Шашлык из леопарда - Сергей Анатольевич

Она открыла витрину и вынула эту отдельно взятую Цезареву голову. По срезу шеи можно было сделать вывод, будто голову смахнули с бюста одним махом, одним безукоризненным самурайским ударом. Бронза на срезе выглядела очень свеженькой.

Объяснение могло быть только одно: дефект материала, который дал о себе знать через несколько лет после того, как она приобрела этот бюстик в Риме, у Форума, в одном недешевом сувенирном бутике.

…А еще объяснение могло быть только второе: каверза злого духа, полтергейста.

А еще объяснение могло быть только третье…

Она зажала в кулак голову Цезаря, некогда так и так ее фактически потерявшего, пошла к камере внешнего наблюдения и прокрутила на быстрой перемотке архив записи за день. Третья версия отпадала. Если не принимать в расчет окно… Для одинокой, успешной и красивой женщины нет ничего зазорного учитывать и такую возможность. Тем более что…

Она пошла к окну, отодвинула створку и вышла на балкон. Внизу был город, отдельно от него — краснокирпичный храм с колокольней, которая некогда возвышалась над окружающими мирскими строениями, а теперь, с вершин нового мира казалась игрушкой у подножия цивилизации… П еще отдельно от города, неподалеку от периметра жилого комплекса "Корона", у самой ограды — белело маленькое пятнышко. Неужто "копейка"?! Она пригляделась: похоже на то, олдтаймер маньяка.

Промелькнуло на краю сознания дежавю: будто когда-то, давно-давно, и где-то далеко-далеко она уже видела такую "копейку", именно эту самую, белую… и словно бы за ней навязчиво следившую.

"Вот и приехали, подружка. Бред преследования. Начальная стадия". Она заметила, что все так же крепко сжимает бронзовую имперскую голову в кулаке, пошла в ванную, немного поразмышляла над тем, приклеить ли ее суперклеем к бюсту или так и оставить отдельно, и аккуратно поставила ее на полочку рядом с бюстом: успеется. "Над этим я точно подумаю завтра".

…Оказалось, что заканчивать день подспудными мыслями об очень умном маньяке, занявшемся ею всерьез, достаточно приятно. Откуда-то издалека, а, может, прямо из-за портьеры он подсматривает, вернее присматривает за ней, ожидает от нее того самого "пускового" жеста, движения, вздоха, чтобы перезарядиться и из бывшего человека с ампутированной душою превратиться в киборга смерти.

Она стояла в душе, в этом бастионе полной беззащитности для любого смертного, стояла под прохладными струйками и, улыбаясь, смотрела на пупырышки, выступившие на плече. "Ленка, Ленка! Сейчас я тебе позвоню и скажу: ты была права, я теперь ничего не могу с собою сделать, я так долго прикидывалась монашкой своего собственного монастыря, я прикидывалась "ванилью", а на самом деле все, чего ты боялась, уже двинулось… догнало, как эти, не наши любят говорить… Вот, Ленка, подружка твоя — садо-мазо, это точно, а ты — пророк. Вези своего аналитика или кого там, и пускай он еще удавку и хлыст с собой прихватит".

Из душа она вызывающе продефилировала через все свое личное пространство. Чуть вело — вот когда дало о себе знать шампанское. Она достала из холодильника почти замороженный йогурт — самое то на сон грядущий после такой вечеринки, — присела на край кухонного стола нарочно голой спиной к окну, к собранной и вызывающе неподвижной портьере и, уплетая холодное, щемящее зубы белое месиво, стала гнать от себя всю эту ерунду…

Последняя мысль про балконно-залетного маньяка пришла к ней, когда она уже растянулась, откинув пододеяльник с ног. Почему-то все еще хотелось прохлады, хотя кондиционер уже успел поработать. "Ага, если бы с трех слов завалить настоящего серийного маньяка — тогда цель жизни достигнута и можно что-то менять к лучшему… в монастырь, правда, уйти… только сначала устроить его на всю жизнь счастливым библиотекарем… в школьной библиотеке!.. нет, в школьную не возьмут! А в монастырскую?.."

Странно было и то, что сегодня детективчик в качестве снотворного не понадобился. Так и остался лежать нераскрытым на стеклянной полочке, встроенной в изголовье итальянской кровати в стиле хай-тек, ее кровати с острыми углами. Анна даже не успела вспомнить про эту книжку с загнутой где-то в глубине дознания страницей.

Не исключено, что она в эту ночь так легко заснула с веселыми мыслями о маньяке вовсе не по той причине, что вся была слегка навеселе, а по той, что в эти минуты с отнюдь не веселыми, а тревожными мыслями о ней самой не могли заснуть некоторые уверенные в себе мужчины.

Петер Шлегель, директор российского отделения Schneider Hunt, был в их числе. Он все ворочался на куда более широкой кровати в классическом стиле бидермайер (изогнутые изголовье и ножки, шпон вишни и прочая ностальгия по немецкой, кайзерской давности) и ворочался, не боясь разбудить жену. Он раздумывал, когда проверить и починить камеру скрытого наблюдения, установленную в квартире Анны: сразу, с утра пораньше, или же подождать денек-другой… может, сама наладится, с хитрой спецаппаратурой такое случалось. Он все еще не позволял себе допустить, что это Анна обнаружила его "тайный глазок" и ослепила его сама. Он не замечал в ее поведении никаких признаков, подтверждавших эту гипотезу.

Камера была установлена давно — за две недели до того, как Анна перешла работать в его агентство… Петер Шлегель отнюдь не считал себя вуайеристом, он великодушно выключал "картинку", если вдруг заставал Анну раздевающейся или уже… И эта его тайная рыцарская куртуазность служила для него вполне достаточным оправданием средств, служивших достижению цели…

Анна была его лучшим работником. Анна была образцовым хэдхантером. Анна, как он обоснованно подозревал, владела какой-то особой методикой работы, каким-то тайным, абсолютным или почти абсолютным оружием. А всякое абсолютное оружие смертельно опасно и для его владельца. Он, Петер Шлегель, обязан был по долгу службы, ради безопасности собственной корпорации, постичь эту тайну… и значит, все известные средства, за исключением прямого физического воздействия, были допустимы. А в этих средствах и в способах их применения Петер Шлегель разбирался очень хорошо… Он гордился своим отцом — одним из "технических мозгов" Штази, всемогущей спецслужбы Восточной Германии, канувшей в легенды и мифы социмперии. Отец Петера, Манфред Шлегель, был другом самого Маркуса Вольфа, главы Штази, единственного "красного" суперособиста, избежавшего репрессий, казалось, единственно по той причине, что его могущество и совершенство его технологий враги ценили едва ли не больше, чем друзья-союзники, в отличие от него, сдавшие всех, за