Демон против люфтваффе - Анатолий Минский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с соколом, оставшись одни, то есть вдвоём в одном теле, вышли на глиссаду прямиком к калитке по месту прописки. Боюсь, не скоро научусь ориентироваться в этом «я» и «мы» — совместное проживание двух душ противоречит логике и жизненному опыту, даже загробному.
Иван, обеспокоенный «муравьями» в голове, проигнорировал взгляды бобруйских дамочек, обстрелявших лётчика почище зенитных пушек. Дражайшая встретила супруга, всплеснув руками. Ещё бы, муж полгода не приходил столь рано.
Лизавета загремела горшками и сковородой, мельтеша между русской печью и неровным кухонным столом. Пара лавок, буфет, зеркало и ходики на стене — всё убранство этой половины квартиры. Во второй комнате, насколько запомнилось утром, расположилась широкая кровать с высокими железными спинками, упирающаяся в деревянный гроб, по — старинке величаемый «шкапом», сбоку приставлены пара сундков и колченогий столик, прибита непременная полочка с «Манифестом Коммунистической партии» и «Уставом ВЛКСМ». Ах да, в красном угле, где раньше помещалась икона, царственно улыбается Сталин, вырезанный из газетной передовицы и наклееный на картонку. Его масляные кавказские глазки бесстыдно подсматривают за постелью.
А за стенкой, в апартаментах Степана? Там дети, шумновато и разбросаны игрушки. В остальном другая половина служебного дома не слишком отличается.
Супруга соорудила ужин. По всем прикидкам, не так давно со своего хлебозавода вернулась. Что‑то хлопочет, рассказывает, а Ванятка примолк. Муравьи в котелке досаждают, голубь сизокрылый? Скоро они тебе размером со слона покажутся.
— Пройдусь, Лизавета. Жди, я не долго.
Женщина покорно вздохнула. Не долго — значит до заступления на службу домой забежит. В лучшем случае. Кобель неугомонный… Упрёк на лице невооружённым глазом виден, а вслух ни — ни. Давно было, но, по — моему, такими безгласными в моё время только рабыни оставались. А, вот ещё что — детей у Бутаковых не случилось. Как родит, так и почувствует себя в полном праве Ванятку за чуб тягать. Но второй год живут и никак.
Река Березина ниже по течению от Бобруйска чудо как хороша. Широка, но не Днепр на Украине, который уж слишком велик. Особенно над Днепрогэсом, целое море. По крайней мере, по воспоминаниям моего носителя.
Военлёт присел на корягу и закурил неторопливо. Если честно — какой он военлёт? Военход! Специалист по манёврам «пеший по — самолётному». Другие летают, пусть и нечасто, а мой… Хоть бы в танкисты меня угораздило. Да и там, боюсь, не лучше бы экземпляр попался.
«Будем знакомиться, Иван Прокофьевич».
Тот чуть с коряги не слетел, аж фуражку уронил.
— Кто здесь?!
«Ванятка! Стряхни бычок со штанины, прогорит галифе».
Он машинально смахнул. Правильно, береги штаны, они теперь не твои — наши.
— Ты где?
«У тебя в голове. И не ори так, вон пионеры идут, с удочками. Распугаешь».
— Кто ты? Белая горячка? — чуть потише спросил. С учётом реалий он выказал вполне адекватную оценку ситуации.
«Люблю комсомольцев за здравый материалистический подход. Но тут, увы, не катит. До белочки ты не допился, организм молодой, сильный, сопротивляется пока».
Он снова сунул «беломорину» в пасть. Дурацкая привычка. После первой утренней папиросы никакой радости. Могу разом его отучить, но не хочу выделяться среди красных командиров, дымящих поголовно.
«Слышал средневековые сказки о людях, одолеваемых бесами? Твой случай».
— Х…ня какая‑то, — вежливо парировал Ванятка. — Сам говоришь, сказки.
«Давай не привлекать внимания, ладно? Матюгаешься при пионерах. Просто чётко думай, я твои мысли слышу».
«Все? И… эти?»
Ну да, я теперь знаю срамные и постыдные тайны партнёра. Что и не стал от него скрывать.
Лейтенант подпрыгнул как ужаленный.
«Хорошо, что не можешь никому рассказать».
Ах ты мой самоуверенный. Мало квартиранта в голове, узнай теперь следующую тайну — кто в домике главный. Пионеры прошли уже, но обернулись, когда краса и гордость РККА — сталинский сокол — начал плясать и напевать «айн — цвай — драй, фрау — мадам». Я им подмигнул, самодеятельность, мол, приходите в клуб, и те радостно повалили дальше.
«Ты германский шпиён! Влез в голову красного командира и теперь секреты выведаешь? Не бывать такому».
«Будь я шпионом, лучше бы кого‑то из баб твоих вербанул. Ты по пьянке и так любые секреты выбалтываешь. Пол — улицы знает количество самолётов и лётчиков в бригаде. В смысле — женская половина. Как насосёшься, совсем болтовню не удерживаешь».
«Даже не стесняешься, буржуйская морда!»
«Осторожнее, напарник. Морда у нас одна на двоих. И болт, кстати, тоже. Заметил шанкр на нём? Точно не уверен, но, по — моему, это сифилис. Небось, и Лизу уже наградил, и кучу подружек».
Комсомолец примолк. В бурном ворохе мыслей, мешанины голых задниц, нагих грудей и влажных распущенных волос я не смог выделить ничего конкретного. Потом одно из женских лиц, довольно некрасивое, перекрыло остальной женский секс — батальон.
«Нинка — буфетчица в Ростове. Точно она, с — сука!»
«Тебя кто‑то заставлял трахать буфетчиц и прочую сферу обслуживания населения? Получается — Нинка виновата, а не распутный образ жизни?»
Ванятка заскучал. Потом выдал очередную глупость.
«Всё равно, завтра в лазарет сдаваться. Заодно к мозгоправу надо. Про голос в голове. Вылечат. Жалко — с авиации точно спишут».
«Эй, касатик! Про списание из ВВС не смей и думать. Иначе как мы буржуйскую гадину одолеем?»
Живое удивление, надежда, недоверие, переходящее в глубокий скепсис.
«Хочешь сказать, что ты — не германский шпион?»
«Ну, это было только твоё предположение. Сказано тебе — бес вселился. Я и есть тот самый бес. Обещаю веселье».
Он бы обхватил голову руками. Но моя воля, девятндацативекового существа из преисподней, неизмеримо мощнее. Ладони опустились вниз. Его сковал ужас бессилия.
«Выходит — к батюшке надо? Я же член ВЛКСМ, председатель первичной комсомольской ячейки! Мне не положено…»
«Не поможет батюшка. Раньше были такие умельцы, назывались экзорцисты. Они приблудную нечисть изгоняли. Только я не случайно к тебе попал, а с миссией».
«Чем же я так знатен?»
«Прости, неточно выразился. Именно в нужный момент ты, законченный грешник, пьяница, враль и изменщик без креста на теле, сказал: дьявол меня забери. Нам, скромным агентам загробного мира, красный командир аккурат и понадобился. Поэтому моё появление в России — на то высшая воля и специальная миссия. А что именно в тебя влетел, виноваты неправедная жизнь и длинный язык».
Ну, и стечение обстоятельств. Ровно также эсесовские уроды из Анэнербе могли прихватить любого из сотен тысяч других тружеников преисподней, забывших обвеситься амулетом.
«Твою мать…»
«Моя не причём. А твоя явно недоработала в воспитании. Стоп, ты же детдомовский? Извини. Буду тебе родной матерью, подвоспитаю грешника. Поверь, отрабатывать грехи в загробной карьере куда неприятнее».
Я поднялся, растоптал тлеющий бычок и неторопливо пошагал домой, не возвращая бразды правления председателю первичной ячейки. Он примолк, потом робко спросил:
«Выходит, рай и ад взаправду есть? Комсомолец не может в это поверить. Товарищ Карл Маркс говорил…»
«Знаю, видел товарища. Был на экскурсии в зоне для особо одарённых. Ему две тысячи лет выписали, не рекорд, но близко к нему. Отвечаю на вопрос: нет ни рая, ни ада в библейском понимании. Это одно и то же. Людей не бывает безгрешных. Поэтому на пути к Божьей Благодати всем приходится грехи отрабатывать, тяжким трудом и умерщвлением плоти, попросту — мучительными истязаниями. Кому‑то достаточно пары ударов кнутом да проникновенных бесед, и добро пожаловать к Высшему Престолу. Тебе, грешнику мерзкому но мелкому, лет двести хватит за глаза. Отъявленных злодеев превращают в охрану преисподней. Мы пытаем грешников, а сами получаем ещё более мучительную боль. Если бросаем обязанности — нутро разгрызает просто нестерпимо. Моим начальникам мало показалось, отправили сюда с германцами воевать. Врубаешься?»
Ванятка утонул, погребённый лавиной непривычных сведений. Перед самой калиткой пискнул:
«Сколько же тебе валили?»
«Две тысячи без права условно — досрочного, там — как сложится. Вероятно, три потяну. Марксу и не снилось. Только не допытывайся за что. Не люблю рассказывать».
Глава четвёртая. Метаморфозы красного сокола
Бесам тоже требуется отдых. Душа у нас в основе и по сути человечья. Вернувшись в страну победившего социализма около пяти утра, я обнаружил зарёванную Лизу. Её глаз украсил фингал, быстро набирающий лиловый цвет. Стряхнув активного комсомольца с рычагов управления, сурово вопросил его:
«Что стряслось?»
«Спрашиваешь ещё?! А кто трахал мою жену позапрошлой ночью? Пушкин?»
