Тропа гнева - Явдат Ильясов

— Так! — Царь с усилием потер лоб. — Скажи, пьют ли массагеты вино? — вдруг спросил он с любопытством.

— Пьют немного, — недовольно проворчал горбун. Его мучила жажда. Мудрец покосился на кубки и облизал сухие губы. — Пьют, а мы не пьем.

— О-о! — весело воскликнул царь. — Оказывается, эти массагеты — хорошие люди! Напрасно они… живут сами по себе (видимо, эти слова советника крепко запали в голову царя). Ну, давайте и мы выпьем! Эй, Кавад!..

Из глубины сада, раздвинув плечом ветви олеандров, бесшумно выступил раб в широких шароварах, перехваченных у лодыжек завязками.

Волосы его свисали до впалых щек седыми прядями, нос распух и омертвел, как у всех стариков, но мускулы обнаженных рук устрашали своим объемом, грудь, подобно двум валунам, не пробил бы наконечник тарана, а вкрадчивая походка роднила Кавада с матерым волком. Раб завязал рот платком, чтобы дыхание его не оскверняло воздух вокруг повелителя. За поясом торчал нож. Глаза смотрели угрюмо.

— Ты почему так сумрачен? — удивился Дарий. — Чем недоволен?

— Сумрачен? — Кавад вскинул белые брови. — Нет. Я всем доволен.

Раб откупорил кривобокую, покрытую мохом амфору. В ней хранили старое, баснословно дорогое вино с греческих островов. Показывая, что напиток не отравлен, старик отпил глоток. Затем, не пролив ни капли, он наполнил чаши и ловко, тремя перстами, поднес их по очереди царю, советнику и полководцу.

— Да пошлет нам Ахурамазда удачу в походе! — Сын Гистаспа поднял чашу. — Пейте, как воины на стоянке.

«Хм! — воскликнул Датис мысленно. — Этот юнец неплох, а? В нем виден полководец. Кажется, я его полюблю…»

Персы разом опорожнили чаши. Кавад снова взялся за амфору. После четырех чаш сын Гистаспа и Датис захмелели. Горбун же почти не пил и все думал о чем-то, стиснув зубы. Дарий, гнусавя, расспрашивал полководца, каков город Марг, хороши ли там женщины. Взгляд царя стал мутным, губа отвисла. Струйки вина бежали с бороды повелителя на тончайшие одежды. Опорожнив шестую чашу, Дарий кивнул рабу. Кавад сделал вид, что не заметил знака. Сын Гистаспа недобро прищурил око.

— Налей!

Кавад покачал головой, выражая сожаление, и наклонил амфору над кубком. Царь, глядя на прозрачную струю, дышал тяжело и хрипло. Раб отлил немного вина и поставил сосуд на место. Кожа Дария пожелтела, как у мертвеца, на губах показалась пена. Сын Гистаспа отчаянно взвизгнул, выплеснул вино в лицо раба, швырнул кубок в бассейн, вырвал из ножен кинжал и прыгнул на Кавада.

Раб метнулся в сторону. Кинжал сверкнул над плечом старика и с хрустом вонзился в ствол чинары. Кавад резко остановился, скорчился, в страхе попятился от дерева, схватился за сердце и прислонился к опоре навеса. Колени раба дрожали, по щекам вместе с каплями вина текли слезы.

— О сын праха! — выругался Дарий и сам наполнил чашу.

Горбун даже не заметил случившегося. Он был сейчас особенно дик и мрачен, словно над ним нависло страшное проклятие. Зато Датис трепетал от радости. Он узнавал в повадках Дария черты своего покровителя Камбиза! Друг Датиса, распутник Камбиз, был горяч, почти безумен. В припадке гнева он убил ударом ноги в живот свою жену Роксану. От руки Камбиза пал его брат Бардия. Захватив Египет, сын Кира предал огню Серапиум и Мемфис, разграбил Рамессей, разрушил все храмы египетских богов, сразил копьем священного быка Аписа и казнил фараона Псаметиха III, обвинив его в мятежных замыслах.

Движения молодого царя также порывисты. Он часто потирает лоб, словно о чем-то вспоминая, точно так, как это делал Камбиз. Он внезапно разражается потоком брани, в одно мгновение переходит от ласки к ярости. Веки его дергаются, у него разнообразные оттенки голоса — от мягкого и гнусавого до хриплого или громового. Это Камбиз! Род Ахеменидов не зачах.

Хлебнув глоток вина, сын Гистаспа отбросил кубок, ударил подносом о поднос и затянул песню старых персидских воинов о походе на берега Нила. Датис, вообразив, что он снова пирует с Камбизом в шатре под осажденным Пелузием, присоединился к царю.

— Так. Хорошо, — проворчал на ухо полководца горбун. — Ты нужен тут. Весели свое сердце, не думай об Оройте…

Датис осекся и выронил чашу. Полководец никогда никому не поверял свою тайну!

— Кто тебе сказал об Оройте? — зарычал кочевник.

— Э! Гобрия все видит. Гобрия все знает. Не думай об Оройте, брат. Ты нужен Дарию. Он нужен тебе. Вы оба нужны мне. Я нужен вам обоим. Мы все созданы друг для друга. Понятно?

— Датис вам нужен? — разгорячился полководец. — Но почему вы за четыре года ни разу не вспомнили обо мне?

— Вспоминали. Ждали. Не все товарищи Камбиза стали товарищами Дария. Понятно? Надо было узнать, кто ты. Узнали. Служи хорошо. И запомни слова старого шакала: если Датис победит массагетов, он будет хозяином военного округа. А таких округов, — горбун, читая мысли Датиса по выражению его глаз, усмехнулся, — таких округов, как тебе известно, всего пять в Иране. Понятно?..

Датис молча приложился губами к руке горбуна.

Наступило утро. Кавад выкупал царя в бассейне. Глаза Дария прояснились. Он вытер волосы платком, посмотрел в серебряное зеркало и поморщился — лицо его опухло от вина.

— Ты зачем опоил меня, сын праха? — набросился Дарий на раба. — Я говорил тебе: не наливай более четырех чаш!

Кавад молчал. Он был еще сумрачней, чем вчера. Старик переменил на царе одежды, надел на руки хозяина золотые браслеты и призвал к повелителю писцов сирийцев. Спустя полчаса по дороге на север мчались, не щадя арабских скакунов, гонцы правителя.

Сын Гистаспа выпил холодного молока и направился в Зал Советов. Позади и по бокам царя шла толпа «бессмертных».

— Владыка народов и стран от восхода до заката солнца, его величество Дарий, сын Гистаспа, Ахеменид! — объявил торжественно глашатай. Приближенные пали ниц. Дарий сел на трон и приветствовал придворных милостивым движением руки.

Пока маги совершали на алтаре жертвоприношение, Дарий, изобразив улыбку, озирал собрание. Сюда явились вожди шести оседлых и четырех кочевых иранских племен, старейшины мидян, а также сатрапы, военачальники, жрецы, ростовщики, торговцы и командиры наемников.

Совет Старейшин обсуждал сегодня поход на массагетов: дела войны, по старым обычаям, цари персов не решали сами. Эти обычаи тяготили Дария, как преступника тяготят законы. Но сын Гистаспа терпел.

«Притворяйся глупым ягненком, — сказал себе Дарий. — Делай вид, что без совета сидящих тут баранов ты сломал бы ногу при первом же шаге. Разве не по спинам этого сброда ты поднялся на престол? Не озлобляй же свору голодных псов, все будет сделано так, как хочется тебе».

Ахеменид скосил очи направо и увидел Гобрию. Горбун скинул плащ бродяги и облачился в хитон царедворца. На груди его сверкали золотые цепи. Но сияние благородного металла не преобразило урода. Он оставался угрюмым, как всегда. Горбуна вечно терзало воспоминание о прошлом.

Тридцать три года назад у гор Загра показался отряд персов. Его вели молодые вожди Кир и Гобрия. Навстречу персам шла конница мидийского царя Астиага. От исхода битвы зависела судьба двух государств — могущественного Мидийского и крепнущего Персидского. Астиаг располагал огромным войском, но потерпел поражение — хитрец Гобрия разными обещаниями склонил мидян на сторону Кира. Воины связали своего царя и выдали его персам. В ответ на благодеяние мидян Кир вошел в их столицу Хагматану и разграбил сокровищницы. После победы над мидянами Кир, по совету друга, направился в Лидию, разбил Креза и захватил его несметные богатства.

Настал черед Вавилона. Стены города поставил еще Навуходоносор; их не проломила бы тысяча таранов. Однако Вавилон пал: пока Валтасар, сын царя Набонида, беспечно пил во дворце вино, Гобрия подкупал жрецов храма Эсагилы. После полночи перед очами Валтасара вспыхнули огненные слова: «Мене, текал ве парсин» — «Исчислен, взвешен и отдан персам». Говорят, их написал сам бог. Но Гобрия рассказывает иное. В стене пиршественного зала было потайное окно. Жрецы вырезали буквы в шкуре быка, закрыли ею отверстие и позади внезапно зажгли свет. Валтасар растерялся; тем временем жрецы Эсагилы открыли воинам Кира городские ворота.

Так, действуя один мечом, другой коварством, Кир и Гобрия завоевали много стран и основали великое Персидское царство. Гобрия мнил себя полубогом; его честолюбие не знало границ. Но гордеца постигла беда. Сначала его обезобразила оспа. Затем последовал поход на массагетов. Персов разгромили, Гобрия бежал, бросив тело Кира в пустыне. Во время бегства и перебили мудрецу хребет. Гобрию поразили не в лоб, а в спину, и это опозорило мудреца на все годы. С тех пор Гобрия не знает покоя, не спит ночами, не ласкает женщин. Он думает о мести. Чтобы чувство ненависти к массагетам не погасло, он приказал рабу говорить по утрам вместо приветствия: «Господин, помни о массагетах». И горбун не забывает о массагетах…