Сонька. Конец легенды - Виктор Мережко

— Не поймают.

— Не поймают — меня бить будут.

Никита взглянул на закрытую дверь барака, подступил к самоеду поближе, показал на стоявшие в углу бутылки в деревянном ящике.

— Видишь водку?

— Оцень визу.

— Хватит этого?

— Мало этого. Деньги есце.

— Сколько?

— Много. Нарты готовить надо. Собак есце купить надо. Детей и зену кормить надо. Много денег давай.

Поручик достал из портмоне две сотенные, протянул самоеду.

— Больше у меня нет.

— Больсе не надо, — ответил тот, пряча деньги. — Водку тозе давай.

— Бери.

Самоед с трудом поднял ящик с водкой, поставил у порога.

— Ваня знает, цто будес безать?

— Ваня знает.

— Нацальнику скажет?

— Не скажет. Будет молчать.

Самоед хитро погрозил пальцем.

— Сказет. Руский слабый. Как сильно бить будут, все сказет… И Николая тозе тогда будут бить сильно.

— Ты Николай, еще хочешь денег? — с раздражением спросил Гончаров.

— Николай больсе денег не хоцет, — ответил тот. — Николай хоцет, цтобы Ваня скусал свой язык.

— Хорошо, — кивнул поручик. — Ваня скушает свой язык!.. Обещаю.

Самоед снова взял ящик с водкой, поинтересовался:

— Когда безать?

— Этой ночью. Когда луна спустится к горизонту.

— Верно, нацальник. Когда луна спускается, дорога становится прямой, — он толкнул спиной дверь и вывалился в коридор.

— Иван! — позвал Гончаров.

Тот вошел, вытянулся в струнку:

— Слушаю, ваше благородие.

— Ты слышал, о чем шла речь?

— Так точно, ваше благородие. Краем уха!

— Понял, чего боится самоед?

— Сам этого боюсь.

— Я свяжу тебя, изобью. И никто ни о чем не догадается.

— Бить следует, ваше благородие, крепко. Чтоб никто не сумлевался!

— Да уж постараюсь. — Никита достал из бумажника пятьдесят рублей. — Это тебе за мордобой. — Поручик погрозил солдату. — Только не подведи, Ваня… Я-то сбегу, а вот самоеда могут забить до смерти.

Ночь выдалась на удивление темной и ветреной. Местами вскидывались заполошным лаем собаки, лай катился по спящему поселку и постепенно нехотя, лениво затихал. Луна терялась в облаках, временами показывалась, недоуменно смотрела вниз и тут же вновь пряталась в рваном бурлящем месиве.

Иван лежал в предбаннике барака крепко избитый, связанный толстыми веревками. От боли он стонал, пытался что-то произнести, но кляп, туго вбитый в рот, не давал ему такой возможности. Самоед Николай стоял рядом с ним, смотрел на несчастного то ли с любопытством, то ли с жалостью, качал головой, тихо бормотал:

— Нехолосо… Сибко нехолосо…

Наконец из комнаты вышел поручик, бросил на нарты вещмешок, винтовку, подошел к солдату. Тот попытался что-то произнести, однако Никита только сильнее вдавил кляп меж зубов, попросил:

— Потерпи, Ваня… За все надо платить.

Подошел к нартам, самоед помог ему усесться, собаки скулили и ждали дороги. Возница тоже занял свое место, поудобнее укутал себя по бокам шкурами, мягко щелкнул по собакам кнутом, те дружно рванули с места, и упряжка понеслась в сторону темного пугающего леса.

Дело шло к вечеру.

Бричка, в которой находились беглецы, неторопливо въезжала в город.

Окраинная Одесса представляла собой городок полусельского типа — глинобитные, с соломенными или черепичными крышами дома, плетеные заборы, бродячие собаки вперемешку с козами и свиньями.

Возница, молодой хилый мужичок, заметно притомившийся от дороги, лениво хлестал лошадок по спинам, в какой-то момент прекратил бормотать под нос невнятную песенку, оглянулся на сидящих в бричке.

— Куда везти, господа?

— Вези пока прямо, — ответила Сонька. — Скажу, когда остановиться.

Дорога была разбитая, в колдобинах, мучиться на жесткой доске было уже невмоготу, и Михелина попросилась:

— Я пешком. Можно?

— Я тоже, — поддержал ее Михель.

Вдвоем они спрыгнули на землю, зашагали рядом с бричкой, оставив под брезентом одну Соньку.

— Сейчас бы в отель, — мечтательно прошепелявил Михель. — Отмыться, причесаться, кинуть по грамульке и штиблетами по Дерибасовской!

— Размечтался, — усмехнулась дочка. — Кто тебя без паспорта в отель пустит?

— Это не проблема, дочка!.. Хрусты есть, вшиварь найдется!

Неожиданно впереди показались двое полицейских в пролетке. Михель присвистнул.

— Вот и накаркала, дочка… Цветные нарисовались. — И скомандовал: — Быстро под брезент!

Вдвоем они спешно забрались в телегу. Сонька встревоженно спросила:

— Чего вы?

— Полиция, — ответил Михель.

Полицейские — молодой и пожилой — заметили маневр Михеля и его дочки, тут же спрыгнули на дорогу, скомандовали вознице:

— Стой, босяк! — Подошли поближе. — Откуда едешь?

— С Бугаза!

— Ого!.. А кого везешь?

— Людей!

— А чего твои люди так испугались, что сразу шваркнули под брезент?

— А ты спытай, може, и ответят!

Молодой полицейский заглянул под брезент.

— Кто тут живой, вылазь!

— Чего нужно? — недовольно спросила Сонька.

— Нужно из нужника, а тобой хочу прямо на дороге покрасоваться! Вылазь!

Первым на землю спрыгнул Михель, за ним Сонька и последней из брички выбралась Михелина.

— Гля, какая краля! — цокнул языком пожилой полицейский при виде ее. — Чисто для тебя, Грицко!

— Так я ж уже, кажись, женатый! — засмеялся тот. — А може, хочешь, чтоб у меня був гарем?

— А хиба то погано?..

— Гарна идея. — Молодой полицейский почесал затылок. — Треба подумать. — И протянул руку к лицу Михелины. — Як зовут, краля?

Она оттолкнула его руку:

— Можно без рук?

— Ты гля, кусается, — удивился молодой полицейский. — А як же с такою жить?

— Через день, — засмеялся пожилой и потребовал: — Показуйте документы, громадяне!.. Будем знакомиться! Може, я сватом у вас буду.

Задержанные молчали.

— Гля, молчат, — удивился молодой. — Може, они глухонемые?

— Так краля вроде розмовляла, — пожал плечами пожилой и вдруг гаркнул во все горло: — Предъявить документы, халамындрики!

— Документов нет, — прошамкал Михель.

— Что он сказал? — повернулся к молодому пожилой.

— Каже, документов нема.

— Интересни люди.

— Дуже интересни. Зубов нет, документов тоже. И как к ним обращаться?

— А мы сейчас у крали спросим. — Полицейский с усмешкой придвинулся к Михелине. — Будь ласка, ваш паспорт. Хочу узнать ваше имя, панночка.

Сонька шагнула вперед, достала из кармана сотенную, протянула пожилому. Тот удивленно взял купюру, повертел ее в руках, повернулся к молодому:

— Шо це?

— Гроши, — ответил тот, тоже удивившись.

— Сколько?

— Багато.

— Бачу, — кивнул пожилой. — Сто рублей… — обвел взглядом каторжан, спросил Соньку: — Думаете, тут три паспорта?

— Мало?

— Мало. Треба еще два.

— И не много ли?

— Больше будет в участке, — по-доброму улыбнулся полицейский.

Воровка вынула из сумки еще две сотенные купюры, отдала ему.

— Оце гарно, — кивнул тот и махнул мужику на бричке. — С богом!.. Только не в центр! Там не за три паспорта, а за десять возьмут!

Михелина, Сонька и Михель снова забрались под брезент, и бричка затарахтела дальше.

Ближе к вечеру пролетка Антона миновала рабочие кварталы города, завернула к дому, в котором располагалась конспиративная квартира эсеров, остановилась возле знакомого парадного.

— Долго ждать? — спросил извозчик Таббу.

— Пятнадцать минут, — ответила та.

— Чего так быстро?

— Важные дела решаются быстро.

Актриса ступила на тротуар, вошла в магазин, прошла мимо прилавков, увидела хозяина. Он узнал ее, торопливо взвесил покупателю сыра и колбасы, жестом пригласил девушку к потайному входу.

— Что-то давно вы у нас не были.

— Дела… Ефим Львович один?

— Ирина ушла, но господин Портнов там.

— Портнов?.. Не знаю такого.

— Новенький. Познакомитесь — очаруетесь.

Табба миновала коридоры с ящиками продуктов.

До слуха привычно доносился шум типографских машин.

Бессмертная увидела знакомую дверь, без стука толкнула ее.

Губский сидел за столом, вычитывая свежий номер газеты «Рабочий». При виде бывшей примы он крайне удивился, даже привстал, развел руками.

— Вот это сюрприз… Милости прошу.

Кроме него в комнате присутствовал тучный Портнов, также просматривающий газетный выпуск.

— Здравствуйте, Ефим Львович, — улыбнулась гостья. — Не очень потревожила?

— В самый раз, — ответил он. — Мы как раз сегодня вас вспоминали. Жаль только, что Ирина ушла.

— Она не вернется?

— Думаю, вряд ли. — Губский опустился на место, указал на свободный стул. — Присаживайтесь. — Он еще раз просмотрел газету, отложил ее в сторону, поднял глаза на гостью.