Цена неравенства. Чем расслоение общества грозит нашему будущему - Джозеф Стиглиц

На протяжении всей своей истории Америка боролась с неравенством. Однако в условиях налоговой политики и регуляций, которые существовали в период после Второй мировой войны, и серьезных инвестиций в образование (таких, как GI Bill) положение дел улучшается. Происходит снижение налогов наверху, и дерегулирование, начатое Рейганом, сохраняет эту тенденцию.

Как отметил участник одного из моих семинаров, существуют двусторонние отношения между неравенством до и после уплаты налогов. Тот факт, что Соединенные Штаты имеют наименее прогрессивную систему налогообложения и наибольшую степень неравенства в «рыночных» доходах, уже не может быть случайным. Это систематически подтверждают данные: в среднем, в государстве с менее прогрессивным налогообложением имеет место бо́льшая степень неравенства. Отчасти это происходит из-за того, что общества с бо́льшим экономическим неравенством, как правило, реализуют и бо́льшее политическое неравенство, особенно когда первое достигает слишком серьезных масштабов, что можно пронаблюдать в Америке и некоторых других странах. А при политической системе, которая позволяет богатым иметь больше влияния, нельзя удивляться тому, насколько низкими для них могут быть налоговые ставки. Однако есть и другое объяснение.

Я в главе 2 постараюсь объяснить, в какой степени неравенство, особенно на верхушке, связано с рентоориентированным поведением. Оно, как правило. является деструктивным, потому как его сторонники зарабатывают для себя меньше, чем забирают у других, поэтому их разрушительные силы в финансовом секторе совершенно очевидны. Чем большее количество их прибыли облагается налогом, тем меньшие ресурсы могут быть направлены на саму реализацию рентоориентированного поведения и тем больше усилий направляется в те сферы, где труд не оплачивается так хорошо, но где увеличение национального дохода удовлетворяется своим собственным правом.

Мне бы хотелось завершить обсуждение лишь слегка затронутого вопроса в последней главе этой книги. Этот вопрос встает снова и снова и заключается он в том, есть ли какая-нибудь надежда? Американцы – довольно оптимистическая нация, они хотят верить в то, что выход есть. Как экономист я должен признать, что есть некоторые лучи надежды, несмотря на то, что причины отчаяния более чем очевидны: низкий уровень равенства возможностей предполагает такой уровень неравенства в будущем, который может быть еще хуже нынешнего. Экономическая политика, которая может понизить высокий уровень неравенства, ясна. Но связь между экономическим и политическим неравенством оставляет перспективы этой политики под вопросом.

С другой стороны, в своей книге я описываю и другие страны, которым удалось понизить уровень неравенства, – неважно, удалось его остановить или он все же продолжает расти. Один из основных посылов этой книги состоит в том, что наша экономика, наша демократия и наше общество – все получат только преимущества от уменьшения неравенства и увеличения равенства в возможностях. Некоторые страны, кажется, осознали это. Вопрос в том: осознала ли это Америка?

Два периода американской истории были отмечены высоким уровнем доходов и неравномерным распределением богатства: «Позолоченный век» конца XIX века и времена бума в «Ревущих двадцатых». Оба также были отмечены высоким уровнем неравенства и коррупции, включая и политические процессы. Фактически до середины прошлого десятилетия неравенство в доходах никогда не достигало уровня 1920-х годов. Конечно, некоторые из тех, кто получил свое состояние в оба эти периода, сделали много и для всего общества – воры-бароны построили систему железнодорожного сообщения, которая изменила весь облик страны. Однако оба периода были также отмечены высокой степенью спекуляций, нестабильности и эксцессов. Несмотря на благополучие некоторых, государства всеобщего благосостояния не было.

В обоих этих случаях государство удерживалось на краю пропасти. Наша демократия работала. За «Позолоченным веком» последовала «Прогрессивная эра», которая обуздала монопольную власть. За «Ревущими двадцатыми» последовало важное социальное и экономическое законодательство «Нового курса» Рузвельта, которое расширило права рабочих, обеспечило значительную социальную защиту для всех граждан Америки и предоставило систему социального обеспечения, почти полностью искоренившую бедность среди пожилого населения.

Вопрос состоит в том, случится ли то, что случилось в рассмотренных ранее примерах, сейчас? Отказ избирателей от Митта Ромни в качестве президента дает слабый проблеск надежды: за исключением переизбрания Рузвельта в 1936 году, ни один из занимавших президентский пост не переизбирался в условиях уровня безработицы, подобного тому, что мы имели в ноябре 2012 года. Как я предполагал ранее, позиция Ромни и других республиканцев касательно неравенства и политических инструментов, влияющих на нее, сыграла большую роль в таком исходе. Но всестороннее рассмотрение проблемы величины, глубины и продолжительности неравенства в Соединенных Штатах потребует осознанных действий, которые должны будут предпринять обе партии. Традиционно члены обеих партий понимают, что нация не может выжить, если она разделена, а разделения на данный момент носят гораздо более масштабный характер, нежели поколение или два назад – подрываются основные ценности, включая наше осмысление своей страны как земли возможностей.

Сможем ли мы когда-нибудь удержаться на краю пропасти? Эта книга написана в надежде, что сможем и сделаем это, – если только мы осознаем, что происходит с нашей экономикой и нашим обществом.

Предисловие

В истории есть моменты, когда люди по всему миру поднимаются, кажется, в едином порыве, чтобы сказать, что что-то не так, чтобы что-то изменить. Именно это происходило в беспокойные 1848-й и 1968-й – эти годы сдвигов означали начало новой эпохи. 2011 год может стать таким же важным моментом.

Молодежные волнения, начавшиеся в Тунисе, маленьком государстве на побережье Северной Африки, распространились на ближайший Египет, затем и на другие страны на Ближнем Востоке. В некоторых случаях вспышки протеста казались временно подавленными. В других, наоборот, малые формы протеста катализировали серьезные социальные изменения, например, свержения долго правящих диктаторов – таких, как Хосни Мубарак в Египте и Муаммар Каддафи в Ливии. Вскоре у населения Испании, Греции, Соединенного Королевства, США и других стран по всему миру появились собственные причины выйти на улицы.

Весь 2011 год я с удовольствием принимал приглашения в Египет, Испанию и Тунис, встречался с протестующими в мадридском парке Buen Retiro, в нью-йоркском парке Zuccotti, в Каире, где разговаривал с молодыми мужчинами и женщинами, которые были на площади Тахрир.

Мы разговаривали, и мне становилось ясно, что, несмотря на то что специфика недовольства в разных странах своя (в особенности политические недовольства на Ближнем Востоке сильно отличались от Запада), несколько общих тем все же было. Это было общее понимание многочисленных провалов в политике и экономике и одновременное понимание фундаментальной несправедливости.

Протестующие были правы в том, что что-то не так. Пропасть между истинным предназначением нашей экономики (о котором нам говорили) и ее наличным состоянием стала слишком широка, чтобы игнорировать ее. Правительства по всему миру не обращались к ключевым проблемам экономики, включая постоянный уровень безработицы. Таким образом, разделяемые всеми ценности справедливости были положены на алтарь жадности немногих, несмотря на провозглашение обратного, и чувство несправедливости переросло в чувство предательства.

Поэтому протест молодых людей против диктаторских режимов в Тунисе и Египте был понятен: молодежь устала от стареющих и склеротичных вождей, которые защищали лишь собственные интересы, невзирая на интересы остального общества. У них не было возможности заявить об изменениях посредством демократических процессов. Однако избирательная политика провалилась и в западных демократиях. Президент США Барак Обама обещал «перемены, в которые вы сможете поверить», однако он оставил экономическую политику, по мнению многих американцев, по-прежнему неизменной.

И все же в Соединенных Штатах и других странах были знаки надежды на этих молодых протестующих с присоединившимися к ним родителями, учителями, представителями старшего поколения. Они не были революционерами или анархистами. Они не пытались сломать систему. Они верили, что избирательные процессы могут работать в том случае, если правительство вспомнит о своей подотчетности народу. Протестанты вышли на улицы, чтобы подтолкнуть систему к изменению.

Название, которое выбрали для своего протеста, начавшегося 15 мая, испанские протестующие, – «los indignados», негодующие или оскорбленные. Они были оскорблены огромным количеством пострадавших, например, от высокого уровня безработицы среди молодежи – более 40 % с начала кризиса 2008 года – в результате ошибочных действий руководителей финансового сектора. В Соединенных Штатах движение «Захвати Уолл-стрит» действовало с подобными мотивами. Несправедливость ситуации, при которой так много людей потеряло свои дома и работу, в то время как банки лишь обогащались, стала вопиющей.