Годы, как птицы… Записки спортивного репортера - Михаил Шлаен

А эта, начатая еще до войны, эпопея с самозарядными винтовками, когда из Кремля поступило указание перейти полностью на их выпуск и прекратить производство винтовок системы Мосина. А ведь был отрицательный опыт во время финской войны. Бойцы с малым сроком военной подготовки терялись при любой неполадке в «самозарядке» и требовали вооружить их мосинской, очень простой в обращении. К доводам специалистов из наркомата созданная по этому поводу правительственная комиссия не прислушалась. Вынесенный вердикт гласил: заказ (заводам) дать только на самозарядные винтовки. Узнав об этом, вспоминает В. Н. Новиков, заместители наркома Василий Михайлович Рябиков и Иван Антонович Барсуков сочли решение крайне ошибочным и настойчиво высказались за то, чтобы Борис Львович Ванников опротестовал его немедленно, пока оно еще не оформлено официально.

Б. Л. Ванников вспоминает: «В. М. Рябиков и И. А. Барсуков возобновили атаки на меня… настойчиво предложили мне обратиться к Сталину. Я не решался, но все же позвонил И. В. Сталину. В. М. Рябиков и И. А. Барсуков, оставшиеся рядом со мной, с волнением ждали, что ответит он на просьбу принять меня по вопросу о заказе на винтовки. Сначала Сталин сказал, что уже в курсе дела и согласен с решением комиссии. В. М. Рябиков и И. А. Барсуков знаками настаивали, чтобы я изложил по телефону свои доводы. Сталин слушал. Потом он сказал: – Ваши доводы серьезны, мы их обсудим в ЦК и через четыре часа дадим ответ. Мы не отходили от телефона, ждали звонка. Ровно через четыре часа позвонил Сталин. Он сказал: – Доводы наркомата вооружения правильны, решение комиссии Молотова отменяется». По словам В. Н. Новикова, Ванников часто возвращался к тому дню и думал: «А что, если бы Новиков, Рябиков и Барсуков не предприняли столь упорного нажима на меня?» С началом Великой Отечественной войны завод в Туле, выпускавший «самозарядки», был эвакуирован, и ему требовалось время, чтобы на новом месте наладить производство. А если Ижевский завод, подчинившись решению комиссии, снял бы с выпуска мосинскую винтовку – вообще беда. Ни одного винтовочного завода – и это в такой трудный для страны период. Нетрудно представить, чем это могло в итоге обернуться.

Нет, я определенно горжусь дедом, что он был в числе тех, кто предотвратил такое развитие событий.

Однако я как-то упустил из вида бабушку. Разве можно было предположить, что, провожая в конце мая сорок первого меня с мамой на Украину, на самую западную границу (мы ехали навестить отца, он служил там после финской кампании, в которой командовал саперной ротой), можем больше не увидеться. В такой переплет попали в первые же часы войны. Сама Роза Ильинична ни за что не хотела покидать Москву, забурлило забайкальское комиссарское прошлое и боевитый характер большевички с дореволюционным стажем, даже в ополченцы рвалась. Остудили отправкой вместе с другими райкомовскими на строительство оборонительных сооружений на подступах к Москве, на Ленинградском шоссе. В конце концов, она подчинилась деду, эвакуировалась на Урал, в Молотов, вместе с другими наркоматовскими семьями. Но уже в сорок втором вернулась обратно.

Ну а мы с мамой, волею судьбы и обстоятельств, оказались в Грузии. Бабушка нашла нас там только в середине сорок третьего года, порадовав известием, что предпринимает все усилия, как бы быстрее возвратить нас назад. Письма от нее приходили редко, видимо, не так-то просто было доставлять их на Кавказ. Как они там с дедом, мы узнавали из весточек отца. До фронта письма из Москвы долетали.

Отец к Параду Победы в Москву, к сожалению, не поспел, задержали дела в части. Он обозначил их работой, а что за работа у саперов/минеров известно. Я написал ему, что видел. И про то, как 9 мая с ребятами прорывались на Красную площадь, благо все лазейки, проходные дворы знали. С Манежной площади не смогли, зашли с Дзержинки, через Большой Черкасский переулок и улицу Куйбышева, ныне Ильинку. И еще в моих детских военных воспоминаниях того времени – Садовое кольцо, как по нему гнали пленных фашистов. Я захлебывался в впечатлениях, рассказывая об этом деду с бабушкой, а заработал нагоняй – как посмел один, никого не предупредив, идти туда, к Земляному валу. А я был не один, с ребятами из нашего двора.

Дед из-за болезни вынужден был оставить работу, и умер совсем молодым – в 59 лет. Ехал один с дачи на партсобрание в министерство, уже дома ему стало плохо, скорая опоздала… Оторвался тромб, умер на руках моей мамы. Он похоронен на Новодевичьем кладбище. Не ведаю, была ли действительно его воля, как утверждала бабушка, но дачу с большим участком в Быкове, на которой он успел пожить всего три лета, она подарила государству под детский дом. Зиновий Дашевский, сосед по дому, далеким теперь уже по времени телефонным звонком обрадовал меня, когда взволнованным голосом сообщил: ездил к друзьям в Быково и видел на детдоме мемориальную доску с выгравированным на ней соответствующим текстом, сочиненным бабушкой. К сожалению, ушло то время, а с ним и доска исчезла. Вот так мы храним память…

Бабушка пережила деда на 24 года и схоронена вместе с ним. А ведь могло быть все наоборот, ее еле спасли еще в тот год, на который пришлось их с дедом 50-летие, сорок восьмой. Сложнейшую операцию на сердце ей делал сам Бакулев. Что скрывать: как русские люди, когда бабушку выписали из 1-й Градской, они с дедом по-русски и выпили под Марусины щи и пирожки с капустой. Бабушке было разрешено лишь пригубить глоток вина, портвейна «три семерки».

Я хожу по квартире, где каждый уголок – напоминание о них. Вот за тем самым большим круглым столом на Первомай и в годовщину Октября ровно к четырем часам обязательно собиралась большая компания друзей дома. «Яичко» (с ударением на «я») во главе праздничного стола в любимой темно-синей рубашке. Здесь стоял диван, на котором я спал, а тут пианино, купленное специально для меня, но я так и не научился играть, о чем сейчас очень сожалею. Как и о том, что куда-то после ремонтов подевался тот «кремлевский» телефон, столик остался, а того аппарата нет. Номер его рассекретили и внесли в общий городской справочник. Выхожу на балкон, откуда вместе с дедом и бабушкой столько раз наблюдал за праздничными салютами и повисшими в ночном московском небе, разрезаемыми лучами мощных прожекторов, дирижаб лями с портретами вождя и его ближайших соратников (эх, знать бы тогда всю истину того противоречивого времени).

И мысленно сам салютую им обоим.

9 мая я с женой Ольгой обязательно на Новодевичьем кладбище. Центральная аллея, четвертый ряд направо. Низкий поклон и спасибо за все. Так и хочется воскликнуть, нарушая привычную тишину: «Гром Победы раздавайся!»

Вот как ведь бывает. Я давно хотел лично познакомиться с Юрием Захаревичем – и в бытность его спортсменом, олимпийским чемпионом по тяжелой атлетике, на счету которого был 41 мировой рекорд (больше устанавливали только Василий Алексеев и Давид Ригерт), затем тренером, президентом Федерации этого вида. Однако что-то не складывалось. Но вот форум ветеранов-олимпийцев. Получив приглашение от главы Российского союза спортсменов Галины Евгеньевны Гороховой, всемирно признанной примы фехтования, трехкратной олимпийской чемпионки, на банкете за столом я соседствую со знаменитыми волейболистками и крепкого телосложения человеком средних лет в твидовом пиджаке. Очередь для тоста доходит до нашего стола и ведущая форума дает ему слово, представляет: Юрий Захаревич.

Я даже подпрыгнул от неожиданности: вот это да, как же я его не узнал! Когда Юрий закончил, я наклонился к нему и спросил: «Вы из Мелекесса?» Теперь пришла очередь удивляться Захаревичу – это я прочитал по его глазам и резко вскинутой вверх голове.

– Да. Но почему вы не сказали – из Димитровграда, а именно так – из Мелекесса?

– Потому что Мелекесс мне ближе, мой дед родился в Мелекессе.

– А кто ваш дед?

Я рассказал ему. Даже о том, что в санатории, где дед лечился, видел Георгия Димитрова, в честь которого назван ныне Мелекесс. Захаревич заметно оживился, тоже был поражен, что в Википедии в перечислении знатных людей города нет упоминания об Иване Антоновиче Барсукове.

– Днями я еду туда, люблю рыбачить зимой, на вездеходе с утра отъезжаю от берега километров на десять и сижу, пока не стемнеет. Кайфую. Не столько от выловленной рыбы, сколько от самого процесса. А в наш краеведческий музей обязательно загляну, и в мэрию. Я почетный гражданин Димитровграда, и ваш дед тоже должен быть им, он заслужил, он гордость города.

Человек-теплоход «Старшина Приходченко»

Ну, вот пришло время и про деда Ольги, моей жены, рассказать, Павле Антоновиче Приходченко, он достоин того, а еще, как видите, у него с моим дедом и отчество одинаковое. И вообще, на склоне лет больная для меня военная тема вытесняет нередко спортивную. Я посчитал: те четыре страшных года сократили нашу большую семью на 16 человек. Кто не вернулся с фронта, кто был расстрелян или сгинул в концлагерях.