Шведские спички - Ро­бер Са­ба­тье

Са­мые тя­же­лые ми­ну­ты в его те­пе­реш­ней жиз­ни бы­ли свя­за­ны с раз­го­во­ра­ми о его уча­сти. Он пре­вра­тил­ся в ка­кую-то вещь, ко­то­рую не зна­ли, ку­да при­спо­со­бить — всю­ду ока­зы­ва­лось слиш­ком тес­но, и ни­где нель­зя бы­ло его при­ютить.

На­до бы­ло как мож­но бы­ст­рее ор­га­ни­зо­вать по­хо­ро­ны, а это оз­на­ча­ло изы­скать день­ги на по­гре­бе­ние. В кас­се га­лан­те­рей­ной лав­ки об­на­ру­жи­ли весь­ма скром­ную сум­му, а за стоп­ка­ми бе­лья в шка­фу то­же не ока­за­лось уп­ря­тан­ных сбе­ре­же­ний. По­том за­ме­ти­ли ле­жав­шие под тя­же­лым маг­ни­том сче­та, на­пи­сан­ные не­ук­лю­жим дет­ским по­чер­ком и го­то­вые к от­прав­ке. Ма­дам Хак и ку­зи­на Эло­ди, по­лу­чив нуж­ные справ­ки в по­хо­рон­ном бю­ро Роб­ло, по­ру­чи­ли од­ной порт­ни­хе, при­ятель­ни­це по­кой­ной Вир­жи­ни, обой­ти долж­ни­ков. Аль­бер­ти­на, по­крас­нев, разъ­яс­ни­ла, что она не­сколь­ко стес­не­на сей­час в сред­ст­вах и не мо­жет сра­зу вер­нуть долг за шерсть.

К не­сча­стью, жен­щи­на, взяв­шая на се­бя это по­ру­че­ние, столк­ну­лась со строп­ти­вы­ми долж­ни­ка­ми. То­гда воз­ник­ла мысль по­слать Оли­вье. Его гру­ст­ная мор­доч­ка, по­ло­же­ние си­рот­ки мо­жет раз­жа­ло­бить. Идея бы­ла от­вра­ти­тель­ной, но это ни­ко­му не при­шло в го­ло­ву. И вот Оли­вье с пач­кой кви­тан­ций в ру­ке и ста­рой дам­ской сум­кой под мыш­кой от­пра­вил­ся вы­пол­нять свою мис­сию. Толь­ко порт­ной, жив­ший на­про­тив (на до­щеч­ке из ис­кус­ст­вен­но­го мра­мо­ра под его фа­ми­ли­ей сло­во «порт­ной» бы­ло вы­гра­ви­ро­ва­но по-анг­лий­ски по­зо­ло­чен­ны­ми бу­к­ва­ми), не­воз­му­ти­мо за­пла­тил долг, по­про­сив ре­бен­ка ука­зать, что «по­лу­че­но спол­на», и рас­пи­сать­ся на крас­ной мар­ке.

Роб­кий, сты­дя­щий­ся сво­ей ро­ли маль­чик про­дол­жал вы­пол­нять воз­ло­жен­ную на не­го мис­сию, ино­гда ос­та­нав­ли­ва­ясь в ко­ри­до­ре, чтоб уте­реть ру­ка­вом сле­зу. Он обо­шел столь­ко улиц, ра­зы­ски­вая нуж­ные но­ме­ра до­мов, по­ды­мал­ся по столь­ким ле­ст­ни­цам, ко­леб­лясь пе­ред тем, как по­зво­нить или по­сту­чать, не­ук­лю­же, ско­ро­го­вор­кой бор­мо­тал те фра­зы, что ему за­ра­нее под­го­то­ви­ли. Но и Оли­вье не уда­лось мно­го­го до­бить­ся. Ему от­ве­ча­ли, что ото­шлют, мол, по­поз­же, ли­бо что в кви­тан­цию вкра­лась ошиб­ка, ли­бо что сей­час для них не­удоб­ное вре­мя — они са­ми ожи­да­ют де­нег… Или же за­став­ля­ли рас­ска­зы­вать о смер­ти ма­те­ри, жа­ле­ли его, спра­ши­ва­ли, у ко­го он бу­дет жить. Оли­вье не мог боль­ше вы­дер­жать — он еле сто­ял на но­гах, гла­за его го­ре­ли, лоб пы­лал, а он по­ну­рясь дол­жен был разъ­яс­нять сдав­лен­ным го­ло­сом: «Это чтоб за­пла­тить за по­хо­ро­ны»… Маль­чик пы­тал­ся из­ви­нять­ся, но не на­хо­дил нуж­ных слов.

Вер­нув­шись до­мой, он по­ка­зал — де­нег ма­ло, и ему по­чу­дил­ся уп­рек в гла­зах ожи­дав­ших его лю­дей. Оли­вье пы­тал­ся вспом­нить, рас­смат­ри­вая кви­тан­ции, что же ему го­во­ри­ли долж­ни­ки, но за­пу­тал­ся и под ко­нец толь­ко по­вто­рял: «Я не ви­но­ват, я не ви­но­ват».

По­сле всех этих со­бы­тий про­шла лишь од­на не­де­ля. Солн­це жгло все так же бес­по­щад­но. И вот Оли­вье си­дел здесь на кам­не, и пе­ред ним ле­жа­ли его кос­тя­ные баб­ки.

Ули­ца по­сте­пен­но ожив­ля­лась. Ра­бо­чие с пред­при­ятия Дар­да­ра шли в ка­фе «Транс­ат­лан­тик» вы­пить рю­моч­ку апе­ри­ти­ва, что они обыч­но по­зво­ля­ли се­бе раз в не­де­лю по­сле по­луч­ки ра­ди не­сколь­ких ми­нут заб­ве­ния в этой вол­шеб­ной ат­мо­сфе­ре бес­печ­но­сти, пол­ной ожив­лен­ных ре­п­лик, по­дог­ре­тых вяз­ки­ми, яр­ко­го цве­та на­пит­ка­ми. Мед­лен­но и ус­та­ло по­ды­ма­лись вверх по ули­це за­кон­чив­шие тру­до­вой день лю­ди. Ра­бо­чие бы­ли в кас­кет­ках с боль­шой туль­ей и со­гну­тым ла­ки­ро­ван­ным ко­зырь­ком — тех са­мых, что сна­ча­ла счи­та­лись «вос­крес­ны­ми», а по­том ста­ли «буд­нич­ны­ми». Не­ко­то­рые про­хо­жие так и не сме­ни­ли сво­ей ра­бо­чей оде­ж­ды, и мож­но бы­ло по пят­нам оп­ре­де­лить их про­фес­сию. В сум­ках для ин­ст­ру­мен­та или в кар­тон­ных че­мо­дан­чи­ках они не­сли уже опус­то­шен­ные ко­тел­ки и пол­што­фа, на дне ко­то­ро­го пле­ска­лись ос­тат­ки крас­но­го ви­на. Лю­ди вы­гля­де­ли из­ну­рен­ны­ми, оза­бо­чен­ны­ми и толь­ко жда­ли кон­ца ра­бо­чей не­де­ли, ко­гда встре­чи с друзь­я­ми и бла­жен­ный смех вы­ве­дут их из столб­ня­ка.

Оли­вье по­спе­шил уй­ти. Ни­ко­го ему не хо­те­лось ни ви­деть, ни слы­шать. Маль­чик на­пра­вил­ся вдоль ули­цы Баш­ле, до ле­ст­ни­цы Бек­ке­рель, ту­да, где он столь­ко раз ска­ты­вал­ся с пе­рил. Оли­вье ос­та­но­вил­ся на пер­вой пло­щад­ке ле­ст­ни­цы и за­бе­жал в дом, вы­хо­дя­щий на эту пло­щад­ку, по­том ук­рад­кой про­скольз­нул во двор. Там бы­ла ко­ну­ра, ко­то­рая, ко­гда нуж­но, слу­жи­ла ему убе­жи­щем. Маль­чик мог в ней при­та­ить­ся, стать не­за­мет­ным сре­ди вся­ких ме­те­лок, ще­ток, кис­тей, тря­пья, по­за­ди же­лез­ных му­сор­ных ба­ков, ис­то­чав­ших ед­кие за­па­хи от­бро­сов, и рас­тво­ров для до­маш­ней убор­ки. Он тут ук­ры­вал­ся уже не раз и да­же за­сы­пал, чув­ст­вуя се­бя в пол­ной безо­пас­но­сти. Оли­вье лов­ко при­стро­ил­ся ме­ж­ду дву­мя ста­ры­ми кар­тон­ка­ми, усел­ся на кор­точ­ки, скре­стив ру­ки на ко­ле­нях, за­стыл, «буд­то по­мер», и за­крыл гла­за.

По­тря­се­ние, ко­то­рое он пе­ре­нес, вы­зва­ло в нем не­кое тор­мо­же­ние. Пре­ж­де его жизнь бы­ла та­кой же, как у вся­ко­го маль­чи­ка, ко­то­ро­го ба­лу­ют, — он мог приль­нуть при ма­лей­шей го­ре­сти к Вир­жи­ни, хо­дил еже­днев­но в шко­лу, где учил­ся не луч­ше, но и не ху­же дру­гих, ни­ко­гда не ощу­щал оди­но­че­ст­ва, — в об­щем, жил он в те­п­лом воз­ду­хе га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки, как удач­ное сло­во в по­эме. Рос он без­за­бот­но в ат­мо­сфе­ре не­пре­хо­дя­ще­го празд­ни­ка, ни о чем не за­ду­мы­вал­ся и не по­мыш­лял, что жизнь мо­жет стать со­всем иной. Но вот раз­ные во­про­сы, еще ту­ман­ные, бро­дят у не­го в го­ло­ве, на­стой­чи­во ждут от­ве­тов, а он все еще не мо­жет эти от­ве­ты най­ти. Нет боль­ше у не­го при­бе­жи­ща, не на ко­го рас­счи­ты­вать, кро­ме се­бя, все во­круг из­ме­ни­лось, да и сам Оли­вье слов­но от­ме­чен осо­бым клей­мом; ему ка­жет­ся, что лю­ди от­но­сят­ся к не­му с не­при­яз­нью, да­же с вра­ж­деб­но­стью. Все это ра­ни­ло Оли­вье, он всем сво­им су­ще­ст­вом тя­нул­ся к дру­го­му, род­ст­вен­но­му, ко­то­рое не мо­жет те­перь ему ни­чем от­ве­тить.

Ку­зе­ны Жан и Эло­ди, раз­го­ва­ри­вая о его судь­бе, упо­мя­ну­ли о ка­ком-то «се­мей­ном со­ве­те»: еще од­но вы­ра­же­ние, вы­звав­шее у Оли­вье вне­зап­ное чув­ст­во тре­во­ги. Ему не­воль­но пред­ста­ви­лось что-то вро­де дис­ци­п­ли­нар­но­го со­ве­та или сбо­ри­ща злых су­дей, ко­то­рые не­пре­мен­но его в чем-то об­ви­нят. Оли­вье ро­дил­ся в ми­ре про­стых лю­дей, они все­гда опа­са­лись лю­бых офи­ци­аль­ных лиц — но­та­риу­сов, су­деб­ных чи­нов­ни­ков, жан­дар­мов, — и маль­чик то­же чув­ст­во­вал се­бя без­за­щит­ным, не­сча­ст­ным, за­ра­нее по­бе­ж­ден­ным все­ми эти­ми объ­е­ди­нен­ны­ми си­ла­ми.

На­до бы­ло ре­шить во­прос о его уча­сти, и мно­гие, не­со­мнен­но, раз­мыш­ля­ли над этим, но ка­ж­дый ду­мал о том, что же пред­при­мет дру­гой? При­ютит ли маль­чи­ка ку­зен Жан? По­сле де­мо­би­ли­за­ции Жан же­нил­ся и по­се­лил­ся на этой же ули­це, но он ведь так еще мо­лод! Мо­жет, Оли­вье от­пра­вит­ся к де­душ­ке и ба­буш­ке, ро­ди­те­лям его от­ца, про­жи­ваю­щим в де­рев­не Сог де­пар­та­мен­та Верх­ней Луа­ры? А воз­мож­но, маль­чи­ка за­бе­рут его дя­дя и те­тя, го­во­рят, что они бо­га­ты, толь­ко жи­вут в та­ком даль­нем от­сю­да квар­та­ле, что для Оли­вье это бу­дет вро­де как ссыл­ка.

А кро­ме то­го, над ним на­вис­ла жут­кая тень при­юта об­ще­ст­вен­но­го при­зре­ния. Это ка­за­лось ку­да страш­ней все­го ос­таль­но­го. Оли­вье при­шлось как-то про­вес­ти один ме­сяц в де­рев­не Валь­пюи­зо сре­ди фер­ме­ров, брав­ших за оп­ре­де­лен­ную пла­ту ле­том па­риж­ских ре­бят на от­дых. Там жил па­ре­нек его воз­рас­та, за­пу­ган­ный и по­кор­ный, ко­то­ро­го хо­зяе­ва за­став­ля­ли при­слу­жи­вать им, по­сто­ян­но и ос­кор­би­тель­но на­ме­кая, что, мол, он из «об­ще­ст­вен­но­го при­зре­ния».

Оли­вье с тос­кой ду­мал об этом, изо всех сил пы­та­ясь ото­гнать мысль о воз­мож­но­сти та­ко­го ис­хо­да. Он сжи­мал ку­ла­ки, ста­рал­ся стать не­пре­клон­ным, убе­ж­дал се­бя в том, что его не мо­гут при­ну­дить по­ки­нуть род­ную ули­цу. По­рой жа­лоб­но сто­нал или, пол­но­стью замк­нув­шись в се­бе, впа­дал в оце­пе­не­ние.

Вдруг он ус­лы­шал шум. При­врат­ни­ца от­во­ря­ла дверь его тай­но­го убе­жи­ща, чтоб из­влечь му­сор­ные ба­ки и вы­ста­вить их в ко­ри­до­ре для нужд жиль­цов. Маль­чик сдер­жи­вал ды­ха­ние. Как стра­ус пря­чет го­ло­ву под кры­ло, на­де­ясь ос­тать­ся не­за­ме­чен­ным, он за­крыл гла­за. По­тем­ки ук­ры­ли его, а по­сле то­го, как жен­щи­на три­ж­ды воз­вра­ща­лась за ба­ка­ми, Оли­вье со­об­ра­зил, что ни­че­го не слу­чит­ся. И то­гда он на­чал ду­мать об ули­це, до ко­то­рой от­сю­да бы­ло ру­кой по­дать, си­лил­ся пред­ста­вить се­бе ее ожив­лен­ной, мно­го­люд­ной, и вдруг сно­ва пе­ред его гла­за­ми воз­ник­ла га­лан­те­рей­ная лав­ка с за­кры­ты­ми де­ре­вян­ны­ми став­ня­ми, слов­но она яв­ля­лась цен­тром этот ми­ра.