Удача – это женщина - Элизабет Адлер

– Бедный Лаи Цин, в каком безжалостном мире ты родился и жил.

– Я думаю, твоя судьба ничем не отличалась от моей, просто ты родилась в богатой семье, а я – в беднейшей из бедных. Жестокость и бесчувственность наших отцов были одинаковы, и только любовь наших матерей, пусть и на короткое время, но дала нам понять, что жизнь может быть иной. Поэтому ты, как будущая мать, должна прежде всего думать о ребенке, который скоро появится на свет. Тебе нужно отдать ему всю свою любовь, чтобы он стал сильным и крепким духом. Помни, что у твоего будущего ребенка нет отца, и только ты в состоянии объяснить ему, что такое любовь, и научить его этой любви. Если же этого не произойдет, твое дитя унаследует нашу незавидную судьбу.

Энни, которая тоже слышала повествование Лаи Цина, думала в этот момент о своей молодости, которая ушла вся, без остатка, на заботы по дому и уход за престарелым эгоистичным отцом. Он ничем не ответил на беззаветную преданность дочери – ни словом, ни даже жестом приязни. Она прекрасно понимала, что имел в виду Лаи Цин, говоря об одиночестве детей, живущих без матери, и была с ним согласна.

Сердце Фрэнси было настолько переполнено, что она не могла говорить. Великая мудрость Лаи Цина снова указала ей выход из темного тупика отчаяния. Она не станет больше думать о себе и растравлять свои раны – ей предстоит позаботиться о ребенке, и тут ей понадобятся все ее душевные силы, вся любовь и вся нежность. Фрэнси догадывалась, какого душевного напряжения стоила Лаи Цину эта исповедь. Но она также знала, что он рассказал ей далеко не все и, может быть, главное по-прежнему было сокрыто в его сердце и еще не скоро выйдет на свет.

Глава 20

Сердце Энни екнуло, когда наемный шарабан, круто накренившись, в последний раз совершил рискованный поворот и выбрался на узкую каменистую дорогу, ведущую к ранчо Де Сото. На вид здание оказалось даже хуже, чем она предполагала, но лицо Фрэнси буквально засветилось, когда Энни сообщила ей, что они подъезжают. Энни знала, что для ее подруги это ранчо – лучшее место на свете и с ним связаны самые счастливые воспоминания в ее жизни. Там они провели незабываемые месяцы вместе с матерью. «Мама оставила ранчо мне, – упорно твердила Фрэнси. – Я прочитала об этом в газетах, где говорилось о завещании моего отца. Правда, я не обращалась к адвокатам, чтобы заявить свои права на него, потому что боялась, как бы Гарри не узнал о том, что я жива. Но он никогда не ездит сюда – сюда вообще никто не ездит. Ранчо – это именно то место на земле, где я хотела бы дать жизнь моему ребенку».

И вот спустя два дня после отъезда из Сан-Франциско они добрались до ранчо Де Сото. На мили вокруг не было ни одного дома, да и само ранчо, казалось, вот-вот обрушится. Но Фрэнси ничего этого не замечала.

– Согласись, Энни, – спросила она подругу с чувством огромной радости, – разве это не самый великолепный дом, в котором тебе когда-либо доводилось жить?

Энни мрачно рассматривала мало приспособленное к обитанию в нем жилье, зияющие провалы окон с выбитыми стеклами и дряхлую, насквозь прогнившую деревянную лестницу со сломанными ступенями.

– Думаю, мы сможем как-нибудь починить все это, – улыбнулась она Фрэнси, но в голосе ее сквозило сомнение.

Фрэнси выбралась из шарабана и быстрыми шагами направилась к дому. Взойдя по шатким ступеням, она оглянулась и мечтательным взором окинула расстилавшуюся перед ней долину, зеленые луга и позолоченные солнцем холмы в отдалении. Она даже ухитрилась услышать гогот гусей на дальних прудах, ржание лошадей и кожей ощутила бодрящую прохладу свежего ветерка.

– Здесь ничего не изменилось, – произнесла она, сияя от счастья. – Я всегда чувствовала себя тут свободной, когда беспечно наслаждалась длинными летними днями или коротала зиму, сидя у огня рядом с мамой. Это мой единственный настоящий дом.

Дверь оказалась не заперта, и Фрэнси вошла внутрь, медленно ступая по пыльным половикам. Она переходила из комнаты в комнату, улыбаясь своим мыслям и воспоминаниям о том далеком времени, которое продолжало жить в ее памяти. В ее воображении возникла маленькая гостиная в мягком свете старой пузатой печурки, мать в ее вечном кресле на колесиках и малютка Фрэнси, притулившаяся у ее ног. Она вспомнила и Принцессу, важно возлежавшую рядом на вышитом коврике. В памяти Фрэнси занимал свое место и длинный, выскобленный добела стол на кухне, наполненный вкуснейшими ароматами свежеиспеченного хлеба и жарившихся на вертеле цыплят, румяных яблок, зеленых грецких орехов и черного дымчатого винограда.

Войдя в спальню матери, она, к своему удивлению, не испытала грустного чувства – наоборот, сквозь выбитые стекла проникал ласковый свет угасающего дня, и ее мать предстала перед ее мысленным взором как живая – оживленная, темноглазая, с ярким румянцем на щеках, лежавшая на резной деревянной кровати с вышитыми белыми подушками. Атмосфера счастья и любви, оставшаяся от прошлых дней, по-прежнему окутывала уставшую и измученную Фрэнси в этой комнате.

– Здесь все так же, как было, – еще раз повторила она, вздохнув. – Я так рада. Ничего не изменилось.

Практичная Энни со скептическим видом приподняла бровь. Она видела лишь то, что Фрэнси восхищается старым полуразрушенным домом, в котором почти наверняка протекает крыша, и была даже не в состоянии представить, как будет выглядеть этот дом, если с него соскрести все наслоения, оставленные непогодой и временем, и отмыть многолетнюю застарелую грязь. Но она, по крайней мере, радовалась, что Фрэнси счастлива снова.

– Не волнуйся, – сказала Энни подруге, – мы быстро приведем ранчо в порядок.

Но на самом деле она даже не знала, с чего начать. Внезапно Энни забеспокоилась и прислушалась – явственно раздавался топот копыт, приближавшийся к ранчо.

– Я знаю, кто скачет! – воскликнула Фрэнси, бросаясь к двери.

Морщинистый, небольшого роста мужчина, привязывавший лошадь к коновязи, обернулся на звук ее голоса и с удивлением посмотрел на Фрэнси.

– Зокко, – закричала она, сбегая к нему по ступенькам, – неужели ты не помнишь меня?

– Мисс Фрэнси? – неуверенно проговорил он. Она рассмеялась и с разбегу обняла его.

– Да, Зокко, да, это я. Приехала вот, наконец, после стольких лет. Снова приехала домой!

Фрэнси с доброй улыбкой смотрела на него – Зокко уже не был тем молодым парнем, каким сохранился в ее воспоминаниях. Ему уже наверняка минуло сорок, под глазами и на лбу добавилось морщин, а кожа еще более потемнела и обветрилась под действием солнца и непогоды. И он по-прежнему говорил на ломаном английском.

– Я скажу Эсмеральде, – радостно заявил он, – и она поможет вам с уборкой. Здесь столько лет никого не было, вот мы ничего и не делали. Но уж сейчас ей придется попотеть. Я тут же прямо ее и пришлю, мисс Фрэнси. Рад, что на ранчо Де Сото снова вернулась его хозяйка.