Флорентийские маски - Роза Планас

Поднимаясь по лестнице бок о бок с Антонио, Коломбина взяла его за руку и что-то зашептала на ухо. Он так и не понял, чего было в ее словах больше – угрозы или предупреждения об опасности.

– Только присутствие черепа может продлить нашу жизнь и отсрочить назначенную дату нашего перехода в другой мир.

Три дня, предоставленные друзьям перед назначенной им встречей с Советом добрых братьев, были своего рода отсрочкой приговора, который, как они надеялись, все-таки не будет смертным. Федерико снял номер в той же гостинице, где остановился Антонио. Ни тот ни другой ни под каким предлогом не захотели принять приглашение комедиантов провести время в их доме. Ни Арлекин, ни Коломбина не были теми людьми, с которыми можно было бы обрести покой и сосредоточиться на выработке линии защиты в деле о пропавшем черепе, принимавшем для обоих друзей нежелательный оборот. По правде говоря, шансы оправдаться были у них невелики. Антонио не сберег череп в Мексике, а рассчитывать на то, что за оставшееся время удастся найти его здесь, можно было только как на чудо.

– Нам конец, – заявил Федерико, без особого аппетита ковыряясь вилкой в поданных на ужин макаронах. – Если ты не найдешь череп до собрания Совета, я даже не знаю, что с нами будет. Я вообще не понимаю, почему с нами до сих пор ничего не сделали, но уверяю тебя: если клятва, которую я произнес, хоть чего-нибудь стоит, то жить мне осталось недолго.

Антонио, казалось, его совсем не слушал. Перебив Федерико на полуслове, он вдруг стал задавать ему вопросы, касающиеся биографии автора «Пиноккио» и обстоятельств жизни самой марионетки. Федерико с удовлетворением отметил, что перед ним тот самый, хорошо знакомый ему Антонио – неунывающий, мыслящий парадоксально и в то же время предельно логично, дерзкий в суждениях и выводах, он всегда поражал Федерико умением вести спор совсем не так, как было принято в его университетском кругу. Происшедшая с мексиканцем метаморфоза не могла не порадовать Федерико, которому сейчас так не хватало мужества и уверенности в себе.

– Лоренцини ведь основал журнал «Иль Лампионе»,[29] правда? Цензура закрыла его после восстания тысяча восемьсот сорок восьмого года. Одиннадцать лет спустя он вновь стал издавать этот журнал в ознаменование объединения Тосканы и Пьемонта: в этом событии он узрел начало триумфального объединения всей Италии. На этом героический этап его биографии заканчивается, нить литературной деятельности обрывается, и мы вновь узнаем о его работе лишь в момент основания «Il giornale per i bambini»[30] – первого в итальянской истории периодического издания специально для детей.

– Все правильно! – подтвердил Федерико. – Возникает ощущение, что борец-патриот вдруг превратился в педагога, причем это превращение произошло внезапно, без всяких промежуточных стадий. Политика вновь привела его какими-то неисповедимыми путями к детству.

– А затем, – продолжал рассуждать уже совсем преобразившийся Антонио, – в первом же номере нового издания появляется глава из «Le aventure di Pinocchio»,[31] которые в то время выходили под названием «Storia di un burattino».[32] Похоже что нашу марионетку дергал за ниточки не сказочник или учитель, а самый настоящий политик, который детским языком представил читателям сюжет на тему жизни и поступков его соотечественников.

– До этого момента жизнь Пиноккио нам хорошо известна, но дальше, – Федерико вскинул брови, подчеркивая свое неведение, – все теряется в сплошном потоке догадок и предположений.

– Нет, нет. Нам известно, что Карло Лоренцини умер в тысяча восемьсот девяностом году, как и ты, – Антонио не смог удержаться от шутки на тему якобы заготовленной для Федерико ниши в склепе, – а похоронен он был на кладбище Сан-Миньято аль Монте, здесь же, во Флоренции. С тех пор история деревянной куклы буратино зажила своей самостоятельной жизнью, как сирота, оставшийся без родителей, но в то же время свободный от всяких ограничений, которые могли бы помешать ему добиться успеха. И спрашивается, кто мог прибрать к рукам несчастную куклу, как не братство? Кто превратил его в самую известную марионетку Италии, если не патриоты из ордена карбонариев? Вспомни! Вспомни, как говорит Пиноккио: «Pieta, signor Cavalieri! Pieta, signor Commendatore! Pieta, Eccellenzza!».[33] Получается, что когда наш деревянный мальчик умоляет сохранить ему жизнь, то он обращается к человеку, от которого зависит его судьба, называя его иерархическими титулами, принятыми в обращении братьев к магистру ложи.

Эти объяснения показались Федерико вполне убедительными. Тем не менее он никак не мог избавиться от сомнений по поводу истинных намерений мексиканца. Эта мысль не давала ему покоя. Ему время от времени начинало казаться, что Антонио приехал во Флоренцию специально для того, чтобы сдать его на суд братьев в качестве искупительной жертвы и таким образом обрести хотя бы временную свободу, чтобы спокойно заняться поисками черепа, а если повезет, то и стать его единоличным обладателем.

– Антонио, – без особого энтузиазма сказал он, – на это я расскажу тебе другую историю – об одном итальянском революционере по имени Джузеппе Мадзини, которого мы для краткости можем называть просто Джеппетто. Он автор книги, красиво и эффектно названной «Giovine Italia».[34] Она оказала большое влияние на молодых националистов, которые все поголовно прочли ее и, воодушевленные ее идеями, создали что-то вроде секты, которую назвали «Figliuoli dйlia Giovine Italia».[35] А не хочешь ли ты узнать, как звали основателя этой тайной организации? – В этом месте Федерико сделал паузу, желая поразить явно заинтригованного Антонио эффектным ответом. – Это был человек по имени Бенедетто Муссолино.

Мексиканец рассмеялся в полный голос. Он выглядел настолько довольным жизнью, что, казалось, совсем забыл о грозившей им обоим опасности.

– Вот тебе еще одно имя с могильной плиты, присвоив которое появился на свет другой знаменитый актер нашей новейшей истории: Бенито Муссолини.

– Вот именно, – подтвердил Федерико. – Все три этапа, изложенные в программе «Молодой Италии», предполагали радикальные и довольно-таки жесткие действия. На первой стадии было намечено изгнать из страны иностранцев и искоренить их влияние, полностью уничтожить абсолютизм, добиться национального единства и создать революционную диктатуру демократической партии.

– Фантастика! – зааплодировал Антонио, мало искушенный в политических лозунгах и программах. – По-моему, их намерения действительно были весьма радикальны.

– Второй этап, – продолжал Федерико, – заключался в воссоздании управляющего органа, основы которого были заложены еще в эпоху империи, под названием «Padres de la mision suprema».[36] Эта организация должна была преобразовать общество под неусыпным наблюдением некоего верховного руководителя, резиденцию которого следовало разместить в традиционном центре страны – Риме.

– То есть новый Папа? Или цезарь? И чего же все-таки добились эти младоитальянцы? – поинтересовался Антонио уже чуть более спокойным тоном.

– Можешь спросить об этом Пиноккио, нашего великого мастера лжи и обмана! – заключил Федерико, вставая из-за стола.

Высказав Антонио свои мысли, он вдруг понял, что до сих пор просто не имел возможности изложить их на бумаге или хотя бы четко сформулировать для себя; и вот сейчас, когда время, отмеренное ему для жизни на этом свете, подходило к концу, он внезапно понял, что именно здесь, в его древней и в то же время такой молодой стране, и был скрыт сакральный смысл этой сказки. Вновь обрести утраченную реликвию, по всей видимости не случайно оказавшуюся не в могиле, а в досягаемости тех, кто еще не перешагнул грань царства смерти, было для него своего рода патриотическим долгом, тем поступком, которым он мог сделать свой вклад в дело возвращения Аусонии великой мечты о подлинной свободе.

Профессора Канали сжигала жажда действия, причем действия единоличного и героического. Ближе к ночи он вышел из гостиницы, воспользовавшись тем, что его друг безмятежно уснул. Самому ему было совершенно не до сна. Гуляя по ночному городу, он вышел на набережную. Освещенные окна почти нависали над водой на противоположном, плотно застроенном берегу. Свет отражался в гладкой и словно неподвижной воде. Тени, казалось, соскальзывали с величественных куполов, и красота города скрывалась за черным бархатным занавесом. Все это было театром, той сценой, на которой ему, совершенно неопытному и, быть может, бесталанному актеру, предстояло сыграть самую важную в своей жизни роль. Федерико был здесь человеком новым и прекрасно понимал это. С тех пор как он сделал шаг за пределы профессиональной рутины и погрузился в изучение истории марионетки, его прошлое превратилось в практически несуществующие воспоминания. С другой стороны, новые чувства и впечатления вели его туда, где раньше ему бывать не доводилось, в такие места, о существовании которых он даже не подозревал. Здесь, в этом театре, Марк все еще был жив, о чем шептала струящаяся внизу вода. Точно так же дождь в Слэптоне подтвердил мелькнувшее у него в душе подозрение, что Ада Маргарет – не кто иная, как древняя Цирцея южных морей. На оборотной стороне крышки шкатулки, купленной им у старухи Лурдель, был выгравирован портрет изящной, аристократического вида молодой женщины, почему-то повернувшейся к художнику в профиль, отчего ее изображение стало похоже на монету, у которой нет оборотной стороны.