Магия успеха - Мария Семенова

— Ну виноват, погорячился. — Громов сразу остыл, порозовел ушами, улыбнулся вдруг смущенно и простодушно. — А вообще-то друзья зовут меня Толей.

Судя по его красноречивому взгляду, это было сказано исключительно для Вики.

Было утро. Павел Семенович Лютый с дочерью завтракали: всемирно известная, черт бы ее побрал, норвежская сельдь, жаренная во фритюре, с маринованными овощами, знаменитое, мать его за ногу, вызывающее тошноту норвежское пиво, изысканная, с душком, чуть осклизлая баранина с морков-но-брюквенным гарниром. Параша с пониженной жирностью. На строгаче в Якутии, где добывают вольфрам, Павел Семенович питался гораздо лучше. Пристяжь по соседству вяло хавала вареную треску, ковыряла вилками «братскую могилу» — рыбное рагу из пикши, потрошеной кильки и морской капусты. Лица у братвы были постные, " — ни тебе колбаски, ни сала с чесночком, ни наваристых, так чтобы ложка стояла, кислых щей со свининой. Тоска. Музыканты наигрывали то «Калинку-малинку», то «Сударыню-матушку», то «Светит месяц ясный» — родные, в печенках засевшие мелодии, это благодарный мэтр с утра пораньше науськивал оркестр, чтобы ублажить драгоценных русских клиентов. Очень, очень достойные люди! Заселились в лучшие номера, потеснив любимую жену арабского шейха, платят исключительно наличными и ведут себя достойно и щедро — мафия!

— Папа, что же вы не едите сельдь? — Леночка Таирова, похорошевшая, заневестившаяся, увлеченно пробовала местные деликатесы, щеки ее раскраснелись, глаза блестели. — Смотрите, как наложено фигурно, морква, буряк, яйца отварили вам вкрутую…

— Кушай, детка, кушай. — Павел Семенович нежно посмотрел на дочь, вздохнул от прилива чувств и незаметно скосил глаза в угол, где занимал почетный стол арабский шейх со своим визирем, старшим сыном и любимой женой, бриллиантовые россыпи на их одеждах переливались всеми цветами радуги. — И хрена ли понтуетесь? Все равно деньги ваши станут наши.

Шейх этот, видать, по жизни был полный лох, мудак и извращенец. Он не только приволок в Норвегию гарем, он и верблюдиху прихватил, белую, в лентах, якобы для дойки, ходит исключительно в подштанниках и ночной рубахе и все бубнит себе под нос: «Бисми лла, бисми лла», матерится, наверное. Третьего дня Павел Семенович посчитал не подлость пошуршать с арабом в карты и обул его с ходу на триста косарей. Долг тот отдал без заморочек, но катать больше не хочет, — ясное дело, здесь мозгами шевелить надо, это тебе не верблюдиху крыть. Ишь как лыбится, цацками сверкает, а в глаза, гад, не глядит, отворачивает харю-то. И чего ему здесь, на северах, ехал бы к себе в сектор Газа…

— Мерси за компанию, папа. — Промокнув салфеткой губы, Леночка достала пудру, слегка подправила нос, поднялась. — И поспешили бы вы, госпожа Фридрихсблюм уже ждет.

Госпожа Фридрихсблюм — это персональный гид, длинная, плоская, как камбала, со снулыми, почти незаметными на лице глазами. Та еще красотка. Хотя здешним мужикам вообще не позавидуешь, с верблюдицей, наверное, и то приятней. Вон как суетится: рот до ушей, ручкой машет, бес-толковкой трясет, эх, ничего не поделаешь, придется ехать. «И у кого, интересно, на нее встает?» Вздохнув, Павел Семенович поднялся, махнул пристяжным и с обреченным видом отправился на экскурсию.

Выехали на двух машинах. В головной, шестисотом «мерее», сидели Лютый с дочкой, Лешик-поддужный и госпожа Фридрихсблюм; замыкающая, джип «лендкрузер», была набита мореной, дохнущей от скуки братвой. Эх, где бронированный членовоз и кладбищенский автобус цвета воронова крыла? Ас Семенов-Тян-Шанский уверенно рулил по серпантину шоссе, за тонированными стеклами проносились суровые северные пейзажи, мелькали дикие скалы, тянулись назад лесистые холмы, исчезали за поворотами лужи фьордов. Павел Семенович хмурился, курил, — сосен он не видел в своей жизни, едрена мать! А ведь культурная программа еще только начиналась, впереди была рыбалка на сейнере в Норвежском море, путешествие на воздушных шарах к Лофотенским островам и охота на овцебыков на Шпицбергене. Хвала Аллаху, что не на Северном полюсе. Породисто урчал шестилитровый двигатель, занудно распиналась камбалооб-разная экскурсоводиха, петляло бесконечное, без ям и надолб, шоссе. Когда миновали маленький заводик, притулившийся на берегу узкого, зловещего вида фьорда, Леночка заерзала, тронула отца за рукав:

— Посодействуйте, папа, по нужде бы мне, по малой.

— Стопори. — Лютый покосился на Семенова-Тян-Шанского и, улыбнувшись, подмигнул дочке; — Идемте ссать, я угощаю. Составлю тебе компанию, Ленок, чертово пиво.

Выехав на обочину, процессия остановилась, Павел Семенович с Леночкой перешли шоссе и углубились в лес — мальчики налево, девочки направо. Шуршала под ногами осыпавшаяся хвоя, ветер лениво шевелил лапы сосен, пахло прелью, смолой, неотвратимой неизбежностью осени. Павел Семенович выбрал ствол посолидней, облегчился, но едва, вжикнув молнией, собрался закурить, как откуда-то выскочили двое в камуфляже с «вальтерами» в руках.

— Хальт, хенде хох!

Они были решительны, неимоверно грязны и источали жуткую вонь.

Не успел Павел Семенович и глазом моргнуть, как незнакомцы содрали с него пропитку и пиджак и бросили добычу двум каким-то шалавам, тоже донельзя зачуханным и пропахшим дерьмом. Этого господин Лютый снести не мог: чтобы сраные заморские фраера брали русского блатаря наскок с прихватом? Да ни в жисть!

— Вы на кого, суки, тянете? — Лютый вдруг рванул на груди рубаху, так что во все стороны брызнули перламутровые пуговицы, и, сделав пальцы веером, буром попер на обидчиков. — Ушатаю, говнюки, на ноль помножу, педерастами сделаю! На, на, стреляй фашист, ты увидишь, как умрет русский вор Лютый! Ну давай, прямо в сердце!

На губах его пузырилась пена, налившиеся кровью глаза метали искры, пальцы яростно скребли татуировку — сердце, пронзенное кинжалом с гадюкой на рукоятке.

— Да будет вам, папа. — Привлеченная родительскими криками, Леночка Таирова вышла из-за кустов, кивнув на одного из налетчиков, разочарованно поджала губы. — Какие из них фашисты! Это вот сосед мой бывший, по хрущовке, тоже гад, конечно. Тампакс мне однажды засадить пытался…

— Тампакс засадить? — Павел Семенович, остывая, смерил Прохорова презрительным взглядом. — Ну ты редиска, Навуходоносор, петух гамбургский. Дело твое теперь телячье, обосрался и стой. Босота! Нюх потерял, в масть не въезжаешь? На своих, говнюк, прыгаешь, местных лохов тебе мало? Колись до жопы, на гастролях?

— Ошибочка вышла, отец. — Толя Громов вступил в разговор и как бы невзначай продемонстрировал запястье с набитыми кандалами. — В бегах мы, с крытки когти рвем. Дубрано[19], заголодали…

— А что это за метелки с вами? — Благожелательно глянув в его сторону, Павел Семенович подобрел, закурил беломорину. — Клюшки? Кобры? Скважины? Ковырялки? Знать желаю, кто мою теп-луху испоганил.

— Самостоятельные они. — Толя Громов кивнул на Женю и Вику, уже освоивших пропитку и пиджак Лютого, в голосе его послышалось уважение. — Шедевральные чувихи! Слушай, отец, а мобильник у тебя с роумингом?

— Хрен у меня с винтом. — Павел Семенович зябко передернул плечами, глянув на посиневшего Прохорова, вспомнил вдруг, как сам рвал когти с Печоры — израненный, голодный, холодный… Помрачнел, насупился. — Хватит лясы точить, пошли к машине.

Говорят, нет ничего приятней, как встретить земляков на чужбине…

Был день как день. С раннего утра комсостав «Эгиды» находился на секретном полигоне у деревни Крюгерово — отрабатывали методы борьбы с бронетехникой и живой силой потенциального противника. Метали в мутную, изображающую окоп лужу гранаты РГ-42, с криками «Ура!» с автоматами наперевес бежали добивать воображаемого врага, до седьмого пота занимались физо, аутотренингом и рукопашным боем. Стреляли из гранатометов по геройским, еще хранящим надписи «За Родину» «тридцатьчетверкам», ползли, маскируясь в грязи, к ржавым громадам «KB», кремировали их при помощи бутылок с зажигательной смесью. Завершали программу кросс, спецупражнения с пистолетом Макарова и обязательный факультатив по снятию дозорных с вышек. Низкое небо хмурилось, ветер бросал в лицо студеную морось, листва на дубах по краю полигона полыхала желтым прощальным огнем — осень, природы увяданье. Стаи воронья, облепив мокрые деревья, косили бусинками глаз на копошащихся в грязи людей, недоуменно каркали, водили крепкими, отполированными клювами: и что это вдруг нашло на двуногих? Шум, вонь, грохот, чего все ради?

Наконец маневры закончились, инструктор, одноглазый спецназовец, прошедший Афган, Сербию, Колыму и Чечню, скомандовал общее построение.

— Поздравляю вас, отлично. — Скупо улыбаясь, он пожал руку Пиновской, во взгляде его блеснула сталь. — Учитесь, товарищи офицеры, даром что четырехглазая и баба.