Ярмарка - Елена Крюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Принесли супчик.
Потом принесли второе, дымящееся, сочное, мясное что-то, я не помню уже.
Мы уже стукались над столом голыми лбами, больно, крепко, уже цапали друг друга пьяными лапами за черные кожаные плечи. Он тоже в куртке за столом сидел, не снял, как и я.
Нам было жарко, но мы нашей чертовой кожи нарочно не снимали.
– Ты-ы-ы-ы… Давай так решим… – так он мне плел, и глаза блестели. – Наш гауляйтер – классный парень, гауляйтер по всей нашей области, Игорек Шаталов. Он тебя всему научит! У нас – четкая иерархия. План четкий. Ты понял, план!
– Все идет по пла-ну, – пел я песню покойного Егора Летова, – все идет по пла-а-ану-у-у-у…
– Ты, тихо! Главное, чтоб ты понял: все тихо, нигде о нас на перекрестках не орать, если заловят – все отрицать!.. все, ты понял, все… Когда акция – все роли будут распределены, и тут надо все делать четко и быстро! В нашем деле важная хорошая реакция… и быстрота, да, быстрота-а-а-а… как на дорогах…
– Эй! – сказал я, глупо улыбаясь. – А че вы сделали такого, в последнее время, ну, важного? Ну, серьезного? А?
– Мы? – Его улыбка отразила мою. Лысое, пьяное, веселое зеркало. – Мы? Заставили губернатора освободить трех политзаключенных. Наших. Заставили! – Он сжал над столом кулак. Будто орех в кулаке крошил. – Вот так! Ты понял! Заставили!
Косая Челка неслышно подошла, наклонилась и зашептала что-то ему на ухо. Он сжал ее хрупкое запястье в своей лапище, поцеловал ей ручку, потом повыше запястья, в сгиб локтя. Она засмеялась от щекотки.
– Хорошо. Не будем.
Официантка ушла.
Он наклонился ко мне через весь стол.
Скатерть поползла вниз, и вниз поползли все пустые тарелки, все панцири дохлых ракушек, все стаканы и вазочки.
– Ты понял все?!
– Я все понял, – сказал я.
На полу валялась разбитая посуда.
Когда пришла Косая Челка, он вынул из кармана деньги и уплатил все, за всю раскоканную посуду заплатил.
Я ж говорю, он при бабле тогда был, при знатном.
– А в революции можно стать героем? – спросил я.
Я еле ворочал языком во рту.
– Кем, кем? – спросил он.
– Ге-ро-ем, – сказал я медленно, по слогам.
– А на хуя тебе становиться героем? Тебе что, самого себя мало? Такого, какой ты есть?
– Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова, – сказал я заплетающимся языком. – Хочу быть героем!
– Ты будешь героем, – выдохнул он, будто водку выдыхал из себя. – Ты! Будешь! Героем!
– Каким?
Мне стало весело, веселье щекотало, распирало меня изнутри. Я стол готов был перевернуть. Я! Буду! Героем! Это же! Так! Клево!
– Ты умрешь как герой, – сказал он как не пьяный, отчетливо, жестко.
И лысина его бритая блеснула под яркой люстрой «Авентуры», как лысая желтая лампа.
Глава вторая
«…квасъ въ серебряной лощатой братине, да съ кормового двора приказныхъ ествъ: папорокъ лебединъ по шафраннымъ взварамъ; рябъ окрошиванъ подъ лимоны, потрохъ гусиный, да къ Государыне Царице подано приказныхъ ествъ: гусь жаркой, порося жаркое, куря в колье съ лимоны, куря въ лапше, куря въ щахъ богатыхъ, да про Государя же и про Государыню Царицу подаваны хлебныя ествы: перепеча крупичетая въ три лопатки недомерокъ, четь хлеба ситного, курникъ подсыпанъ яйцы, пирогъ съ бараниною, блюдо пироговъ кислыхъ съ сыромъ, блюдо жаворонковъ, блюдо блиновъ тонкихъ, блюдо пироговъ съ яйцы, блюдо сырниковъ, блюдо карасей съ бараниной. Потомъ еще: пирогъ росольный, блюдо пироговъ подовыхъ, на торговое дело, коровай яцкий, куличъ недомерокъ…»
Перечнь блюд, поданных Царю Алексею Михайловичу в сеннике, во время бракосочетания его с Наталией Кирилловной НарышкинойСКАНДАЛ В НОЧНОМ КЛУБЕ «ЛИВОРНО»!
АГЛАЕ СТАДНЮК НЕЙМЕТСЯ!
Вчера ночью «Ливорно» потряс новый, невероятный СКАНДАЛ, учиненный в разгар ночного веселья знаменитой светской львицей АГЛАЕЙ СТАДНЮК!
АГЛАЯ вылила целую бутылку ШАМПАНСКОГО «ДОМ ПЕРИНЬОН» на голову своей соперницы по светской шумихе, звезде шоу-бизнеса ИНГРИД ОВЦЫНОЙ!
Роскошное платье Ингрид, стоимостью двадцать пять тысяч долларов, от законодателя мод ВАЛЕРИЯ ВАЛЕРИАНО, было безнадежно испорчено!
ИНГРИД угрожает АГЛАЕ подать в суд.
АГЛАЯ не сдается!
«Я КУПЛЮ ВСЕХ МОИХ СУДЕЙ! – заявила скандальная звезда на месте происшествия. – И НЕ ТОЛЬКО КУПЛЮ, НО И ВЛЮБЛЮ В СЕБЯ!»
1Старый дом. Старый человек. Как они похожи.
Мария, отработав дворницкую утреннюю смену, лежала на кровати, глядела на старые стены и слушала старый дом.
Она слушала его, будто дом был – старая птица и сейчас споет, прочирикает ей последнюю песню.
Трещины стекали по стенам, как слезы. Цок-цок – капал старый кран на кухне. По потолку шли разводы, темные и светлые; это иная, неведомая Марии жизнь оставила здесь свои следы.
И правда, здесь же до них с Петром – сколько людей прошло, пролетело, промелькнуло, провеселилось? Проплакало по углам? Сколько прозвенело пощечин? Сколько дымилось обедов… Сколько прошептано молитв у давно, давно сгоревших киотов…
Батареи у них то и дело ломались, особенно зимой. Как зима – так трубу и разорвет. И слесаря матерились ужасно, немыслимо. Но чинили, варили.
Матерились потому, что особых денег с Марии не возьмешь, и так понятно.
Починят, сварят, и горячая вода все равно в батарею не пробьется, хоть режь ее наново.
Если такое случалось – Мария и Петя топили квартиру печкой-буржуйкой.
Почему «буржуйкой»? Буржуи живут в теплых, просторных, роскошных домах. У них в квартирах – свои, личные, котельные. Им не холодно, когда холодно всем. Они сидят в тепле, нога на ногу, слушают расслабляющую музыку и едят с фарфоровой тарелочки бутерброд с семгой. Или с севрюгой. Или…
Нет, ну, конечно, и водку не поганую пьют; пьют, это точно, коньяк многолетней выдержки, отменный.
А разве в жизни все дело в жратве? Разве в жизни все дело в модных дорогих тряпках?
Для них – да. Для них всех, буржуев, – конечно, да.
В дверь постучали. Мария вскочила, потерла руками лицо. Подошла к двери. Не спросила – кто? – сразу открыла: так стучала только старуха Лида.
Ну да, она. Мнется на пороге. Сухими, как курьи лапки, ручками будто невидимые кружева на груди перебирает. На кенгуру похожа.
– Что, Лидусь?..
– А-а, Машенька-а-а-а!.. А-а-а-а!..
Старуха Лида с порога заревела в голос.
Мария поморщилась.
– Ты потише. У меня… сын болеет. Он спит сейчас. Проходи давай… сюда, на кухню. Тише, тише. Что стряслось?
– Машенька-а-а-а… Ко мне приходили-и-и-и… Хотят, чтобы я бумаги какия-то подписала-а-а-а… Чай, нащет квартиры-ы-ы… Говорят: вы тут живете незаконно-о-о… Пугаю-у-у-ут…
– Лида, погоди. Брось плакать. Тише, тебе говорю! Сын проснется. Давай чаю согрею.
Мария поставила на дачную плиту прокопченный чайник, сама утерла ладонями старухе Лиде слезы со щек.
– Вот и нету слезок. Только не подписывай, прошу тебя, никакие бумаги. Никто тебя никуда не выгонит. Сказка про лису и зайчика, да?.. Ах ты заинька моя…
Лида, шумно, как лошадь, фыркая, пила из огромной кружки горячий чай, совала ложечку в придвинутое Марией варенье.
– Сама варила?.. Или покупное?..
– Сама. Яблоки друзья подарили. У них свой сад. Я сахара много положила, чтобы светлое было, густое, медовое.
Мария улыбнулась старухе Лиде. Лида, шмыгая, вздрагивая всем сухоньким, старым, крохотным, как у колибри, тельцем, пила и пила горячий чай, спасалась им от обиды, от слез.
Не успела старуха Лида уйти – опять идут. Звонок.
Мария пошлепала к двери, шепотом выругалась на ходу.
– Кто?
– Машер…
Так звал ее только один человек.
И она открыла дверь, смеясь.
Она так радовалась ему!
Ему, обломку старого, давно затонувшего корабля…
– Здравствуйте, Василий Гаврилыч. Проходите!
Высокий сутулый старик, слепые глаза косят, плывут вбок, белые волосы метелью обдувают медный лоб, как медную каску, медный котел. В том котле варилось и сварилось время. Сварились до костей любовь и смерть. Одно бесстрашие осталось. Янтарное, наваристое.
А руки дрожат. Руки вслепую ищут и находят потерянное. Руки гладят и ласкают утраченное. «Я так одинок, – шепчут усталые, сморщенные как рытый коричневый бархат, слепые, жалкие руки, – пожалейте, обогрейте. Будьте рядом, пожалуйста».
Неужели когда-то, почти век назад, он скакал на коне по степям Забайкалья, северной Монголии? Офицер Белой Гвардии Матвеев, ставший красным командиром, и трубка в зубах, и галифе наглое, и – с другом – оба – на покрытых инеем лошадях, пар из ноздрей на морозе – на коричневой, как сибирский мед, старой фотографии?
– Дома, Машер… Ты дома, это хорошо…
Старик прошел по прихожей, ощупывая стены.
Мария подцепила его под локоть.
– Видите? Да? На свет идите… сюда.
Снова кухня; снова чай. И к чаю баранки. И яблочное варенье, прозрачные сладкие золотые дольки. Пьют и едят старики, а сколько им осталось?
