Узники Тауэра - Сергей Цветков

– Отвезти его к лорду-мэру!

Около полудня, когда сэр Джон Чэпмен собирался спокойно отобедать, толпа вломилась к нему в дом. Лорд-мэр ужаснулся, увидев лорда-канцлера в таком жалком виде, в руках моряков и бродяг. Рассыпавшись в извинениях, он с поклонами повел пленника в столовую. Но тут кто-то выкрикнул:

– Лорд-мэр обязан арестовать, а не угощать государственного преступника! Это измена!

От таких слов Чэпмен грохнулся в обморок и был унесен в свою комнату. Джеффри потащили по задней лестнице вниз. Он умолял добрых граждан не выдавать его ревущей внизу толпе и уверял, что они могут на вполне законном основании отправить его в Тауэр, причем изъявлял готовность тотчас подписать приказ о своем собственном аресте. Его действительно послушались, вызвали солдат, посадили арестованного в карету лорда-мэра и повезли в королевскую тюрьму сквозь сбежавшуюся толпу, грозившую растерзать узника.

Поздно вечером наместник Тауэра сэр Люкас получил от лордов Совета форменный приказ о заключении Джеффри, и на другой день следователи уже допрашивали его в Кровавой башне. На вопросы по поводу отправления им своей должности лорд-канцлер отвечал, что передал государственную печать и все бумаги королю, но умолчал, что Яков уничтожил их.

Сэр Люкас обращался с узником вежливо, но Джеффри овладело уныние. Он боялся народной расправы над собой, хотя в первые дни ареста его никто не посещал, ни один человек не справлялся о нем, и, казалось, его судьба больше никого не волновала. В один из последующих дней хорошая новость и приятный подарок скрасили его мрачное настроение: он узнал, что Яков вернулся в Уайтхолл и что кто-то прислал ему в Тауэр бочонок с устрицами, его любимым лакомством. Но иллюзии длились недолго. На следующий день Яков окончательно покинул Лондон, а по открытии бочонка в нем оказались не устрицы, а моток веревки с петлей.

Тем временем в Лондоне действительно были заняты более важными делами, чем расследование преступлений бывшего лорда-канцлера. Парламент низложил Якова и провозгласил королем Вильгельма Оранского, который подписал Декларацию прав – гражданских, политических и религиозных.

Джеффри томился в Тауэре, мучимый страхом и болями в почках. Ему оставалась одна утеха – водка, и он пил, хотя это еще больше подтачивало его здоровье. Еще больше мучений ему доставлял вид людей, некогда пострадавших от него. Одним из редких посетителей Кровавой башни был Джон Тэтчин, бедный поэт, которого Джеффри притянул к суду за глупые слова и приговорил к семи годам тюремного заключения и наказанию плетьми через каждые две недели. Зверский приговор, однако, не был приведен в исполнение, так как Тэтчин занемог, и Джеффри, боясь упустить выгодное дело, продал помилование его родственникам за сумму, которая разорила их. И вот этот человек внезапно предстал перед ним. Джеффри первый раз в жизни смутился и пробормотал очевидную глупость:

– Как вы поживаете, сэр? Я рад вас видеть.

– И я рад вас здесь видеть, – был ответ.

– В моих инструкциях мне приказывалось не жалеть таких людей, как вы, – оправдывался судья. – При дворе мне сделали выговор за мягкость моего суда…

Но поэт, не слушая его, с презрением направился к выходу.

Декан Шарп и пастор Скотт пришли к узнику, чтобы вместе с ним молиться о его душе, но выяснилось, что ему не о чем просить Бога!

– Нет у меня на совести никакого греха, – твердил Джеффри. На упреки в жестокости и пьянстве он ответил: – Вы считаете кровожадностью исполнение служебных обязанностей и называете меня пьяницей, когда я пью пунш для облегчения своих страданий.

Заточение и спиртное делали свое дело. В десять месяцев Джеффри, жирный здоровяк, стал худ как спичка. Силы его таяли, желудок не переваривал пищу, и он только пил, пил, пил… Казни для него не потребовалось. Однажды, проголодавшись, он с жадностью набросился на лососину, но желудок его так ослаб, что трапеза кончилась обмороком. Придя в себя, он схватился за бутылку, забылся и уже не очнулся… Утром тюремщики нашли его окоченевшее тело.

Глава восьмая

Тауэр про Ганноверской династии

Якобиты

Три восстания шотландцев в пользу развенчанных Стюартов – восстания, которые, скажем к слову, обогатили английскую литературу столькими великолепными балладами и историческими романами, – заселили Тауэр мятежными шотландскими лордами.

В 1714 году умерла королева Анна Стюарт, наследовавшая Вильгельму Оранскому. Прямого наследника после нее не осталось; ее брат Яков (сын Якова II), с именем которого роялисты связывали надежды на реставрацию абсолютизма и католичества, вызывал у парламента и большинства англичан неприязнь. Поэтому парламентским актом английская корона была передана ганноверскому курфюрсту Георгу, потомку одной из дочерей Якова I и лютеранину.

На английском престоле Георг I представлял довольно-таки одиозную фигуру. Этот мелкий немецкий князек, не знавший ни слова по-английски, был озабочен, прежде всего, и более всего, судьбой своего крохотного фатерлянда, обижаемого Швецией и Данией, и намеревался направить государственный курс Англии в фарватер ганноверских интересов. Само островное королевство было для него не более чем огромным кошельком, внезапно найденным в атлантической луже. Георг продолжал подолгу жить в Ганновере, приезжая в Англию только затем, чтобы получить определенное ему парламентом содержание и подмахнуть скопившиеся за время его отсутствия деловые бумаги. Лучшего короля парламент и не желал.

Между тем Яков Стюарт, величаемый английскими роялистами (якобитами) Яковом III, а шотландскими – Яковом VIII, жил во Франции, носил белую кокарду и называл сам себя кавалером Сен-Жоржем. По характеру этот рыцарь святого Георгия был молчаливый олух и пьяница; битвы с драконами были ему явно не по плечу. В сентябре 1715 года, после начала восстания шотландских баронов в его пользу, он высадился в Перте и некоторое время обременял своей персоной землю предков. Но уже в конце года королевская армия загнала шотландские кланы обратно в горы. Некоторые из шотландских якобитов предлагали Якову стать в центре их рядов и сражаться до последнего вздоха, чтобы победить или умереть, но принц с белым пером в испуге отшатнулся от них, послал гонца в Монтроз нанять корабль и ночью скрылся из лагеря.

Среди узников, привезенных вследствие этого восстания в Тауэр, были английский лорд Дервентуотер, один из бастардов Карла II, и шотландские лорды: графы Уинтун, Найтисгел и Кэрнаут, виконт Кенмюр, бароны Уидрингтон и Нэрн. Все они были помещены в Наместничьем доме, каждый в отдельной комнате.

При Георге I наместник Тауэра уже не пользовался прежним влиянием. Он не обязан был более жить в Наместничьем доме, и эта должность предоставлялась обыкновенно какому-нибудь старому, заслуженному офицеру в виде награды за прежнюю службу. Все его обязанности исполнял гарнизонный комендант. Шотландские лорды поступили на попечение коменданта полковника Д'Ойли.

Суд над шотландскими мятежниками остался позорным пятном в английской политической истории. Они были государственными изменниками и по закону совершенно справедливо должны были поплатиться за это жизнью. Но правительство обязано было преследовать их за действительные преступления, а не за политические убеждения и судить справедливым судом с соблюдением всех предусмотренных законом прав обвиняемых. Но вместо суда пэров мятежные лорды были подвергнуты парламентскому следствию, ибо католики стояли в то время вне закона. Виги, пройдя по улицам с изображениями Папы, претендента и арестованных лордов, сожгли их на костре в Чаринг-Кроссе под одобрительные крики фанатичной толпы, тогда как знатные джентльмены смотрели на эту сцену из окон своих домов и близлежащих таверен и пили за здоровье всех добрых протестантов, проклиная в то же время всех монахов и патеров. Эти добрые протестанты в лице членов палаты общин и приговорили к смерти арестованных лордов – не видав их, не допросив, не рассмотрев доказательств их вины, просто на основании их пленения. Первый министр лорд Роберт Уолпол и канцлер Каупер хотели примерным наказанием смирить Шотландию.

Адвокаты обвиняемых призывали их признать себя виновными и положиться на милость короля. Все так и сделали – все, кроме лорда Уинтуна. Уинтун не доверял прославляемому великодушию Георга I, он был предан Якову и убежден в правоте своего дела. Но главное, в кармане его камзола имелась пила, которой он работал каждую ночь, и решетка темницы уже начала поддаваться его усилиям. Поэтому он затягивал разбор своего дела, ссылаясь на незнание английских законов. Работая ночью пилой, днем он работал пером, сочиняя ловкие предлоги для отсрочки суда. И, однако, первым из Тауэра сбежал не он, а другой узник.

Признав себя виновными, шестеро лордов были уверены в помиловании. За них просили палата лордов и придворные. Но палата общин выказывала менее сострадания, а Уолпол и Каупер оставались непреклонными, считая необходимым украсить ворота Сити их головами.