Игра с тенью - Джеймс Уилсон

— Посоветуйте ему подумать о своей жене, Харкнесс, — проговорил он. — Пусть он выяснит ее мнение. Он должен понимать — они должны понимать: у меня это не пройдет.

Харкнесс покраснел и уставился на свои ноги. Какое-то мгновение мне казалось, что он собирается возразить. Но в конце концов он коротко кивнул и так быстро зашагал к двери, что женщине пришлось бежать за ним, дабы не отстать.

— А теперь, — сказал Нисбет, пожав мою руку, — здравствуйте.

Он не смотрел мне в глаза, его взгляд блуждал по комнате, будто составляя реестр мебели. Спустя пару секунд он уселся подле огня и небрежным жестом предложил мне последовать его примеру.

— Полагаю, мы достаточно удобно здесь устроимся, — произнес он. — В библиотеке дремлет мой тесть, и я не хочу его тревожить.

Он говорил вполне доброжелательно, однако без тени искательности; он даже не попытался выяснить, каковы мои желания, а просто-напросто предложил мне следовать его указаниям. Помимо того, мне было ясно: он смотрит на меня как на диковину и с любопытством фермера, осматривающего выставленную на продажу лошадь, попеременно озирает мои ноги, руки и спинку моего кресла. В результате он чуть озадаченно откинулся в кресле и произнес:

— Итак, вы завершили ту работу?

— Простите?…

— Локомотив?

— Локо?… — начал было я. Но потом припомнил обстоятельства нашей предшествующей встречи и сообразил, что он говорит о зарисовках испорченного паровоза. — Нет, — ответил я, ни минуты не раздумывая, — мне пришлось отвлечься на другие дела.

— Да? — воскликнул он нетерпеливо.

Его глаза снова забегали вокруг моего кресла.

И тут я все понял. Он озирался в поисках папки с рисунками. Мистер Нисбет счел меня профессиональным художником, а я не рассеял его заблуждения. И теперь он полагал: я прибыл к нему, дабы что-нибудь продать. Отсюда его бесцеремонная манера поведения, внезапно пришло мне в голову: так обращаются с молодым человеком, претендующим на звание мастера-рисовальщика. Мистер Нисбет относится ко мне не как к обычному торговцу, но и не как к гостю.

Каким образом сообщить ему об истинном положении вещей, не поставив нас обоих в неловкое положение? Мимоходом, не придавая ничему значения? С юмором, легко посмеявшись над недоразумением? Пока я размышлял, мистер Нисбет продолжил:

— Что-нибудь в таком же роде? Паровозы? Машины?

— Нет, — ответил я. — По крайней мере не теперь.

— В таком случае, вам нечего мне показать?

Я покачал головой:

— Я всего лишь приехал посмотреть на ваших Тернеров, ведь вы столь любезно меня пригласили.

Вовсе не намереваясь упрекать мистера Нисбета, я, видимо, все-таки ненамеренно его задел, ибо он немедленно вскричал:

— Ну конечно, конечно! — Он закивал и заулыбался. — Простите, если я неправильно вас понял, но, как мне кажется, люди вашей профессии редко упускают шанс предложить свои творения покупателю.

Возможно, именно теперь мне следовало сообщить ему о моих истинных целях, но, едва рассеяв одно заблуждение мистера Нисбета, не стоило тут же указывать на другое, поэтому я рассмеялся и сказал:

— Даже Тернер?

— Я знал его стариком, — ответил мистер Нисбет. — В то время ему уже не приходилось изображать торговца. Но и тогда он ценил деньги.

Он нахмурился и выпятил нижнюю губу, словно его посетила парадоксальная мысль или неприятное воспоминание.

— Честно говоря, он был скуп.

— Неужели? — удивился я, стараясь говорить естественно, будто впервые об этом услышал.

Он кивнул.

— Без крайней нужды он не потратил бы и пенни; и пожалел бы шести пенсов, чтобы сэкономить шиллинг. Он… — Мистер Нисбет остановился, как мне показалось, неохотно. — Но довольно. Вам не интересно слушать о нем. Вы хотели увидеть его картины.

— Нет, пожалуйста, продолжайте, — попросил я, — это человек, которым я очень интересуюсь.

И он тут же заговорил снова, будто машина, заводящаяся с пол-оборота:

— Знаете, галерея на улице Королевы Анны была зрелищем не для слабонервных. Мои рабочие содержат свои дома в большем порядке. — Он неодобрительно покачал головой. — Однажды, когда я проходил мимо, начался дождь, и я решил там укрыться; но, поднявшись по лестнице, я продолжал держать над собой зонт, так там было сыро. Вода лилась сквозь дыры в застекленной крыше, вода лужами стояла на полу, вода струилась по картинам. Стенная обивка — что-то вроде красной ткани — отслаивалась кусками. Я заметил какой-то прославленный классический сюжет — кажется, изображение Карфагена, — но когда приблизился, то увидел, что краска на небе потрескалась, словно тающий лед, и тоже отваливается. Другое полотно служило чем-то вроде двери: оно прикрывало дыру в стекле, сквозь которую могли заходить и выходить кошки.

— Кошки!

— О да, кошки бродили повсюду. Галерея кишела ими. Они принадлежали домоправительнице — ведьме в обличье женщины, один вид которой мог вызвать ночные кошмары.

— Как, вы имеете в виду миссис Бут?

— Нет, ее звали Данби. Ханна Данби. — Мистер Нисбет жестами изобразил повязку, намотанную на голову — Ее лицо было столь безобразно, что ей следовало бы держать его закрытым.

Я изо всех сил удерживался от хохота, вызванного перечислением этих диких подробностей; однако мистер Нисбет продолжил с абсолютной серьезностью:

— Только кошки, я полагаю, и могли выносить ее общество. В качестве вознаграждения она разрешала им разгуливать и спать где заблагорассудится, точить когти о рамы картин и пугать посетителей. Пока я стоял там, одна из кошек внезапно вспрыгнула мне на шею, и от неожиданности я выронил зонтик. На шум немедленно явилось еще штук пять, и они принялись тереться о мои ноги.

Заметив наконец-то мои старания сдержать смех, мистер Нисбет улыбнулся в ответ и произнес:

— Еще вас могли напугать не только кошки, но и Тернер собственной персоной. Он потихоньку вылезал из своей мастерской и заставал вас врасплох.

Он фыркнул, и я счел это разрешением засмеяться. Мы долго хохотали, глядя друг на друга, и почти позабыли о первопричине нашего веселья. Впрочем, через полминуты мистер Нисбет резко остановился и сказал:

— Я не должен превращать его в посмешище. Я не стал бы жить так, как он. Но не смог бы и писать так, как он. И, несмотря на все его чудачества, вести дела с ним было легко. Никаких осложнений — вы согласовывали цену и сроки, и он всегда точно соблюдал все договоренности. — Он сделал паузу, мгновение размышлял, а затем поднял палец, дабы подчеркнуть важность последующего сообщения. — И скажу вам еще кое-что. Он — единственный из знакомых мне художников, который мог осмысленно рассуждать о моем мире. Об использовании различных сортов угля для плавки. О конструировании нового движка для помпы. Подобные темы всегда его увлекали. Он твердо верил в значимость индустриального прогресса для нации. И, как вы увидите из…

Он внезапно замолк и поднял голову. Какое-то время я не понимал причины его беспокойства. А потом и сам услышал какофонию визга, воплей и лязганья металла; она звучала в отдалении, однако, как и шум, производимый надвигающейся армией, этот шум нельзя было проигнорировать.

Нисбет резко вздохнул и вскочил.

— Извините, — произнес он едва слышно и почти побежал прочь.

Впрочем, сделав два-три шага, он с видимым усилием взял себя в руки и пошел медленнее.

— Пойдемте, — сказал он с мрачной усмешкой. — Отец все равно проснулся.

Он провел меня в квадратную комнату в задней части дома. Она определенно предназначалась для библиотеки, но походила на небольшой музей или галерею, поскольку половину полок занимали архитектурные и технические модели, а стены были сплошь увешаны картинами. Перед огнем, с выражением лица только что разбуженного человека, сидел пожилой мужчина в высоких сапогах и фиолетовом пальто для верховой езды.

— Что это? — спросил он у Нисбета.

Нисбет резко тряхнул головой и поспешил к окну. Занавески были уже опущены, но он снова их отдернул и выглянул наружу.

Помнишь изображение Пандемониума в издании «Потерянного рая», принадлежащем моему отцу? Если нет, то отыщи его в моем кабинете, ибо тогда ты получишь некоторое представление об открывшемся перед нами зрелище. Поначалу мне показалось, что земля пылает, поскольку за вереницей облетевших деревьев в конце сада нельзя было различить ничего, кроме языков пламени, облаков черного дыма и густого желтоватого пара, который перемещался понизу туда и сюда, словно не имел сил подняться в воздух. Когда мои глаза немного привыкли к сумраку, я различил огромные черные насыпи, напоминающие горы; силуэты высоких труб и паровозы с большими колесами для перевозки угля; скопления сараев, домиков и конюшен, возведенных как попало, без видимого плана и заботы о привлекательном виде, вроде булавок, натыканных в булавочницу.