Девичьи сны - Евгений Войскунский

Из-под арки этого дома неслись крики — отчаянный женский вой, грубая ругань, детский, полный ужаса, визг… Сквозь проем арки Юлия Генриховна увидела: во дворе метались люди.

Скорее, скорее отсюда!

На улице Басина стояли трамваи, трубили автомашины. Патруль или пикет — группа вооруженных людей перегородила улицу — проверяли, что ли, документы у водителей. Нет, это была не милиция, не ГАИ и не солдаты, а молодые люди в обычных нейлоновых куртках, у некоторых — красные повязки на голове, и вооружены не ружьями, а палками, но у одного висел на груди автомат. А людей в милицейских или военных шинелях — нигде не видать. Что же это происходит в Баку?!

Дошли до физкультинститута, повернули на Видади. В Багировском скверике, против обыкновения, было пусто — куда подевались парни в широких кепках, вечно околачивавшиеся тут? Наверно, на митинге, подумала вскользь Юлия Генриховна. И вообще… они при деле…

На звонок откликнулся голос Павлика:

— Кто там?

Лишь потом он отворил дверь. Не лишняя предосторожность. Олежка выскочил в переднюю, и бабушка, нагнувшись, поцеловала своего любимца в теплую макушку. Нина, не прекращая телефонного разговора, кивнула родителям, вошедшим в комнату.

Павлик пригласил садиться. Он что-то отощал за последние дни, черная борода заметно подчеркивала бледность кожи, не занятой растительностью. Павлик болел неопределенной болезнью, в которой нервное расстройство смешивалось с чем-то еще, с болями в животе — Володя Аваков считал, что нужно проверить почки, но вытащить Павлика на анализы Нине пока не удавалось: он как залег на тахту, так и лежал, неохотно поднимаясь лишь для еды и других необходимостей. Знакомая врачиха из поликлиники открыла ему бюллетень, поставила, ничтоже сумняшеся, диагноз «ОРЗ» (хотя точнее было бы «ОНЗ» — не респираторное заболевание, а нервное).

— Это родители пришли, — между тем говорила Нина в трубку. — Тетя Эля, ну что же вы так… не расстраивайтесь… ну, где-то задержался… может, на заправку поехал, а там очередь… Ох! — выдохнула она, положив трубку и схватив себя за раскрасневшиеся щеки. — У меня, кажется, жар от всего этого… — Она посмотрела на мать, на отца. — Слава богу, вы пришли… В городе погромы… Тетя Эля плачет: Володя исчез, должен был давно приехать — и нет его, телефон не отвечает…

— Что значит — погромы? — хмуро спросил Беспалов.

— А то и значит: громят армянские квартиры, как в Сумгаите… Дожили, будь оно проклято…

Юлия Генриховна посмотрела на дочь растерянным взглядом. Двое забитых насмерть у ворот рынка… Мечущиеся люди в проеме арки дома на Самеда Вургуна… Дожили… Ее била дрожь, она всей кожей вдруг ощутила приближающуюся опасность — будто бомбу, летящую прямо в цель. И, прижав к себе Олежку, Юлия Генриховна сказала:

— Это — в Баку? Это действительно происходит у нас в Баку?

— Да, да! — выкрикнула Нина, вскочив и забегав по комнате. — У нас в Баку! Бежать, бежать отсюда, пока живы!

— Галустяны! — сказала Юлия Генриховна. — Галустяны живы?

— Не знаю… Погоди, ты куда?

Юлия направилась к выходу. Дрожь била ее. Но по крайней мере, она знала, что надо делать. Надо же что-то делать, когда летит, угрожающе завывая, бомба.

Она позвонила к Галустянам. Не ответили. Она застучала согнутым пальцем, потом кулаком. Из-за двери раздался испуганный голос Анаит Степановны:

— Кто?

— Это я, я! Юлия Генриховна! Откройте!

Неуверенно звякнула цепочка, провернулись ключи в замках, дверь приоткрылась.

— Юля-джан! — Анаит Степановна впустила ее в прихожую и, всхлипывая, тряся полными щеками, затараторила: — Я как раз к вашим дочке хотела! Вот, — она схватила с тумбочки небольшую сумку, — много у нас нет, но немножко кольца, бусы, бриллианты от мамы оставался — спрячьте, Юля-джан! А то опять придут…

— Анаит Степановна, вам с мужем надо сейчас же…

— Самвел говорил, если опять придут, буду молотком по голове, а я говорю, они молодые, они тебя убьют.

— Вы можете помолчать? — в сердцах крикнула Юлия. — В городе начался погром, понимаете? Погром!

— Ваймэ! — Анаит Степановна, всплеснув руками, разразилась громким плачем. — Я брату хочу звонить… в Ереван…

— Какой Ереван? Сейчас же идите с Самвел Вартановичем к нам. Ну, прекратите причитать! Где ваш муж?

— Я здесь! — шаркая шлепанцами, вплыл в прихожую старый Галустян, согнутый пополам, перевязанный розовым шерстяным платком. — Пускай придут! Вот! — Он взмахнул большим молотком. — Я этим ишаки покажу!

Его коричневый череп отражал свет ламп, лившийся из замысловатого абажура. Немигающие глаза были неприятно увеличены линзами очков.

Еще минута или две понадобились Юлии, чтобы до Галустянов наконец дошло, что оставаться в своей квартире не просто опасно, но смертельно опасно. Заперев дверь на все замки и захватив сумочку с драгоценностями, Галустяны пересекли лестничную площадку и вошли в квартиру напротив.

— Ой, Юля-ханум, не закрывайте! — Только что вошедшая в подъезд Зулейха быстро поднималась по лестнице. — Здрасьте! — Хорошенькая, в белой меховой шапочке и черной каракулевой шубке, она вслед за Юлией Генриховной влетела в прихожую и заперла дверь. — Ой, правильно, правильно, — закивала она Галустянам, — вам лучше тут посиде-еть! Ой, что делается! Я была у подруги, она из Турции такие кожаные вещи привезла — потрясные! Она знаете, где живет? Напротив Дома правительства новые дома есть? Вот там! Ой, что там было, ужас, Юля-ханум! С девятого этажа женщину выбросили! С балкона! Армянку! Гамид! — Она устремилась на свою половину, оставив в прихожей тонкий запах духов. — Слышишь, что говорю?

Нина буркнула:

— Они же будут искать… сюда полезут… — но тут же осеклась.

Анаит Степановна слезливо пустилась рассказывать, как пыталась дозвониться до брата в Ереван, но с Ереваном нет связи, только гудки, а они там, ереванские, совсем с ума сошли, Карабах, Карабах, а что в Баку нас будут резать, ему все равно…

Самвел Вартанович, которого Юля усадила в старое штайнеровское кресло, обвел немигающим и как бы недоуменным взглядом семейство Калмыковых, Павлика, с безучастным видом сидевшего на диване под торшером, Олежку, жмущегося к бабушке. Было видно, что старому Галустяну, привыкшему сидеть у себя в галерее перед раскрытыми нардами, неуютно и непонятно тут. Он сказал, обращаясь к молчаливому Беспалову, как несомненно старшему в этой квартире:

— Я пятьдесят лет бурил! Суша бурил, море бурил! Орден Ленина награжден!

— Знаю, Самвел Вартанович, — кивнул Беспалов.