Кронштадт-Таллин-Ленинград Война на Балтике в июле 1941 – августе 1942 гг. - В. Трифонов

Мы все пятеро принялись таскать хлеб. Всего 12 ящиков по 15 буханок в ящике. Хлеб кирпичиками, теплый еще. Обламывать очень неудобно. Сняли мы по ящику, два сунули в кладовку, остальные ставили в коридоре под присмотром дежурного по низам Ширяева. Свет выключен. Я решил во что бы то ни стало спереть буханку. Условия подходящие. Во второй партии с ящиками я иду последний. В тамбуре быстро разламываю одну буханку пополам, одну половину прячу под полу шинели, другую в нижний ряд и закрываю ее целой буханкой. Не придерешься. Вдруг подбегает Фахрутдинов и берет из моего ящика целую буханку. Я и сказать ему ничего не успел. Притащил ящик в коридор и начал перекладывать буханки, делая вид, что считаю их, а сам стараюсь взятую мною вторую половинку так же положить под низ. Положил и поставил свой ящик на самый верх, но он последний.

Дежурный по низам и рассыльный видели, конечно, что я копался в ящике, и принялись его осматривать, а я побежал к машине. Навстречу Жентычко, рот полный хлеба, тащит последний ящик. Я отщипнул у него угол буханки и пошел обратно. Кладовщик Шестаков и рассыльный Михайлов стоят у моего ящика. «У Трифонова в ящике полбуханки отломано». Я молчу, ничего не говорю, но вижу, что они еще не знают, что в другом конце ящика у меня еще половинка буханки и что всего не хватает целой буханки. Захожу в кубрик и говорю Фахрутдинову, что засыпались, и советую ему пойти в кладовку и подсунуть буханку обратно, а те половинки сложить. Сам ложусь на койку и слушаю, что говорят у кладовки. У Жентычко в ящике обломаны 4 буханки. Упоминается моя фамилия и мои полбуханки.

Дело дрянь. Пахнет 10-ю сутками ареста, как минимум. Время уже 12 ночи. Вскоре в коридоре началась ругань. Агент, сопровождавший машину с хлебом, ругается, что испорчено 7 буханок. Кроют Жентычко. Пришел Кожин – дежурный по кораблю и тоже ввязался в спор. Ширяев ругается, что хлеб теплый, а разницы на тепло нет. Агент говорит, что заберет хлеб обратно. Жентычко и Фахрутдинов указывают на Шестакова, который порядком тоже обломал буханок. Кожин грозит посадить и Жентычко, и Шестакова. Обо мне пока молчат. Половина первого ночи. Вышел политрук и велел прекратить ругань – команда спит.

Наконец агент ушел. Панов и Попов уже легли. Ругаются в койках, что теперь Шестаков не даст хлеба за работу. Они правы. Ни Фахругдинову, ни Суворову хлеба не дали. Шестаков ходит злой. Это и понятно.

Я готовлюсь к вахте. Толкаю в темноте Фахрутдинова, как, мол, где буханка? Он меня толкает тоже. Значит, она у него. Я снимаю тулуп с вешалки. Рядом висит шинель Фахрутдинова, в кармане которой ясно чувствую буханку. Фахрутдинов усиленно толкает меня, берет мою руку и толкает ее к буханке. Я даю ему понять, что понял, узнал ее.

Стоя на вахте я все строил планы: делить ли буханку пополам или предложить Мишке, чтобы он ее оставил мне, а утром я отдал бы ему свою порцию. Потом пошли на ум подозрения: как бы без меня они ее не разделили между собой вчетвером, ведь Жентычко уйдет в 3 часа на вахту.

Сменившись с вахты, пощупал шинель Фахрутдинрова – пусто. Хлеба нет. Куда он его дел? Может, разделил пополам и сунул мне куда-нибудь мою половину? Или вообще убрал в другое место? А, может быть, они ее уже съели? Так и не мог уснуть.

В половине пятого разбудили Панова идти в обход. Он ушел только в начале шестого. Я окликнул Фахрутдинова – молчок. Решил ждать утра и наконец уснул.

В 6 часов, после побудки, Фахрутдинов спрашивает меня: «Хлеб видел? Он у тебя в рундуке». Посмотрел в рундук. Есть, лежит кусочек граммов в 200. Оказывается, буханку по-братски разделили на 5 человек. Ну и то ладно. Весь кусок съел с чаем, намазав немного маслом.

С 8.30 занятия стрелковой роты на улице. Я не пошел, т.к. с 10 на вахту. Надеялся, что увижу рабочего, с которым договаривался. Но, увы. Не проходил он. Правда, есть надежда, что увижу, когда буду стоять с 17 до 19. Почти всю вахту разговаривал с дозорным с эсминца. Пожаловался, что уже два дня не получают мяса и не дают масла. Ну не все же время им в масле кататься. После недавнего благополучия с питанием им, конечно, сейчас хуже.

За расходом пошел с миской Жентычко, надеясь получить побольше супу. Коку ничего не говорил, и он добавил мне и супу, и каши, и подливки, сказав: «Кто не просит, всегда тому добавить охота». Суп гороховый, довольно густой, т.к. вообще остаток гуще. На второе ячневая каша жидкая – 6 полных столовых ложек с мясной подливкой – ложек 10-12 и куском мяса граммов на 60. Хлеба зато съел только 70 граммов.

Сегодня немец после довольно долгого перерыва снова напомнил о себе. Около 12 часов дал три выстрела с большим интервалом. Снаряды рванули где-то в районе порта. Сейчас же заговорила какая-то наша батарея и, похоже, «Максим». В 12 часов вдруг разрывы снарядов в нашем районе и чуть позже дошли звуки знакомых дальних выстрелов. Несколько снарядов перелетели через нас, штук 10-15 разорвались на Балтийском заводе, но главным образом, рвались в том от нас направлении, где стоит «Максим». Очевидно, специально щупали его. Наверное, опять подошел их бронепоезд. Залпы следовали довольно часто. Минут через 10-15 ухнула наша батарея, затем другая. Били они редко, очевидно, ожидая результатов корректировки, но через 5 минут немец смолк.

Антоненко сказал, что наш старпом скоро уходит куда-то учиться. Очень рады. Скатертью дорога.

Ширяев сегодня сдает кладовку Емельянову, которого выдвинул старшина Кожин, хотя против были лейтенанты, старпом и еще кто-то. Старшина надеется, что Емельянов отучит их от кладовки. Посмотрим, что выйдет на деле. Очень возможно, что он окажется прав.

На ужин суп гороховый, довольно густой, но если бы дежурный разливал его в бачки, то мне попалось бы и мясо, а так мяса не видел. Зато пшенной каши дал больше – 7 столовых ложек. Положил в нее 10 граммов масла. К ужину выдали еще 350 г …

Далее один лист из блокнота кем-то, когда-то вырван.

1 февраля. Воскресенье

За чаем съел только 100 г хлеба, 10 г масла и граммов 10-15 песка. На обед решил взять старый хлеб – 200 г.

С 9 часов большая приборка. Я освободился с палубы в половине одиннадцатого и остальное время читал в кубрике.

Вместо папирос получили по 6 пачек саратовской махорки, по 50 г в пачке, по коробку спичек на двоих и три пачки бумаги. Иванов уже подходил ко мне. Даст за пачку махорки 10 руб. Я просил обождать. Через некоторое время он опять зашел в кубрик и сказал, что продает брюки комсоставские. Жентычко просил принести. Принес. Я померил – как раз, и на вид ничего. Спрашивает за них 350 рублей. Говорит, что дома есть суконка флотская. Прибавил за махорку. Теперь дает за 6 пачек 100 руб. Я просил подождать до завтра.

В обед мясной, довольно густой гороховый суп и жидкая ячневая каша – 5 стол, ложек. К каше дали мяса – граммов 70 и 4 столовых ложки подливки. Съел грамм 200 хлеба. Суп разливал я, но не выгадал себе ни капли, а кашу делил Суворов. Сегодня что-то маловато и супу, и каши, но все же живот чувствует.

После обеда вышел в коридор, смотрю: Ипполитов о чем-то говорит с рабочим. Я слышал, что он сменял с ним часы и теперь выплачивает хлеб. Я подхожу и спрашиваю у рабочего: «Часы, что ли меняете?» «Да, а что?» «Сколько дает?» «Полтора килограмма хлеба» «Мало, – говорю, – я бы дал больше.» «Давай два кг.» В это время выходит Ипполитов с пайкой хлеба. Рабочий говорит ему, что не хочет меняться и пусть ему вернет часы. Ипполитов не хочет, конечно, ему обидно, когда часы уже в руках, отдавать их обратно. Я говорю рабочему, что заплачу как следует, и оставляю его договариваться с Ипполитовым. Их разговор услышал Соболь и пригрозил, что сведет его к комиссару. Я ухожу в кубрик.

Через некоторое время я захожу в 7-ую каюту, в которой помещаются строители, и спрашиваю этого рабочего: как его дела с Ипполитовым. Ответил, что часы не взял и меняться со мной не будет.

С 13 часов немец минут 20 бил по району нашего завода, а затем перенес огонь куда-то по городу.

Сегодня заступаю к трапу во вторую смену, Ипполитов – в первую. Решил подъехать к нему с другой стороны – не продаст ли он мне или не сменяется ли со мной подороже часами? Говорит, что часов у него сейчас нет. Они встали, и он отдал их в починку. Спросил, не знает ли он еще рабочих, которые меняют часы. Говорит, что часы меняют многие.

Есть хорошие, даже золотые. И берут за них столько, что для меня подходит. Я просил указать мне таких рабочих. Он обещал.

Сегодня в порт ездили Александров, Антоненко, Муждобаев, Кривенко. Привезли 92 кг муки, 30 кг песка, 15 кг масла, килограммов 80 пшеницы, 10 кг печенья в кают-компанию и 20 кг сухарей. Я помогал Емельянову вносить все это в кладовку. Стали взвешивать. Песка не хватает 2 кг, масла 900 г, печенья 200 г. В мешке из-под песка я собрал граммов 70 песка и ссыпал его в носовой платок. Дня на три хватит.

Александров заявил, что давал ребятам только по сухарю, а остальное принимал Антоненко. К вечеру выяснилось: печенье, масло, песок нашли у всех четверых, главным образом, у Антоненко.