Акамие, или Любимая игрушка судьбы - Алекс Гарридо

Царь легонько провел пальцами по его щеке. Он все еще боялся прикасаться к лицу Акамие, будто к сосуду из тонкой белой глины, разбитому на две половины и составленному: держится, пока не дышишь.

- Так ты обещал придумать, как вызвать Эртхиа. Мне он не поверит. Не хочу давать ему повод еще раз ослушаться отца. Дурную привычку легче завести, чем искоренить.

- Мудрый повелитель, поручи это мне. Мне брат поверит.

- Хорошо. Напиши ему о моем решении, пошлем гонца, ашананшеди, из самых расторопных. Посмотрим, какова его верность дружбе, придет ли он на твой зов.

- Нет нужды проверять это, повелитель.

Пригоршни искристого сухого снега сыпались сквозь узорчатые решетки на подоконники. Под окнами горбились маленькие сугробы. Но в полукруглых нишах жарко горели сухие кедровые поленья, и рабы то и дело бросали в огонь ветки лаванды и ладанника.

Зима нагрянула внезапно, сразу вслед за жаркой, пыльной осенью, и потому, что на смену зною пришла стужа, она казалась особенно жестокой. Во всех помещениях дворца окна были закрыты ставнями и завешены коврами в несколько слоев. Изнеженные обитатели ночной половины чихали и кашляли, кутаясь в набитые пухом перины, стеганые одеяла и меха на окруженных жаровнями постелях - и часто рабам едва удавалось отбить у огня занявшиеся покрывала.

Но в тронной зале окна были открыты, и ветер трепал языки огня в нишах и кроваво-красные полотнища, окружавшие высокий трон Хайра. Холодный прозрачный зимний свет отчетливо и резко выделял каждую черту и складку на лице царя Эртхабадра, сидевшего на троне. Его черные, пронизанные серебром волосы, туго натянутые от лба и висков, блестели благовонным маслом, а завитые пряди бороды были тщательно уложены поверх золота и рубинов оплечья. В мочках ушей кроваво вспыхивали тяжелые серьги. Из-под оплечья ниспадала темно-красная мантия, плотный ломкий шелк, играющий блеском и черной тенью в глубине складок, подбитый густым черным мехом. Рука, отягощенная целой гроздью рубиновых перстней, лежала на колене поверх складок, удерживая края мантии запахнутыми.

Царь ждал.

Он сидел, не двигаясь, не отпуская напряженного лица, только широкое оплечье мерно приподнималось на груди от дыхания.

И когда вошел тот, кого ждал царь, его рука сильнее стиснула края мантии, но лицо расправилось и обрело выражение величавого спокойствия и силы.

Полным гордой силы взглядом он встретил Лакхаараа, наследника, мятежного царевича, который провел последний месяц согласно старинной формуле: "Пусть он ест и пьет. Пусть живет в своем доме", - что означало домашний арест и сохранение жизни. Но давно уже не придерживались строго древнего закона о сохранении жизни кровным родственникам царя, каким бы ни было их преступление. Тот не тянется к короне, кому не на что ее надеть. И Лакхаараа, и все в Хайре знали, что заточение в собственном дворце было лишь временной мерой, соблюдаемой для приличия, необходимой формальностью. За ним следовала казнь.

И теперь Лакхаараа предстал перед отцом, чтобы выслушать свой приговор. Сообразно случаю и по особому распоряжению повелителя наследник был облачен в лучший, густо расшитый золотом долгополый красный кафтан, доходящий до каблуков отделанных золотыми пластинами сапог. Поверх кафтана с плеч царевича спадал длинный, подбитый мехом барса густо-синий плащ, скрепленный на груди массивной пряжкой в виде барса, занесшего лапу для удара. Такой же знак украшал и кованый косник, вместе с тяжелой косой оттягивавший голову царевича назад - что помогало сохранить гордую осанку - и широкие плечевые браслеты, и крупные серьги.

Он вошел неторопливо, всем видом давая понять, что его не пугает участь, ожидающая нетерпеливого наследника, прежде времени покусившегося на отцовскую корону. Только лицо, похудевшее, с резче обозначившимися чертами и слишком твердо сжатым ртом, да упрямый взгляд глубоких темных глаз выдавали дни и ночи упорных, мрачных дум, проведенные царевичем в ожидании приговора.

Царь дождался, когда Лакхаараа выйдет на середину зала, и там остановил его властным движением руки. Лакхаараа, не преклонив колен, расправил могучие плечи, откинул голову и обратил на отца дерзкий взгляд.

Царь, словно не заметив вызова, неспешноизучал наследника с ног до головы. Задержал взгляд на гордом лице, позволил улыбке проступить на губах. Повернув голову вправо, негромко позвал:

- Поди сюда, Акамие.

Лакхаараа непроизвольно вздрогнул и расширил изумленные глаза, когда из-за шеренги стражей показалась высокая фигура, чьей пленительной гибкости не мог скрыть укутавший ее белоснежный плащ, подбитый пышным мехом. Узкая кисть руки поддерживала высокий ворот, скрывавший нижнюю часть лица. С виноватой нежностью и ободрением смотрели на Лакхаараа длинные виноградово-синие глаза из под высоких круто изогнутых бровей, а между ними на бледной коже краснела полоска шрама, доходившего почти до корней волос, зачесанных назад и удерживаемых повязкой из белого шелка, щедро усыпанной жемчугом.

Добрую минуту царь наблюдал, как Лакхаараа силится выровнять дыхание и придать лицу выражение невозмутимого высокомерия. Акамие же, пройдя перед стражами к трону, сел у ног царя на низкую скамеечку и плотнее закутался в плащ.

Царь наклонился к нему и сказал, сумрачно взглянув на наследника:

- Прочти еще раз это место.

Акамие послушно высвободил из-под плаща вторую руку, в которой оказался небольшой свиток с выписками, развернул его и, облизнув губы, прочел:

- Здесь сказано так: "Корабль движется по волнам усилиями гребцов, в чьих руках весла, и матросов, которые поднимают и опускают паруса, но пересекает он морскую пучину лишь благодаря искусному кормчему, в одиночестве правящему рулем". И далее сказавший добавляет: "Если на судне слишком много корабельщиков, оно подвергается опасности и может утонуть".

Царь кивком головы выразил свое одобрение прочитанному и устремил на Лакхаараа весьма выразительный взгляд.

- Что-то много корабельщиков завелось в нашем благословенном Хайре. Один стал вождем у пастухов, живущих в шалашах и пахнущих дымом и навозом. Другой вздумал грозить отцу его собственным войском. О Лакхаараа, каких глупцов нарожала мне твоя мать!

Царь издевательски-беззлобно усмехнулся, как бы приглашая наследника разделить его веселое недоумение по этому поводу. Но Лакхаараа насупился, ответил угрюмым взглядом: казнишь - так казни, к чему эти затеи?

- Сколько у меня сыновей, а наследником и заменой мне видел я только тебя, Лакхаараа, - с горечью произнес царь. - Ты - лучший. Если казню тебя сегодня - а я мечтал об этом долго, поверь мне, Лакхаараа, - кому завтра оставлю Хайр?