Литературный роман - Максим Шишов

У стойки, сбоку от кассы…

– Мне тут удобно, да и светлее, не беспокойтесь, ради бога…

Изогнувшись вопросительным знаком, сжался Анатолий Резик. Он писал, писал всю ночь напролет. Ручка петляла, неслась зигзагами, проваливались строчки, взвивались вверх, хаос, хаос, хаос… И при этом ровные громадные поля. На одном женское лицо с отвалившимися губами. На другом рак с человеческими глазами.

– Господи, что за пакость вы рисуете? – Ольга Петровна морщится.

– Вам не нравится? – и упавшим голосом: – Так ведь одиноко ему там, на дне, плохо… И плакать нельзя. Как в воде плакать?

– Кому плохо?

– Да вот же, Ракужнику.

Ракужник – странное слово.

И снова прерывистый шепот:

– А вы посмотрите, у него и хвостик как у ужа…

Взрыв хохота сминает фразу. Анатолий Васильевич втягивает голову в плечи:

– Ах, что это я. – Маленькая лапка царапает стойку.

Ракужник. Туман.

«А-я-яй, девчонка, где взяла такие ножки?»

Где? Ну где?

На полу шуршали пакеты из-под чипсов и орешков. Жестяные внутренности отражали свет. И под гитару простуженный голос уводил в ночь уже пьяные слова.

Люба сбрасывала со столов скорлупу. Неулыбающийся Стогов на листке блокнота набрасывал шарж на Катю Кузнецову – римский профиль, задумчивый взгляд. Алиса Ремар и Анна Трубецкая, укутавшись одной шалью, передавали друг другу сигарету. В углу спал Котов.

Когда ночь приподнималась над городом и серый воздух начинал сочиться сквозь ограду, выступали дома, трамвайные рельсы, груды мусора на столах. Ненужный свет раздражал глаза. Было холодно. Резвым аллюром летел я к Амурскому бульвару, и вслед неслись неуместные слова:

«На том и этом свете буду вспоминать я,Как упоительны в России вечера…»

– Даже не знаю, почему я об этом заговорил… Все это так давно было. Не знаю. Просто парадоксальным образом этот мир меня не отпускает. То есть, нет-нет, а вспомню… Начинаю расспрашивать, знаешь, так, невзначай… интерес зрителя, не больше. Я бы не хотел снова там оказаться. Совсем не хотел. Да и зачем? Все эти люди очень странные – изломанное, манерное поведение. Смотреть на них интересно, как интересно ходить по кунсткамере, но жить среди них, – покачиваю головой и улыбаюсь.

Часы показывают без двадцати минут семь. Через десять минут наша встреча закончится.

– Не знаю, в чем тут дело, но мне кажется, – пристально вглядываюсь в шкаф, – мне кажется, пока я не разберусь с этими призраками, я не смогу писать. Понимаешь, во всем этом безумии было что-то настоящее… Как объяснить? Они могли быть очень странными, да, но при этом и очень настоящими. Эти люди на полном серьезе могли обсуждать, чьи стихи лучше: Котова или Бродского? Они спорили, приводили доводы, и это была не игра, совсем не игра! Они действительно чувствовали себя сопричастными бессмертной литературе. Они все как на подбор были гении, это могло раздражать, веселить, ты мог чувствовать себя среди них как в сумасшедшем доме, но в искренности им нельзя было отказать. В этом-то все дело, – довольный, я откидываюсь на спинку дивана.

– И какое отношение это все имеет к тебе? – спрашивает мой психотерапевт.

– Ко мне? – я вновь наклоняюсь вперед. – Ко мне… Наверное, именно это время кажется мне самым реальным. Кроме детства, конечно. Я плохо помню его, но оно наполнено смыслом. Все эти бестолковые разговоры и странные люди значат для меня больше, чем… ну, не знаю, сегодняшняя жизнь, что ли… Я хочу писать, я даже начал делать наброски… не знаю еще, насколько это все… Словом, я все время возвращаюсь к этой теме… Вспоминаю этих людей. Разговоры. Но, знаешь, так неясно. Какую-то тенистую улицу, какой-то кирпичный дом – я уже и не помню толком, что там было… Почему я к этому возвращаюсь?

Я замолкаю, молчит и замерший в ожидании психотерапевт.

– Хорошо, – наконец прерывает он молчание, – давай на сегодня закончим. Ты упомянул, что жизнь стала казаться менее настоящей, давай ты подумаешь на эту тему, хорошо?

Я киваю и тянусь за бумажником.

Он собирается и идет прогревать машину. Я прохожу по остальным помещениям, выключаю свет, компьютеры, закрываю офис.

Я здесь сейчас работаю.

Глава 5

Хабаровский институт психоанализа был примечателен тем, что не был похож ни на один институт Хабаровска. Он помещался в небольшом трехэтажном здании с несколькими крылечками, с башенками на крыше, здании старом, но оживленном стараниями реставраторов. Оранжевый солнечный кирпич весело смотрел сквозь многочисленные вывески, ибо, помимо института, в здании квартировали:

– клуб любителей экстремального спорта;

– страховая компания;

– похоронное бюро.

Всякий человек, преодолевший сопротивление двери, тут же оказывался проглоченным – дверь наглухо отрезала улицу. Вверху неясно маячил призрачный свет. Ворсистые ступени ежились под ногами, пока вошедший взбирался к свету. Сначала полоска его мигала, потом смещалась, появлялась еще одна, расширялась – и гость понимал, что свет заключен в стекло, а за стеклом фотография. Что на ней – не разглядеть.

Ступени поворачивали и поднимались на второй этаж. Ковер здесь внезапно обрывался. Из окна, затянутого снаружи каким-то баннером, выплывал клуб матового света и повисал в полумраке. Висели объявления, но прочитать, что на них написано, было сложно. Ступени вели дальше на третий этаж, где было светло и объявлений не было. На лестничной площадке стояло потертое кресло, в кресле сидел человек.

Это был молодой человек. Лицо его казалось не очень здоровым, хотя и не лишенным привлекательности. Был он светловолос, худощав, очень старался не нервничать и сидел, развалившись в кресле, но руки сжимали тонкую папку, и в глазах гнездилась тревога. Где-то открылась дверь, вывалив клубок голосов, закрылась – в коридоре защелкали каблучки. Молодой человек скосил глаза на возникшие туфли с бантами.

– Это вы на собеседование?

– Я…

– Идемте.

Вслед за прыгающей в ритме – тик-так! – чудесной попкой он проследовал к дальнему кабинету.

– Ирина Александровна, к вам пришли. – И, обдав духами, взглядом, движением, оставила его одного.

Он вошел, улыбаясь, как оказалось, окну, но выправился и развернул свое «здравствуйте» направо, где угадывалось основное пространство кабинета.

Сидевший за столом мужчина наклонил голову.

Женщина у стены, похожая на морскую корову, моргнула виноватыми глазами, но ничего не сказала.

И услышал позади:

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Волосы, одетые в солнце. Такой он увидел ее.

– Евгений Васильевич, – представился между тем молодой человек. Он уселся не очень удобно – ноги упирались в стол. Ирина Александровна улыбнулась ему, и Евгений подумал, что она красива и очень молода, и это было некстати, и стало вдруг важным не выглядеть глупо. В кабинете было жарко. Он чувствовал, как намокли виски.

– А почему вы хотите работать у нас? – был ее первый вопрос.

Его слушали внимательно. Иногда ему казалось, что его слушает сидевший сзади мужчина, и женщина с виноватыми глазами, и кто-то неведомый в коридоре, хрустевший иногда кафельной плиткой. Иногда не оставалось ничего кроме внимательных глаз напротив. Эти глаза то наклонялись понимающе к его словам, то немного щурились, то как будто смотрели сквозь него, и тогда Евгений запинался, но глаза снова глядели доброжелательно, и говорить становилось проще.

– Ну что ж, прекрасно. Остался тест. – Ирина Александровна поднялась, усадила Евгения за соседний столик, вручила ему ручку и листы бумаги и, пожелав удачи, вышла из кабинета.

Евгений погрузился в работу.

Тест оказался неожиданно сложным, и потому он мало обращал внимания на то, что происходило вокруг. Довольно часто звонил телефон, тогда мужчина поднимал трубку и говорил:

– Хабаровский институт психоанализа, здравствуйте, – или что-то в этом же роде.

Иногда телефон принимался звонить у женщины с виноватыми глазами. Она брала трубку не сразу, долго слушала и начинала оправдываться:

– Да вы что? М-м-м… А я и не знала…

Ее разочарованное «м-м-м» проникало в голову и гудело между висков. Приходилось встряхиваться и вновь вчитываться в тест.

А фирма «А» тем временем отгружала фирме «Б» партию товара на сумму двести тысяч рублей, включая НДС, и чуть позже выдавала заем, а бухгалтер отражал это на счетах учета, и нужно было решить, правильно он это делал или нет. И еще приходилось вспоминать Евгению размер ставки рефинансирования и размер вычетов по НДФЛ, а также когда переоценка основных средств идет на пользу фирме, а когда нет. Его спрашивали, какими налогами должна облагаться компенсация при увольнении и в какой момент следует признавать расходы по договору аренды и многое другое. Он не заметил, когда вернулась Ирина Александровна, и, закончив, минут пять не решался отдать ей листки. Поднял голову – она смотрела на него: