Опасный возраст - Иоанна Хмелевская

Еще во время моего первого пребывания в Дании мы с Войтеком и с Мартином отправились как-то на стриптиз, довольно дешевый и низкосортный, на лучший пожалели денег. Очаровательно! Я сидела между панами, Войтек еще время от времени похохатывал, а Мартин все номера переждал с закрытыми глазами. От толстенной негритянки он просто застонал.

— Не ушла еще? — спрашивал он умирающим голосом.

— Нет, все еще тут, — сочувствовала я.

«Порно-69» оказалось еще хуже. Не говорю даже об увеличенных снимках, представлявших нечто, что поначалу никто не мог разобрать, — то ли фрагмент уха, то ли мозоль на пятке. Все остальное выглядело нагло, грубо, без малейшего обаяния. Заинтересовалась я одним эпизодом из фильма, сексом занималась группа из трех человек — две девицы и парень. Парень работал с одной девицей, вторая сидела на корточках позади него и выглядела так, будто обдумывала — не укусить ли его за ягодицу. Я даже подождала — укусит или нет?.. Не укусила, не стоило и смотреть.

Затем я начала рассматривать публику, присутствовали преимущественно мужчины, и у всех до одного преобладало выражение обалделой гадливости. Один поляк, уходя с выставки и старательно глядя в другую сторону, сообщил, что с месяц не сможет взглянуть ни на одну женщину…

Порнографию в Скандинавии ввели и распространили из сугубо практических соображений. Резко упал естественный прирост населения, с помощью порнографии намеревались противостоять сексуальной холодности мужчин. Замысел не выдержал проверки, темперамент не возродился, а секс опротивел вконец. Дабы интенсифицировать потенцию, применили таблетки, таблетки якобы подействовали, но имели побочные свойства — продуцировали близнецов. Получив такую информацию, я внимательно понаблюдала за детьми, и — Господи помилуй! — действительно, на три коляски две с близнецами!..

В самом конце моей жизни в Дании я начала писать, уже весной, «Что сказал покойник». Это единственная книга, предварительно продуманная целиком, и все благодаря хождению пешком. Ежедневно пешком на работу и домой, а дважды в неделю ездила в Шарлоттенлунд, где до ипподрома приходилось совершать интенсивную пробежку через лес. Заняты были ноги, голова свободна, образы так и обгоняли один другой.

Разработала почти всю интригу, когда ни с того ни с сего в письме к Ане, сразу с первой страницы, без всяких объяснений и от первого лица перешла к тексту произведения. Письмо на шести густо исписанных страницах Аня получила, конверт был вскрыт и снабжен печатью «Без пошлины». Мне дело представилось так: обалдевшая цензура растерялась — как подобное квалифицировать… Под вторую страницу я уже подложила копирку, так единственный раз в жизни изготовила для издательства нечто вроде предварительного конспекта.

Пришло время возвращаться домой. В Дании прожила почти полтора года, конъюнктура явно ухудшилась, труднее приходилось с работой, а я снова соскучилась по жизни на родине. Деньги на очередную машину накопила, но с начала текущего года в Польше повысили таможенные налоги на привозные автомобили до астрономической тогда суммы — сто пятьдесят злотых за килограмм. Столько заплатить я не могла, отказалась от покупки машины и поехала поездом. Здесь-то и разыгралась умопомрачительная кутерьма…

Уезжала я вечером, билет спальный. В день отъезда к фру Харребю приехала Алиция и помогла мне паковаться. В семнадцать часов пятнадцать минут мы обнаружили — моих чемоданов не хватает и на половину вещей.

Прямо напротив окон по другую сторону улицы находился магазин с чемоданами. Нет чтобы спохватиться на полчаса раньше!.. Теперь уже ничего не поделаешь. Фру Харребю, сжалившись, отдала мне два своих старых чемодана, которые собиралась выкинуть, и разрешила тару не возвращать, а выбросить на свалку в Польше. Алиция тоже привезла два чемодана, три принадлежали мне, из них один — священный.

Что-то давненько не было отступлений, так что имею право восполнить пробел. Долгие годы я разъезжала с единственным чемоданом, тем самым, из свиной кожи, с которым во время оккупации бежала по зимней, смерзшейся комьями пахоте. Красоты чемодан лишился уже век назад и даже без содержимого своей тяжестью чуть не отрывал руки. Впервые в жизни я позволила себе купить чемодан в Копенгагене, восхитительный, черный, прекрасной формы и вообще шикарный. Этот чемодан сделался для меня символом новой жизни, финансовых успехов и всяческой цивилизации.

В Варшаве Ежи однажды попросил одолжить чемодан на какую-то молодежную вылазку. После отказа услышала разговор моих сыновей.

— Ты, а безумие — это как? — спросил Роберт.

— Попроси мать одолжить тебе ее священный чемодан, тогда поймешь как, — мрачно откомментировал Ежи.

Так вот, священный чемодан я купила еще в первый раз, потом докупила остальные и сочла себя вполне обеспеченной дорожными принадлежностями. Ошиблась, совсем даже не вполне.

Багажа набралось девятнадцать мест. Семь чемоданов, постель в упаковке моей работы, одна большая пластиковая сумка, в которой носила стирать белье, девять больших хозяйственных сумок для магазинов и зонт. Перед отъездом я написала письмо Тересе. Само собой, забыла отправить. Письмо отличалось вольным духом, ибо в легкомысленных капиталистических странах занимаются другими делами, а не личной перепиской своих граждан, и потому собиралась отправить его из Дании.

— Дай мне письмо, я опущу в ящик, ведь забудешь, как пить дать, — предсказала Алиция.

— Да зачем, — беззаботно ответила я. — На вокзале у нас прорва времени, успеем.

Конечно, Алиция оказалась права, про письмо на вокзале я снова забыла. С трудом разместилась в купе, возбудив некоторую сенсацию своей шляпой. Приобрела шляпу вместе с Аней и Янкой — черная, с большими полями, под Грету Гарбо, — мне очень шла и обращала внимание. Уехала.

В Берлин прибыли в половине восьмого утра. Поезд стоял неимоверно долго, я вспомнила про письмо.

— Сколько мы еще простоим? — спросила у проводника, выходя из вагона.

— Пять минут, не больше, — сообщил он.

Я и в самом деле не понимаю, почему в Европе тогда ходили русские поезда с русскими проводниками, но факт есть факт, ничего не могу поделать. Я слегка смутилась: хочу-де отправить письмо, а у меня нет немецких денег на марку. Проводник оказался с добрым сердцем, одолжил мне двадцать пфеннигов, я отправилась к киоску на перроне и пустилась в разговоры. Продавец в киоске говорил по-французски, марку мне продал, сообщил — до почтового ящика далеко, подземным переходом бежать через два перрона, могу оставить письмо ему, он отправит. Я поблагодарила, сразу сообщаю: письмо опустил, Тереса его получила; вышла я из-за киоска и увидела хвост моего уходящего поезда.

Припустила было спринтом, но поезд явно обгонял. Пришлось отказаться от спортивных состязаний и начать лихорадочно соображать.

Во-первых, все черт те как смешно. Во-вторых, вообразила сцены на границе, где обнаружат багаж без пассажира, который при подозрительных обстоятельствах остался в Берлине. В-третьих, живо ощутила утрату имущества, добытого полуторагодовой работой. В-четвертых, мелькнула здравая мысль насчет такси, но немецких марок не имела вообще, а самые мелкие купюры — датские сто крон и американские пятьдесят долларов. Единственное утешение и Божий промысел, что в восемь утра не вышла из вагона в халате и тапках, а оделась и взяла с собой сумочку.

На перроне встретила железнодорожника, говорящего по-польски. Он взволновался моим положением, побежал со мной к кассе обмена валюты, умолил бабу в окошке обменять так, чтобы хватило на такси до Франкфурта-на-Одере. сдачу дала мелкими долларами, железнодорожник остановил «Волгу» и объяснил проблему водителю. И мы рванули в погоню за поездом.

По пути я разговорилась по-немецки. «Schneller, schneller» [33] выговаривала вполне решительно и даже расширила диапазон:

— Sie sind Idiot [34], — оповестила я его.

— Ich? [35] — изумился водитель.

— Ой, нет, — спохватилась я по-польски и посчитала на пальцах. — Сейчас. Ich, du, er… Er ist Idiot! [36]

Несколько километров заняло выяснение проблемы, кто же все-таки идиот. Я имела в виду начальника станции, отправившего поезд без меня. По-видимому, я говорила еще кое-что, водитель с первой до последней минуты хохотал без умолку, но мчался будто на автогонках. Во Франкфурте мы были через пять минут после ухода поезда. Остановились на площади перед вокзалом, к нам бросились люди, спрашивая, не я ли diese Dame [37]. Я подтвердила: кто же еще мог быть diese Dame, кроме меня. Появился таможенник и объяснил — поезд ушел, но мой багаж остался. Другой таможенник, проверявший паспорта, находился как раз в последнем вагоне, собственными глазами видел мой спринтерский бег и догадался обо всем. Во Франкфурте велел девушке, ехавшей со мной, выйти из купе со всеми ее вещами, все остальное выгрузил с истинно немецкой дотошностью. Я вновь обрела все мое достояние вплоть до окурков из пепельницы и остатков минеральной воды в открытой бутылке. Все девятнадцать мест лежали кучей в запертой на ключ комнате таможенного контроля. Пирамиду венчала моя несколько помятая шикарная шляпа.