До Берлина - 896 километров - Борис Полевой

Слово мы ему, разумеется, дали. И маленькая наша колонна тронулась в путь, сохраняя прежний порядок: эмочка, «мерседес», "бьюик". Я повторяю это, ибо такое построение колонны оказалось для нас, очевидно, спасительным.

Сразу, как только мы свернули на малоезженую дорогу, мы поняли, что карта наша устарела. На ней дорога эта была изображена как шоссе, а на деле оказалась запущенным проселком с булыжным покрытием, с массой выбоин и вымоин, словом, дорога, по которой при всем желании не разовьешь скорость более тридцати километров. Рука сапера не коснулась ее. Узкие ее колеи, выбитые тележными колесами, заросли травой и хранили воду подавно прошедших дождей. Дорожные указатели оказались снятыми. От них остались только столбики.

Эмочка Сергея Борзенко бодро ковыляла по ухабам, но меня уже мучили сомнения, не зря ли мы пренебрегли сонетами дорожного коменданта. Когда на каком-то перекрестке мы увидели два сгоревших воинских грузовика — наши грузовики, марки ЗИС-5, - сомнение перешло в уверенность. Зря, зря занесло нас в эти густые и красивые пущи, наступавшие с двух сторон на неровную булыжную полоску.

Несколько небольших сел, попавшихся по пути, казались пустынными. Только в одном из них мы увидели женщину, шедшую с ведрами. Остановили машину, спросили у нее, есть ли здесь поблизости наши военные. Она как-то странно посмотрела на нас: "Не разумем, пан офицер, не разумем!" — и торопливо побежала прочь, расплескивая воду. Постучали в избу. Дверь оказалась запертой. Из окошка смотрело испуганное мужское лицо. Постучали покрепче. Из двери высунулся молодой мужик в на вопрос торопливо зачастил:

— Ниц не разумем, пан офицер. Ниц не вем…

Ясно стало, что все тут кем-то или чем-то напуганы и просто боятся общаться с нами. А между тем солнце заметно клонилось уже на вечер, опускаясь на зеленый забор вековых елей. Из леса веяло прохладой.

И вот в одном селе мы вдруг увидели нашего красноармейца. Он стоял возле крепкого двухэтажного каменного дома и предостерегающе поднимал руку. Судя по погонам, это был связист. Но в руке у него был автомат, на поясе болтались гранаты, будто бы он собирался в атаку. Опытный Борзенко выскочил из машины и быстро сориентировался в обстановке. Ах, как ругали мы себя за то, что не послушались дорожного коменданта с головой "редькой книзу". Обстановка была скверной. Мы заехали в край, где аковцы просто хозяйничали. Тут все села у них под контролем. У лесничества расположена какая-то их часть. Совсем недалеко, за речкой. По утрам из села слышно, как их горнист играет зорю, это они поднимают флаг. А с темнотой в открытую на подводах заезжают в село, отбирают продукты, угоняют скот.

— Мы это из верхних окон видим, а что сделаешь?

— Сколько же вас? — деловито спросил Борзенко, уже обдумывая обстановку.

— Нас пятеро, товарищ подполковник.

— А кто вы, почему вы здесь?

— Мы связисты.

— Вас не трогают?

— Нас? Пока нет. Боятся. Они один такой наш пункт вырезали, тут недалеко по нашей линии. Против них послали самолеты. Теперь вот не трогают, опасаются. А на дорогах разбойничают.

— Две сгоревшие машины — их работа?

— Ну, ясно, их. Да разве только эти две! Но вообще-то они машины не жгут, шофера убивают, а машины к себе в лес. Как уж они вас пропустили, не знаю.

Борзенко со свойственной ему военной сметкой сразу же оценил обстановку. Двигаться дальше нельзя. Придется ночевать тут, у связистов, и ждать танковую колонну, о которой говорил комендант. Точка связи помещалась в доме сельского торговца, массивной каменной постройке. Двери и окна нижнего этажа закрывались железными ставнями. Двор окружал солидный забор с воротами, закрывающимися на дубовые засовы. Все это тяжелое, прочное сооружение было нам явно на руку. Такой дом без артиллерии, пожалуй, и не взять.

Машины мы закатили во двор, задвинули под защиту дома. Петрович закрыл «бьюик» сверху какими-то досками.

— Не гут, не гут, — ворчал он. — Поспешили, людей насмешили. Верно комендант-то вас окунями назвал.

Машину он закрывал с особым старанием. Нимало не заботясь о том, что нас всех ждет, он осторожно громоздил на машину доски.

— Не ровен час, метнут через забор гранату.

Борзенко, вообще-то человек неторопливый, тут, ввиду явной опасности, просто преобразился. В голубых мечтательных глазах загорелась энергия. Речь стала деловой, отрывистой. Он взял на учет все наше оружие. Кроме личных пистолетов у нас оказались винтовка, два трофейных шмайсера в немало патронов. С автоматами и гранатами, что были у связистов, выходило неплохо. Ночь Борзенко разбил на части, А нас разделил на пары. Мы должны были нести по очереди караул. Потом с помощью связистов мы связались с тем городком, где комендантствовал офицер, назвавший нас окунями. По нашей просьбе тамошние коллеги наших связистов сбегали за ним. Сначала комендант по-отечески выбранил нас, а потом уже начальственным голосом приказал никуда не высовываться со двора связистов, ждать танковую колонну, которая утром выходит по тому же маршруту. Передав эту, так сказать, офицерскую часть приказа, он снова со вздохом произнес: "Эх вы, окуни".

Заступая ночью в наряд вслед за Крушииским, я узнал, что никаких особенных происшествии не было. Правда, был какой-то шум, доносившийся с того конца села, прогрохотали по булыжнику колеса телег, и все.

— Ну, товарищ окунь, счастливой вахты, — сказал Крушинский и вместе со своим шофером передал мне и Петровичу шмайсеры и отправился спать. Уставший в дороге Петрович тоже вскоре задремал, пристроившись на скамейке у ворот в обнимку со своим автоматом. А я расхаживал взад и вперед и раздумывал: окуни, почему окуни? Черт его знает. Но ведь действительно окуни. Надо же было по своей, и только по своей, вине втесаться в такую историю. Что же может быть глупее и бездарнее, чем пройти через четыре года войны, такой войны, и, после того как она закончилась, погибнуть ни за понюх табака от руки какого-то бандита? Потом думалось о доме, о жене, о сынишке, о дочке Алене. Неужели же… Это "неужели же" почему-то никогда не приходило на ум во время войны, а теперь вот, стыдно сознаться, я боялся, по-настоящему боялся, хотя и старался освободиться от этого скверного чувства.

Послышались шаги. Заскрипели ступеньки крыльца. Вышел сержант-связист, решивший, должно быть, тоже проверить состояние наряда. Молодой, смуглый, цыгановатый парень, по возрасту он, пожалуй, мог бы быть моим сыном, но на войне год службы считается за два, и это был уже настоящий мужчина и, по-видимому, опытный воин. Присел на скамейку, закурил.

— Я вот все думаю, как же это они вас пропустили, почему не атаковали, через самые ихние места ведь вы проехали. Они такой кусок мимо рта нипочем бы не пронесли… Машины ваши вас выручили, вот что. В такой машине, как ваша, разве что генерал ездит, да и то не всякий. А раз эмка впереди, ваша машина сзади, а там еще одна идет, стало быть, генерал при охране. Ну, а генералы им не по зубам. Знают, за генерала тут все леса прочешут. — И сообщил, аккуратно пригашивая свою цигарку: — Не доложил я вам еще, позвонили ребята, танковая колонна вышла, часам к двенадцати здесь будет. — Еще посмотрел на часы. — Семь. Вот, слушайте, сейчас у соседей побудка.

И действительно, через минуту где-то далеко в лесу, что за рекой, послышался тонкий звук горна.

— Все, как у людей. И флаг на шесте поднимают, а так бандиты, настоящие бандиты. Ни старого, ни малого не пощадят, девок силком портят, каждую ночь то корову, то две уведут, то в амбаре зерном свои подводы нагрузят… Тут, как смеркаться начнет, никто и из изб не показывается. Двери шкафами да комодами заставляют.

Где-то около полудня за рекой заурчала, задрожала земля, стекла зазвенели в рамах. Шли головные танки. Мы присоединились к колонне и благополучно, без всяких приключений добрались до границы. Впрочем, о том, что Польша осталась позади и мы уже на родине, мы узнали лишь по тому, что появились дорожные надписи на русском и белорусском языках.

Вскоре дорога вывела нас на шоссе, и вдали показался Брест. Брестская крепость, знаменитая еще по дням первой мировой войны, обращенная своими фортами на запад. Сам город, изрядно разрушенный и сожженный, уже ожил. Пожилые милиционеры расхаживали на перекрестках. Открыты магазины. Некоторые здания обтянуты лесами. Заделывают пробоины, чинят, красят. На большой площади на клумбах покачивают разноцветными головами тюльпаны.

Знаменитая крепость представляла собой величественные руины из закопченного красного кирпича. Некоторые здания не просто разрушены, а прямо размолоты. Уцелевшие кирпичные стены местами рябы от пуль и осколков. Все тут говорит о яростном сопротивлении, которое оказал врагу крепостной гарнизон уже во вторую мировую войну. Трава, кусты, маленькие деревца затянули крепостные рвы, проросли сквозь груды кирпича. Но и сюда, в эту разбитую крепость, уже вернулась жизнь. В уцелевших казематах размещался госпиталь. Раненые ковыляли на костылях по зеленой поляне, на ветру порхало развешенное на веревках госпитальное белье.