Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки - Маркус Вольф

Когда Гийом в тюрьме узнал о давлении на Брандта, он сделал для протокола заявление о том, что с его стороны не будет никаких высказываний о частной жизни канцлера. Указывая на предшествующую роль следственных ведомств, он заявил также, что больше не даст показаний.

Гийом тяжело расплачивался за свои ошибки долгим тюремным заключением. Он до последнего гордо молчал и не поддался искушению выдать известную ему информацию, сократив тем самым срок заключения. Тогда он писал мне из следственной тюрьмы: “То, что… объясняется моим неправильным поведением, здесь не дает мне покоя. Если это возможно, я прошу партию и Вас как моего начальника простить мою вину. Если Вы спросите, почему я не воспользовался возможностью бегства еще во Франции, то могу ответить только, что шанс на это был очень мал и я не хотел действовать как трус”.

Гийом осознал свои ошибки, но как он рассматривает их относительно меня и моей службы? Разве мы повели себя не серьезно при первых признаках наблюдения? Истерические акции слежки имели место достаточно часто, и в ходе их самой тщательной проверке подвергались тысячи ни в чем не повинных людей.

В деле Гийомов мы были введены в заблуждение как дилетантской манерой наблюдения, так и тем, что нашего человека не удалили из ближайшего окружения канцлера. Мы и представить себе не могли, что у службы безопасности нервы окажутся настолько крепкими, чтобы со спокойной душой оставить шпиона на столь важном посту. В остальном же взгляд Вилли Брандта на случившееся немногим отличался от моего, ибо он писал в своих мемуарах: “Если существовало тяжелое подозрение, то нельзя было оставлять агента в непосредственной близости от меня, его следовало перевести на другое хорошо наблюдаемое место или даже повысить. Вместо того чтобы защитить канцлера, его сделали агентом-провокатором спецслужбы собственной страны”. К этому ничего не добавишь.

Непростительная ошибка, в которой я должен упрекнуть себя и своего сотрудника, была другого рода. Исследуя источники потенциальной опасности для семьи Гийом, мы забыли о радиограммах конца 50-х годов, хотя и знали, что их расшифровали. Мы просто не придали им значения и были пробуждены от глубокого сна только разбирательством по делу Гийома, во время которого они стали предметом обстоятельного рассмотрения. Здесь-то мне и пришло на ум пророческое предупреждение Черчилля: “Очень полезно достаточно рано делать ошибки, на которых учатся”. К сожалению, мы в данном случае сделали свои ошибки так рано, что извлеченные из них уроки оказались преданы забвению.

После многомесячного разбирательства Верховный земельный суд в Дюссельдорфе приговорил Кристель Гийом и Гюнтера Гийома, соответственно, к восьми и тринадцати годам тюремного заключения. Оба восприняли приговор спокойно, не изменившись в лице.

Для их сына Пьера наступило ужасное время. Его отец писал мне письма, в которых настоятельно просил позаботиться о подростке и сделать из него молодого человека, которым могла бы гордиться ГДР. Сделать это было не так просто, как могло показаться. Иногда у меня создавалось впечатление, что для воспитания Пьера впору создавать отдельное подразделение. Ведь он вырос в окружении, где господствовал антиавторитарный и индивидуалистический образ мышления. Мы с трудом нашли школу, в которой воспитывались дети функционеров ГДР, и устроили в нее Пьера. Но он не смог приспособиться и не нашел там друзей. Вскоре после этого, к нашему ужасу, он заявил, что хочет назад, в Бонн, так как там у него подруга. Каждый раз, когда он посещал отца в тюрьме, мы видели, что он не прочь навсегда остаться на Западе.

В отчаянии мы испробовали все средства, чтобы сделать жизнь в ГДР привлекательной для юноши. Мы оплатили ему фотографическое оборудование и помогли устроиться в один из лучших журналов, который только можно было найти. Его близкая подруга была дочерью одного из офицеров моей службы, и мы собирались уже с облегчением вздохнуть, как я узнал, что Пьер и его новая невеста подали заявление на выезд. Нам осталось только разрешить им уехать. Разочарование Гюнтера было очень глубоким. Только через много лет отец и сын смогли нормально поговорить, но Гюнтеру Гийому жить оставалось уже недолго.

По нашему указанию Гийомы молчали в тюрьме, в то время как мы ломали голову над тем, каких агентов можно было предложить Западу на обмен. Отставка Брандта в мае 1974 года существенно осложнила нашу позицию, так как его преемник Гельмут Шмидт неоднократно заявлял, что Гийом должен отбыть свое наказание до последнего дня. Дело стало “горячим”, и не только немцы, но и их большие друзья на Востоке и Западе рисковали обжечь об него пальцы. Все наши надежды уже вскоре обменять его на западного шпиона оказались несбыточными. Фидель Кастро отказался выпустить в порядке обмена агента ЦРУ Ханта, Советский Союз не был готов освободить еврейского диссидента Анатолия Щаранского, которого КГБ представлял агентом и опасным врагом государства даже тогда, когда всякий знал, что речь шла лишь о том, как удачнее спасти свое лицо.

Так обмен срывался год за годом, и Гюнтер Гийом, несомненно, страдал в заключении. Незадолго до Рождества 1980 года произошел обмен, и пакет с разведчиками обеих стран был зашнурован. В Восточный Берлин прибыли Рут и Норберт Мозеры, Герлинде и Хаген, но ни Кристель, ни Гюнтер Гийом не входили в число избранных.

Наконец в марте 1981 года была обменена Кристель Гийом. Один из западных шпионов, обмененных на нее, после своего возвращения домой недвусмысленно дал понять, что западные агенты, долгие годы томящиеся в тюрьмах ГДР, приветствовали бы какое-либо действие в их пользу. Очевидно, это обращение было услышано. Канцлеру Шмидту пришлось действовать против собственного желания, и 1 октября 1981 г. Понтер Гийом прибыл в ГДР, которую он покинул двадцать пять лет назад, выполняя задание. Время и условия заключения сделали свое дело, но чувствовалось, что человек, которого я принял в свои объятия, внутренне был тем же, с которым мы простились четверть века назад.

Приехала и Кристель поприветствовать мужа, и тяжелый кризис, в котором оказался их брак еще задолго до ареста обоих, на миг был забыт. Следующие дни были для них нелегкими: я знал, что Кристель Гийом не хотела возвращаться к мужу, тогда как он все еще цеплялся за любую возможность переубедить ее.

Ближайшее время обещало быть нелегким и для меня, так как я мог представить себе, что Гийом в качестве вознаграждения за все, что он претерпел, ожидал, конечно, особенно интересного поста в Главном управлении разведки, например должности ведущего офицера по руководству агентами из ФРГ. Но слишком долго он был не у дел. Когда я, советуясь с его врачом, заметил в шутку, что работу члена политбюро Гюнтер вряд ли потянет, тот сухо ответил: “Какая разница, еще одним таким больше или меньше”.