Труды и дни Свистонова - Константин Вагинов

– Очень хорошо, – произнес Куку. – Но я хотел бы для своей свадьбы большего великолепия.

Когда вышли из кирки Наденька, Куку, Свистонов и глухонемая, обратно летели таратайки.

– Зайдемте, выпьемте пива, – предложил Куку, и, вмешавшись в толпу, они вошли в сад при трактире. Все столики и скамейки были заняты. Смех, тяжелый запах пива, струйки дыма, разгоряченные лица, песни, звуки балалаек, гитар и мандолин.

– Настоящий Ауэрбахов кабачок на свежем воздухе, – сказал Куку Свистонову. – Недостает только Фауста и Мефистофеля.

– Ах, Иван Иванович, – ответил Свистонов. – Вечно литературные воспоминания. Надо подходить к жизни попроще, непосредственней.

Наконец, один из столиков освободился. Четверо друзей сели и потребовали пива. В это время к ним протолкались брат и сестра.

– Можно сесть? – спросили они и кое-как устроились на конце скамейки.

– Я умею пить, – сказала после пятого стакана Ия, – а вот ты, Паша, хотя и мужчина, не умеешь.

– Я умею пить, – ответил Паша, – но я сдерживаю себя.

– Очень я интересный анекдот вспомнила.

– Меня твои анекдоты не интересуют.

– А меня – твои стихи!

– Не ссорьтесь, – попросила Наденька.

За соседним столиком шел оживленный разговор:

– А насчет немцев ты, брат, не прав. Когда я в немецком плену был…

– А бабонька не плоха. Пойду приударю.

– Куда ты, размяк. Сиди! Слева:

– Нет, нет, Митя, посмотри, задок какой. Маша, Маша, поди сюда. Направо под соснами:

– Да, Петя, культура великое слово. За него, мне Иван Трофимович говорил, люди на костер шли.

– Ну да, ты культуру построишь. Выпей, дурачок.

– Митька, я недавно прозрел, теперь в церковь хожу. Ты только никому не говори, понимаешь, никому.

Голос из толпы, дожидавшейся свободных столиков:

– Володя, Володенька! иди в помойную яму поспать.

Пьяный, шатаясь, кричит:

– Подойди сюда, ударю!

За оградой показывается группа: парни ведут за кисти рук девицу, вокруг подпрыгивают мальчишки. У девицы платье в беспорядке, волосы распущены. Она плачет горючими слезами и кричит:

– Ой, тошно мне, ой, тошнехонько. Ой, дайте повязаться! – пытается вырваться. Парни, смеясь, ломают ей руки. Она пытается броситься на землю, но, подхваченная под мышки ухмыляющимися, опускается.

– В кустах с мужиком спала, – поясняют толпе парни. – В милицию ведем.

– Нет, нет, вы не Наташа, вы Гретхен, – шепчет опьяневший Куку. – А я – Фауст, а Свистонов – Мефистофель, а глухонемая – Марта!

– Не говорите ерунды, – раздраженно прерывает Свистонов.

Тяжело ступая, к столику друзей подходит пожилой рабочий. Он останавливается, шатаясь.

– Вы, просвещенные люди, спросить вас можно, почему…

Куку от волнения задевает локтем Свистонова.

Шепотом:

– Сцена за городскими воротами, – восторженно, – сейчас доктором меня назовет!

Рабочий, всматриваясь в лицо Куку, размышляя:

– Гражданин, осмелюсь спросить, не доктор вы будете?

Куку самодовольно смеется.

Куку, Наденька, Свистонов и глухонемая, Паша и Ия, условившись совершить веселую прогулку, отправились к отдаленному озеру. Они захватили с собой одеяла, думки, мясные консервы, папиросы, немного коньяку.

Еще солнце чуть освещало вершины холмов, когда они вышли. Вчера шел дождь, и сегодня с холмов бежал беловатый туман к озерам, но небо было голубое, и воробьи чирикали и взлетали на сырую, покрытую блестящими каплями листву, раскачивались на кустах, слетали на извивавшуюся вдаль дорогу. Канавы по сторонам просыхающей и час от часу желтеющей дороги были полны воды.

Ия хорошо зарабатывала, она носила желтые ботинки, купленное по случаю заграничное пальто и желтый портфель на ремешках. Она купила коньяку, головку голландского сыра, банку свежей икры, несколько банок монпансье и компота. Она шла с зеленым мешочком за спиной, впереди.

Паша ничего не купил, но ему покровительствовала Наденька. Она навьючила на него столбик своего любимого печенья, пирожки с вареньем, одеяло, подушечку для головы, полотенце, мыло, кружку и зубную щеточку. Глухонемая несла ватрушки и котлеты.

Куку был великолепен: он специально для прогулки съездил в город, привез краги, купил серую кепи, надел макинтош. Он, держа в руке артистический чемоданчик, шел веселый. В чемоданчике бок о бок с Пушкиным лежали телятина, ростбиф, ножи, вилки, входившие один в другой стаканчики, бутылка французского вина.

Не отстал и Свистонов. Он нес складную палатку, зеркало, фотографический аппарат.

Свистонов делал вид, что он ухаживает за глухонемой. Ему интересно было, какие возникнут сплетни.

Он нагибался, подносил ей цветы, сорванные у канавы.

Наденька с удивлением оборачивалась.

Куку, не желая отставать от Свистонова, рвал тоже цветы и, соединив их в букет, подносил Наденьке.

Паша забегал далеко в поле, приносил васильки пучками.

– Вы умеете свистать? – спросил Свистонов Ию. – Посвистите.

Ия стала виртуозно насвистывать.

– В ногу, – предложил Свистонов. – Давайте пойдемте в ногу.

Куку, улыбаясь, переменил ногу. Наденька спросила, как это делается. Куку показал.

Так шли они до ближайшей деревни. Фокстрот насвистывала Ия.

Подошли они к деревне. Молочницы и дети с любопытством смотрели, куда это они идут в таком боевом порядке. И чувствуя на себе любопытные взгляды, шествие улыбалось.

– Держите шаг, – говорил Свистонов. – Громче, Ия. Еще громче.

– Не следует ли нам закусить? – внезапно спросил Куку.

– Я чувствую собачий голод, – повернув голову, сказала Ия.

– И вы, Наденька?

– Я с удовольствием.

– К сосне, там тень и прохлада и совершенно сухо.

– Дайте мой чемоданчик, – попросила Наденька. Паша передал.

Ия скинула свой зеленый мешок, стала рыться. Куку раскрыл чемодан и стал доставать ножи, вилки, стаканчики.

– Подумать только, несколько лет тому назад, – сказал Куку, – под Питером были волки.

– Неужели? – спросила Наденька.

– Нам всем тогда казалось, что все кончено, а вот теперь мы пьем и едим, и все осталось по-прежнему.

– Вы думаете? – спросил Свистонов и улыбнулся.

– Я вчера прочел новую биографию Наполеона и пожалел, что я не маленького роста.

Ия откупоривала. Тщетно Иван Иванович отнимал у нее пробочник. Наденька резала ростбиф, телятину. Единогласно она была избрана хозяйкой.

Наденька искренне веселилась.

Когда все насытились, Куку вынул переписку Тургенева с Достоевским и стал читать, но разморенные едой путники стали сидя засыпать.

Наденьке привиделась комната в два окна. Светло, светло – на улице солнце. У одного окна сидит девушка, над ней наклоняется мужчина, высокий, тощий, с отвратительным лицом, лысый, с длинными, прямыми волосами. Особенно отвратительны глаза на сером лице. Они какие-то сверлящие. Одет он в грязный коричневый костюм XVI века, как в одном из исторических фильмов. Она знает, что он хозяин ее судьбы и что он сделает с ней, с Наденькой, все, что захочет, и страшно боится его.

Начинает бежать по бесконечным комнатам. Огромный дом, вроде лабиринта. Живет в нем только этот человек. Бежит она по коридору, снова по светлым комнатам, по гостиным с лепными стенами, иногда в конце коридора видит его. Он злорадно смеется, и она снова бежит и знает, что все время он ее видит и находит. Наконец, вбегает она в комнату вроде кухни, знает, что здесь дверь на улицу. Смотрит на стену и понимает сразу, почему этот человек знает, где она: на стене план этого дома, а весь путь ее, Наденьки, показывает в нем медная тоненькая проволока, которая сама ложится по ее следам, все время указывая, куда Наденька идет. От проволоки остался маленький свободный конец, и Наденька видит, как она ее отгибает и ставит торчком. Теперь она знает, что проволока ничего не укажет.

Выбегает на улицу. Все дома не достроены. Это еще только высокие, в шесть этажей и выше, футляры с огромными, вышиной в два этажа, отверстиями для окон. На улице груды грязи, извести и щебня.

Среди этих домов стоит один законченный, но он далек. Там виден свет, и она решает бежать туда.

Среди недостроенных домов, все в подвалах, идет, спотыкаясь, дальше, дальше. Впереди совсем темно, как в шахте, и щетиной торчат острые железные прутья. Заблудилась! Дома давят, она боится, что они сейчас рухнут, и видит свет.

К ней идет совсем молодой юноша, и за ним все время виден свет дорогой. У него очень хорошее лицо. Бежит к нему и рассказывает, как она бежала из лабиринта. Когда рассказывает, что загнула конец проволоки, у юноши делается торжествующее лицо. Он берет ее на руки и, очень легко ступая, несет к свету. Затем переносит к большому дому и говорит: «Мы будем жить здесь. Я знаю одну комнату, и хотя лабиринт рядом, но тот никогда не догадается искать так близко».

Кругом бежит и суетится народ, но на них никто не обращает внимания. И они идут по темным коридорам, где свет так слабо виден, как на картинах голландских мастеров…