Под знаком кометы - Юлия Викторовна Маркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я глубоко вздохнула и отошла от окна. Подошла к зеркалу. Теперь в его тусклой глубине я видела себя по-другому. Впервые за долгое время на меня смотрели глаза Доры Бриллиант. Они смотрели с благодарностью. Мне не нужно было стыдиться своего настоящего имени – ведь оно не успело замарать себя злодеяниями. И я поняла, что отныне меня не будут мучать вопросы о том, кто я на самом деле. Я примирилась с собой и своим прошлым, я окончательно простила себя…
9 марта 1908 года, утро, Германская империя, Нюрнберг, Нюрнбергская крепость.
Саммит трех империй по французскому вопросу должен был пройти в древнем городе Нюрнберге, сердцем которого являлась еще более древняя Нюрнбергская крепость. И вид из окон – исторически-поучительный. Древний город, сложенный из серых каменных блоков, и чешуя черепичных крыш цвета запекшейся крови. А вокруг – серые поля под такими же серыми облаками, моросящими мелким дождем. Осень не осень, зима не зима, весна не весна, а какое-то непонятное для русских время года, пропитанное промозглым холодом и запахами плесени, сырости. Нормальному человеку в такой окружающей среде хочется отрастить густую шерсть, как у медведя, и залечь в спячку до настоящей весны.
Там же, только в другой части замка, обосновался и международный трибунал Брестского Альянса. Что поделать, если знаменитый Дворец Правосудия, в котором в нашем прошлом проходил процесс над нацистскими преступниками, еще не построен, а в старинной крепости имеется все необходимое как для содержания особо важных узников, так и для ведения самого судебного процесса. Впрочем, обвиняемых на этот раз было в разы меньше, да и совершить они успели только одно, хоть и очень тяжкое преступление, так что к тому моменту, когда монархи трех держав прибыли на саммит, следствие было уже закончено в отношении и совершенных деяний, и конечного замысла, и теперь суд был готов вынести обвиняемым окончательный приговор.
Помимо уже почти осужденных Клемансо, Пикара, Дюпона и прочей мелочи, в Нюрнбергской крепости присутствовал и французский премьер-министр Аристид Бриан. С одной стороны, свидетель на процессе, с другой – неравноправный участник предстоящего саммита по французскому вопросу. Заслушали судьи и показания остальных министров бывшего правительства Клемансо – и тех, что протестовали против убийства Франца Фердинанда, и тех что просто промолчали. Всех их признали непричастными к задуманному злодейству и, бормоча слова облегчения, те уже убыли в свою Милую Францию, торопливо жующую свежий хлеб, выпеченный из русской муки. Главные монархи Европы сдержали слово и не привлекли к ответственности никого сверх непосредственных организаторов и исполнителей заговора. Да и зачем, ведь, по большому счету, в Нюрнберге судили не только самих заговорщиков, но и способствовавшее их появлению безответственное республиканское устройство французского государства. Одноразовые политики так же вредны, как и быстрорастворимые одноразовые трусы: прошел дождь – и все увидели, что король демократии, оказывается, голый.
И если полковник Дюпон и генерал Пикар перед лицом злобных пруссаков еще пытались «держать марку», то месье Клемансо совершенно расклеился. То ли он симулировал безумие, то ли и в самом деле кукушка из его скворечника вылетела и забыла вернуться. Канцлер Одинцов первоначально имел желание зайти к Клемансо в клетку и спросить, понимает ли этот персонаж, что именно он собирался сотворить, но, глянув на того одним глазом, отказался от своего намерения. Зрелище ополоумевшего политика – жалкое, но в чем-то даже поучительное. Начинал этот человек с претензии на роль национального героя Франции и владыки демократического полумира, а закончил в виде трясущегося и плюющегося человекообразного существа в железной клетке перед судьями, решающими, как бы половчее истребить эту банду, полностью изобличенную в своих преступных деяниях. Так проходит слава мира.
Сомнения у судей и в самом деле были нешуточными: повесить эту камарилью было бы слишком банально, расстрелять – много чести, гильотина – слишком по-французски, и даже сжечь живьем – немного не из той оперы, потому что если признать республиканские воззрения этих господ ересью, то придется так же жечь всю Францию. В настоящий момент споры крутились между такими классическими для средневековья приемами, как посадить на кол, четвертовать и колесовать. Послушав эти разговоры, муж русской императрицы сплюнул, будто попробовал тухлой гадости, и сказал, что он вообще не убивал бы этих мерзавцев, а посадил бы их в открытые клетки и стал возить по европейским городам и весям. А там, после оглашения герольдами их прегрешений народ имел бы возможность забрасывать преступников калом, гнилыми помидорами и прочей дрянью, которая попадет под руку. И пусть будет так – пока эти исторические персонажи не умрут естественной смертью, ибо заслужили.
После недавних событий в Проливах и Венгрии русский князь-консорт был для европейских господ авторитетом (если вы себя плохо ведете, тогда мы идем к вам) поэтому разговоры о средневековых способах казни на некоторое время прекратились, и судьи начали обсуждать сценарий в стиле «парад уродов». При этом русская делегация сделала вывод, что просвещенная Европа уже ступила на тот скользкий путь, который сто лет спустя приведет ее к полному безумию. Впрочем, чему тут удивляться: в нашем собственном прошлом все свидетели и очевидцы событий 1914 года писали об «иррациональном безумии, разом охватившем всю Европу» после тихого и спокойного девятнадцатого века. Отрезвела старушка только в результате четырехлетней кровавой бойни, правда, этот период просветления длился только двадцать лет, после чего вспыхнула еще одна, гораздо более жестокая общеевропейская война.
Вот и в головы пришельцев из будущего, а также их посвященных в тайны единомышленников из местных уроженцев стала закрадываться еретическая мысль, что Алла Лисовая была права, и иррациональное безумие охватывает европейские головы вне зависимости от внешних обстоятельств. Вот и тут лет через пятнадцать-двадцать, когда забудется страх нынешних времен, на внешне благостном фоне всеобщего мира и согласия может внезапно полыхнуть ничем не прикрытая ненависть к Восточному Соседу. А как же иначе, ведь базовое население в Российской империи такое же белое, как немцы, англичане и французы, но при этом отличается от европейцев складом ума и имеет в разы больше лесов, полей, рек и нефтегазовых месторождений на душу населения. Такого внутреннего напряжения не выдержит никакой рациональный договор, даже такой умно составленный, как Брестские соглашения. Никчемная бумажка будет неожиданно порвана в клочья, и очумевшие от алчности европейцы толпой попрут в Великий Крестовый Поход на Восток за поместьями и рабами. И тогда значительно повзрослевшей императрице придется поднимать свою страну на дыбы, чтобы отбросить ополоумевшего европейского зверя туда, откуда он
