Возвращение в эмиграцию. Книга вторая - Ариадна Васильева

— Ты чего? — спросила Ника.

— Ничего, — пожал плечами Сергей Николаевич.

Он отпустил ее и ушел на кухню за чайником. Ника посмотрела отцу в след. Папа снова, в который раз разгадал, «раскусил», как он любил говорить, задачку. С одной стороны обидно, конечно, с другой — приятно. Все-таки никто другой так хорошо не понимал ее.

На другой день было воскресенье. Наталья Александровна и Муся выбежали из дома в ясное морозное утро. Над трубами бараков прямыми столбами уходил в белесое небо розовый дым, синие тени сараев лежали на сугробах, ближе к стенам сугробы намело в половину человеческого роста.

Часто семеня ногами в бурках с галошами из страха поскользнуться на обледенелой дороге, они отправились на толчок.

Время ранее, народу — тьма. Там зазывают, там, где-то вдали уже разгорелся скандал, слышны визгливые бабьи голоса. Неподалеку играют на гармошке. Господи, как же пальцы не отмерзнут у гармониста в такой холодище!

Наталья Александровна и Муся нашли место. Не совсем удачное, с краю. Утоптали снег, встали, повытаскивали из сумок вещички. Муся вынесла на продажу пуховый платок, другой, точно такой же, красовался у нее на голове. На пушинках, там, где доставало дыхание — иней. Наталья Александровна посмотрела на Мусю с легким чувством досады. Румяная, с круто завитыми кудряшками на лбу, Муся чуствовала себя на толкучке, как дома. Вот стоит, постукивая ногой об ногу, покрикивает проходящим стеной покупателям: «Платок, платок! Настоящий пух, оренбургский! В самый раз для зимы! Покупайте платок!»

Наталья Александровна со своим шелковым вечерним платьем, распятым по совету практичной Муси на деревянных плечиках, казалась совершенно неуместной посреди зимы. Она не зазывала покупателей, просто стояла, ждала и сгорала от невыносимого стыда. Хотя стыдиться было совершенно нечего. Рядом с боков, точно, как она, стояли женщины, и с какой-то обреченной собачьей надеждой смотрели на покупателей.

Через полчаса, а, может и через час, время тянулось медленно, она решила, что на ее вещи спроса не будет.

Она ошиблась. Подошла женщина в серой козьей шубке, в белой пуховой шали, стройная, румяная, извлекла из меховой муфты руку с толстым обручальным кольцом, пощупала материю.

Она купила, почти не торгуясь. Наталья Александровна аккуратно, в последний раз в своей жизни, сложила платье и отправила на дно чужой, кожаной сумки. При этом у нее почему-то задрожали руки, и спазм сжал горло. Стояла, смотрела в сторону удалившейся покупательницы, держала в руке скомканные деньги, не чувствовала морозных укусов. У нее было такое чувство, будто с любимым платьем уходит частичка ее самой.

— Та ховайте же деньги быстрее, — шипела рядом Муся, — ой, какая же вы нерасторопная, честное слово.

Наталья Александровна вздохнула, спрятала деньги в кошелек и спокойно ответила:

— Я очень даже расторопная, Муся. Просто мне никогда не доводилось продавать свои вещи.

Муся промолчала, поджала губу. Уже в который раз ей не довелось одержать вверх над этой странной женщиной из Парижа.

А как хотелось иной раз придраться, ткнуть носом в какую-нибудь оплошность на кухне, нет, не выходило. И пол у той чисто выметен, вымыт, и даже возле печки все аккуратно — уголь в ведре, растопка в уголку, и золу из поддувала она своевременно выгребает, выносит на двор, рассыпает, чтобы не скользили люди у входной двери.

Так, надо же, ей и здесь повезло. Летнее платье, можно сказать, из рук выхватили, а она, Муся, со своим платком, вещью для зимы просто необходимой, стоит и стоит. Кто подойдет, спросит цену и дальше топает.

— Задарма отдали! — бросила она Наталье Александровне и обиженно отвернулась.

А та уже торопилась уйти.

— Я побегу, Муся, на базар хочу, в магазин за хлебом. Обеда у нас нет.

— Так идите, кто вас держит, — великодушно ответила Муся, косынки свои продавать не будете?

— Нет, в следующий раз.

«Следующий раз» не заставил себя ждать, наступил ровно через неделю. И пошло-поехало, медленно, но верно, гардероб Улановых отправлялся вещь за вещью на базар. Платья, выходной костюм Сергея Николаевича, галстуки. Позже Наталья Александровна догадалась распустить старенькие шерстяные кофты и связала несколько пар варежек. Одни варежки были красные в серую полоску, другие наоборот, серые в красную полоску. Ушли мгновенно.

В декабре Наталья Александровна решилась на крайность. Ника была в школе. Наталья Александровна достала из большой корзины старенькую игрушку. Плюшевую лошадку на подставке с колесиками. Если честно, ее давно следовало продать. Ника выросла, никогда с нею не играла. Словом, без лишних угрызений совести лошадка была упакована и приготовлена для воскресной продажи.

В воскресенье спиртовой столбик термометра за окном показал тридцать градусов мороза. Сергей Николаевич уговаривал никуда не ходить, но жена не послушалась.

На улице ярко светило, но нисколько не согревало солнце. Слепила белизна, с деревьев осыпался иней, крохотные кристаллики сверкали, плясали, летели неведомо откуда в студеном безветрии.

Когда Наталья Александровна пришла на место, у нее упало сердце. Огромная площадь была наполовину пуста. Но она все же встала в ряд со своей несчастной лошадкой и принялась ждать. Терла нос и щеки варежкой, понимала бесцельность своих стараний, но уйти боялась. Что, если вон тот, издалека идущий мужчина, и есть желанный покупатель? Или вон та женщина?

На исходе второго часа к ней подошел старый сморщенный дед. Шапка-ушанка была у него смешно завязана под подбородком, желтели прокуренные махоркой усы. Одет он был в древний, наверное, еще дореволюционный, тулуп. На ногах валенки без галош.

Дед постоял, посмотрел, наклонил по-птичьи голову.

— Хозяйка змэрзла, и коняка змэрзла. Иди, дочка до дому. Нэма торговли.

Наталья Александровна послушалась и ушла домой.

Коняка все же была продана в другой раз за бесценок, а перед самым Новым годом Наталья Александровна очень удачно распорядилась своим демисезонным пальто.

— А елка будет? — спросила после этой продажи Ника?

— Какой же Новый год без елки! Странная ты какая-то.

У Ники радостно заблестели глаза после такого ответа.

Елка была куплена накануне праздника. Небольшая, но пушистая. Наталья Александровна даже подивилась, как дешево ей досталась такая красавица, всего за десять рублей.

— Чудные вы, — увидав елку, сказала Муся Назарук, — живете впроголодь, а всякую ерунду покупаете.

У нее самой жизнь наладилась. Муж Вова перешел работать снабженцем по строительству, и на столе Назаруков появилось мясо и белый хлеб. Когда Муся начинала собирать на стол, Наталья Александровна поспешно уходила из кухни сама и уводила Нику.

Кроме елки она купила маленького Деда Мороза. Дедуся был самодельный, из ваты, осыпанной блестками, с красной, как у заправского пьяницы, рожей.

Днем тридцать первого декабря наряжали елку. Наталья Александровна осторожно вынимала игрушку из ваты, и Ника встречала каждый шарик восторженным писком и прыжками на месте.

— Перестань прыгать, — просила Наталья Александровна, — нижние соседи рассердятся, придут, поругают. Лучше скажи, куда орех вешать?

Позолоченный стеклянный орех был почетной игрушкой, памятью о бабушке Наде.

— А свечек у нас нет, — грустно сказала Ника.

Вынула из коробки и отложила в сторону пакет с подсвечниками на прищепках.

Наталья Александровна промолчала, отвернулась к елке и сдержала улыбку. Еще в Лисичанске, осенью она как-то раз набрела на небольшую церквушку, спрятанную среди домов. Служба кончилась, немногочисленный народ разошелся. Наталья Александровна постояла возле иконы Серафима Саровского, а, уходя, купила несколько свечек. Они хранились у нее в строжайшем секрете.

Сергей Николаевич пришел с работы затемно, усталый, печальный, не совсем здоровый. Зарплату к Новому году обещали-обещали, да так и не выплатили. Ему нечем было порадовать своих девчат.

За стол по случаю праздника сели в комнате. Чета Назаруков, к счастью, еще засветло отправились к друзьям на всю ночь «гулять». Наталья Александровна стеснялась своего скромного угощения, а Мусе не с руки было делиться богатыми праздничными припасами.

Наконец, все готово. На столе, на ослепительно белой скатерти тарелки с винегретом, селедкой, крохотными пирожками с капустой, картошка, очищенная от кожуры и посыпанная лучком, тонко нарезанным. Сергей Николаевич наливает из «чекушки» жене и себе по маленькой рюмочке.

— С наступающим! Чтоб в новом году все у нас было хорошо.

С пирожком в руке Ника заворожено смотрит, как отец пьет водку, крякает и поспешно тычет вилкой в кусочек селедки, закусывает. И вдруг спохватывается, идет к висящему на гвозде двери ватнику, лезет рукой в правый карман, что-то нащупывает, возвращается и протягивает Нике сжатую в кулак руку.