На дружеской ноге (сборник) - Вадим Пугач

Хозяин глуп; к тому ж напился первый.

Уходит

ВОЖЕВАТОВ

Вот так сегодня первенство мы делим:

В то время как уходит первый гость,

Хозяин первым пал на поле пьяни.

Эй, Робинзон, поправь ему лицо:

Настолько студень жидок, что боюсь,

Наш Карандаш себе отмочит грифель.

Робинзон вынимает голову Карандышева из тарелки со студнем

ОГУДАЛОВА

(толкает Карандышева в бок)

Послушайте, очнитесь и ведите

Себя прилично званью и моменту.

Не забывайте, сударь, вы жених.

КАРАНДЫШЕВ

Как я ж у них? Они же у меня!

ОГУДАЛОВА

Фи! Вы пьяны!

КАРАНДЫШЕВ

Не пьян, а только весел.

Я счастлив, я сегодня торжествую.

Пытается достать пистолет

ОГУДАЛОВА

Да торжествуйте тише, ради бога.

(Паратову)

Я вижу, вы споить его решили.

Нехорошо.

ПАРАТОВ

(в маске Председателя)

Напротив, мы друзья.

И чтобы это доказать пред всеми,

Готов я тотчас выпить брудершафт.

Выпивают. Пока Карандышев роняет голову на стол, Вожеватов успевает подставить тарелку с винегретом

РОБИНЗОН

I like the Russian salad very much.

Надевает маску негра. Огудалова надевает маску Луизы и падает в обморок

ПАРАТОВ

Ага, Луизе дурно! Я-то думал

Судить ее всегда по языку.

Но, языком работая искусно,

Она язык не терпит Альбиона.

ЛАРИСА

(надевая маску Мери)

Сестра моей печали и позора,

Приляг на грудь мою.

Паратов и Вожеватов прилегают ей на грудь с двух сторон. Мери отталкивает их и приводит в чувство Луизу

Вот странный край – едва зовешь сестру,

А сорок тысяч братьев тут как тут.

ПАРАТОВ

Твой голос, милая, выводит звуки.

Спой, Мери, нам уныло и протяжно.

МЕРИ

(поет)

Было время, процветал

Наш Бряхимов-городок,

Мы копили капитал,

Не платили мы налог.

Наших деток в шумной школе

Раздавались голоса,

Наших девок на танцполе

Растрясалися мяса.

Ах, Бряхимов-городок,

Беспокойная я… и т. д.

ВОЖЕВАТОВ

(надевая поочередно несколько масок)

Прекрасно! Бесподобно! Что за голос!

ПАРАТОВ

Что я наделал! Как же я наказан!

Я чуть не потерял тебя, Лариса,

Как давеча бумажник. Боже мой!

Очей очарованье, искушай

Меня без нужды. Нужда с искушеньем —

Две вещи несовместные, ma cher.

Прекрасное должно быть бесполезно.

Pardon, меня куда-то понесло.

Но пусть несет и дальше, если вместе.

Поедем с нами за реку.

МЕРИ

No problems.

(Вожеватову)

Мужчина, угостите сигаретой.

Пока она прикуривает, просыпается Карандышев

КАРАНДЫШЕВ

Я честь имею… Нет, имею тост.

Искусство есть искусство есть искусство…

Пытается достать пистолет

ВОЖЕВАТОВ

Сэр Робинзон, переключи пластинку,

Хозяина заело.

РОБИНЗОН

(надевая маску негра)

Yes, of course.

Бьет хозяина левой, а правой подставляет под его роняющееся лицо селедку под шубой. Огудалова надевает маску Луизы и падает в обморок. Пользуясь моментом, Паратов, Вожеватов и Лариса уходят

КАРАНДЫШЕВ

(вынимая лицо из селедки под шубой)

Я, господа… Но где они? Неужто

Уехали? Как это неучтиво!

Лариса, где ты? Нету и ее.

В песочнице лишь пидор Робинзон.

Вот у кого семь Пятниц на неделе!

(надевает маску Священника)

Безбожный мир, безбожные безумцы,

Верните мне заблудшую овечку,

Я заклинаю вас святою кровью

(откидывает маску, по его лицу ползут остатки свеклы)

И чем-нибудь еще. Да, я смешон,

Смешон. Луиза, как мне жить, скажи?

ЛУИЗА

(приходя в себя)

Я ничего не знаю.

КАРАНДЫШЕВ

Я все понял.

Ты с ними заодно. Вы все хотите

Меня топтать. Так где же ваши ноги —

Вот грудь моя! Но и в такой груди

Есть место жажде мести.

Достает наконец пистолет и убегает

ЛУИЗА

Робинзон,

Беги за ним, он плохо застегнулся.

Конец

Обломов

(«Обломов»)

1. Обломов на Гороховой

Отцветать ли яблоням и вишням, —

Вам никто вопроса не задаст.

Стал давно я человеком лишним:

Неуклюж, медлителен, задаст.

Пусть в мечте моей оранжерея,

Сад, балкон, любимая жена, —

Кисну на Гороховой, жирея,

Немочью душа поражена.

Стану лучше думать о Захаре

И его в безделье уличу,

Пухлой пяткой дам ему по харе

И засну. И в детство улечу.

2. Обломов во сне

Расцветать ли сливам или грушам —

Для пейзан ни разу не вопрос.

Лучше на читателя обрушим

То, как я родился и возрос.

В стороне безоблачных идиллий,

Не в лесной избушке, не в дупле,

Я родился, где меня родили, —

Это значит в холе и тепле.

Вырастал не панком, не фашистом

Под фольклорный перезвон монист,

Вот и стал я мягким и пушистым,

Пусть не либерал, но гуманист.

3. Обломов на даче

Пахнуть ли жасмину и сирени? —

Это рассужденье отложу.

Сирином в гусином оперенье

Буду петь и яйца отложу.

Вот любовь – ее попробуй, спрячь-ка! —

Так и я – хотел бы, но не мог.

Женщина, безумная гордячка!

Мне понятен каждый твой намек.

Ты другими душами ворочай,

Ну, не ровня щукам караси!

Кстати, пить не хочется. Короче,

Чашу эту мимо пронеси.

4. Обломов на Выборгской стороне

Созревай, смородина-малина!

Все прошло, и сердце не болит.

Как сказал бы Тирсо де Молина,

Нам пора забыть Вальядолид.

Там и петухи поют гортанней,

И навоз душистей; что мне в том?

Голый локоть, мягкость очертаний,

Запах кофе – вот тебе и дом.

Ограничь пространство огородом,

Разве надоело спать и есть?

Существую со своим народом —

Там, где мой народ, к несчастью, есть.

5. Обломов на Сампсониевском кладбище

Вот и листья дуба перепрели,

Пруд замерз, и выключился клен.

Здесь лежат Трезини и Растрелли,

Волынской, Еропкин и Леблон.

На Неве еще ныряет бакен,

Он обозначает смену вех.

Суд Шемякин, памятник Шемякин, —

Время перемешивает всех.

Встань, прохожий, на одно колено,

Колокол отсчитывает медь.

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть!

Лужин

(«Преступление и наказание»)

Когда-то пионером Петя Лужин

Постиг суровый кодекс лагерей:

Пока ты слаб, ты никому не нужен,

Ты хуже, чем очкарик и еврей.

Ты будешь, как заика, презираем,

Ядро не уважает шелуху.

Но самый гнусный лагерь станет раем,

Когда ты хоть немного наверху.

Он жил, советской бедностью зажатый,

Он лез в чужие тумбочки тайком,

Он вожделел к красавице вожатой,

Приученной обслуживать райком.

Нет, он не злился, не ругался матом,

Не забивался в щелочку, скорбя.

Он станет депутатом, дипломатом,

Короче, в люди выведет себя.

И стал, и вывел. Озарил кострами

Поляну, лес.

И в кабинетец, устланный коврами,

Однажды влез.

Вперед, вперед, карьера комсомольца,

Беги, дави.

На каждом пальце – золотые кольца,

Закат в крови.

Он в сок вошел и стал почти опасен,

Излишне прям.

Вот тут я с ним частично не согласен,

Не одобрям.

Поехал он в культурную столицу

И на беду

Влюбился вдруг в степную кобылицу

По кличке Ду.

Решил жениться. Сразу с предложеньем.

Той деться было некуда. Ее

Как раз тогда уволил новый русский.

Хотела подработать гувернанткой —

Не вышло, а точнее – не вошло.

Когда б ее не Дуня звали, – Даша,

Все было бы совсем иным в итоге.

Ее просиша, но они-с не даша,

И Лужин тут попался по дороге.

Как сорок тысяч ласковых сестер,

Она хотела брата поддержать,

Но брат ее был негодяй суровый,

О чем она, увы, узнала поздно.

Любя ее, как сорок тысяч братьев,

Поддерживать он собирался Дуню,

Но подержался разве за топор —

И то недолго. Тут-то в Петербурге

Случилась эпидемия. Старушки

Внезапно стали дохнуть. Сорок тысяч

Одних старушек выпало из окон!

В такой момент и появился Лужин

И предложил сердечко на цепочке

И ручку «Паркер» с золотым пером

Плюс – догадайтесь! – Точно, сорок тысяч.

Естественно, она не устояла

Перед его стоящим естеством.

Казалось, вскоре быть счастливой свадьбе,

Но ничего такого не случилось,

Поскольку все закончилось скандалом.

Она любила будущего мужа

Практически совсем как сорок тысяч.