Жизнь как в сказке - Елена Плахотникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Руку, что дернула подстилку, я не заметил. Только почувствовал укол между бровями. И мне вдруг жутко захотелось спать. Ну, и ладно, что я грозы ни разу не видел? Переворачиваюсь на спину, закрываю глаза. Зачем? Все равно ничего не видно. Усмехаюсь темноте.
Так с усмешкой и лечу сквозь тьму. А впереди меня ждет красно-оранжевая сеть.
7.
Свет. Знакомый голос.
Не пойму я что-то своего оберегателя. То «спать, была команда!», то «не соблаговолит ли многоуважаемый нутер…» что-то там открыть и посмотреть. Можно подумать, всех остальных повычувало , один я зрячий остался.
Делать нечего – открываю и смотрю. А то с Кранта станется и помочь. Прямо в моем присутствии. Не взирая на просьбы и протесты.
Первое, что вижу, озабоченную физиономию нортора. Вроде бы. Ведь с ним никогда не знаешь точно, думает он о моей безопасности или о своем пищеварении. К тому же, «озабоченность» и Крант – два взаимно несовместимых понятия.
Глаза у нортора опять обычные. Ни кошачьих зрачков, ни багрового мерцания. Все припрятано до худших времен. И для убеждения особо непонятливых.
– Чего надобно?
Радости в моем голосе, как монет в дырявом кармане.
И мне популярно объясняют «чего».
Всего лишь выяснить, можно ли поднимать всех остальных.
«Остальные», стало быть, все еще в упакованном состоянии. А я, стало быть, поднимайся и… Тоже мне, нашли добровольца. Но спрашивать: «почему именно я?», думаю, не стоит. Если бы кто-другой мог сходить и выяснить, над этим другим Крант, скорей бы всего, и стоял. Получается, я единственный и весь незаменимый из себя? И почему это меня не радует?
Подниматься в облом. Даже двигаться не охота. Будто всю ночь вагоны разгружал. С крупным и тяжелым грузом. Я поворачиваю голову и смотрю на небо. Бледно-серое. И никаких облаков. Но это там, где мне видно. Основную часть неба и равнины загораживает камень. Или из чего тут сделаны эти торчуны?
Приходится выпутываться из подстилки и вставать.
Качает, однако.
Но помогать мне никто не собирается. А вот прогуляться со мной Крант, вроде как, не против. Мол, куда меня, болезного, без охраны пускать.
В таком вот «жизнерадостном» настроении я покидаю нашу стоянку. И тут же замечаю оплавленный штырь. Тот самый, возле которого Асс рассыпал свои бибки. И настроение у меня почему-то лучше не становится.
И пейзаж под стать моему настроению. Равнина цвета детской неожиданности. На ней какие-то уродливые фиговины, будто этой «неожиданностью» измазанные. И небо. Уныло-серого цвета. На такое глянешь – напиться и забыться хочется. А протрезвеешь, сгрести всю эту срамоту – и в прачечную. Или в мусорку, если не захотят стирать.
У горизонта небо совсем уж поганого цвета. Сизо-багровое. В черно-желтых пятнах. Только глянул, и тут же шибануло в нос больной плотью и застарелым гноем. Да-а. Дохлое дело. Рану такого вида я бы не взялся лечить. Тут ампутация нужна. Да и то, никаких гарантий.
Вспомнил, что я не в операционной, и чуть попустило. Но долго смотреть на это безобразие… я не настолько мазохист.
Резко отвернулся и чуть не столкнулся с Крантом. Повезло, что у него реакция лучше. Если бы все только от меня зависело…
– Нутер… – вежливый шепот за ухом.
Смотреть на равнину – мало радости, и я смотрю на единственный живой объект, который чего-то от меня хочет. Но Кранта слишком мало, чтобы спрятать за ним открытую рану неба. Остается смотреть под ноги.
Две пары сапог. Пыль такого же цвета, как и равнина. На почве – грубые шрамы, как от сильных ожогов.
«Веселенькое» местечко. Встретить бы того, кто его придумал… ампутировал бы воображалку на фиг! Вместе с головой. И денег бы за работу не взял.
– Нутер…
– Чего?
– Банулма ушла?
Смотрю на нортора. Он что, издевается надо мной?!
На морде оберегателя почтительная невозмутимость.
– Повтори, чего ты сказал!…
Повторяет. Слово в слово.
Не сразу, но до меня доходит. Иногда я бываю на редкость тупым. И сегодня, похоже, тот самый день.
– Ушла. И надеюсь, больше не придет.
– Придет, – «радует» меня Крант. – Начался сезон банулмы.
– И долго он… длится?
– Сезон.
– Ага. Понятно.
Хотя, ни хрена мне не понятно, если честно. Но спросить, сколько дней в этом сезоне, не успеваю.
– Повезло нам, что ты Видящий, изрекает Крант.
– А-а?…
– Банулма в этом году раньше пришла.
– Что ж Асс ее проморгал-то?
– Ее не всем дано видеть. Даже из тех, кто зрит будущее.
– Ага, будущее… Как же. Какое ж это будущее, если его изменить можно?!
Фыркаю зло и насмешливо. Вот поругаться сейчас я очень даже не против. Или поспорить, на крайний случай.
– Будущее нельзя изменить. Видящие только предупреждают об опасности. Как ты предупредил нас.
– Ну, да. А если в следующий раз у меня не получится?
Блин, как же я не люблю слово «ответственность»! Еще больше, чем слово «должен».
– У нас опытный Первоидущий, господин. Теперь он знает о начале сезона, и будет осторожнее.
– Выходит, он и об этом укрытии знал, и специально гнал нас сюда?…
На этот вопрос я не получаю ответа, да и не жду его, если честно. А с караванщиком нам, в натуре, повезло. Тертый мужик оказался. Поверил он моей болтовне или нет, не знаю, но действовать решил по принципу: лучше перебдеть, чтобы потом не было мучительно больно.
А застань нас буря под открытым небом, и никто не спасся бы.
– Кто-то бы спасся, – поправляет меня Крант. – Из тех, кто знает, что делать. И кто делает, а не боится.
А я смотрю на Кранта и пытаюсь понять: он мысли мои прочитал или я сам их озвучил, и не заметил.
У горизонта полыхнула зарница. И я вдруг увидел… или вспомнил…
Красно-оранжевая сеть дрожит под напором силы. Как тяжелая от росы паутина. Ветер трогает ее, и капля срывается вниз. Падает, сверкая. Превращается в огромную ветвистую молнию. А внизу –люди и животные. Кто-то в ужасе бежит. Кто-то остается на месте. Замирает от страха. Или строит защитный контур. Кто-то отдает приказы. Им повинуются. Или не слышат их. Бегут. Сгорают… Еще капля огня срывается вниз…
– Нутер?…
С трудом прихожу в себя. Глаза пялятся на горизонт и не хотят закрываться. Хоть пальцами их закрывай!
– Там туча, видишь?
Кран смотрит сначала по сторонам, потом на меня и, совсем уж в последнюю очередь, туда, куда я показываю.
– Не вижу, нутер, – не сразу отвечает он.
– Но я же!…
– Ты – Видящий. А я всего лишь оберегатель твоего тела.
«Всего лишь». Ну-ну. Побольше таких «всего лишь», и лекари этого мира вымрут с голоду.
– Твоя банулма ушла туда. И сейчас под ней караван. Кажется. Ты бы видел, что там…
Мне все-таки удается закрыть глаза, и я чуть не падаю.
– Тебе надо отдохнуть, нутер. Ты потратил много сил.
– Ага.
Разворачиваюсь и, как послушный мальчик, топаю к лежбищу. Пока Крант не решил, что меня нужно нести. Зрелище получилось бы то еще. А спорить с нортором… здоровья у меня не хватит. Особенно сейчас.
– Ладно. Идем, поднимем нашу спящую команду. Ужинать пора.
– Уже утро.
– Значит, еще и позавтракаем. Жрать хочу, словно дня два не ел! И спать… С чего бы это?
– Все Видящие много едят. И много спят.
– С таким режимом и растолстеть не долго.
– Среди них нет толстых.
– Уже хорошо. Но что-то не нравится мне эта работа.
Останавливаюсь, и рука Кранта тут же мягко касается плеча.
– Кто-то должен смотреть на банулму.
Спасибо. Утешил. Утешитель ты мой. Не думал, что это тоже входит в работу телохранителя.
Иду дальше. А недалеко, вроде бы, уходил. Ноги подгибаются. Глаза закрываются сами собой. За мной, надежный и заботливый, как медбрат из психушки, идет Крант. Готовый подхватить, удержать. Не-е, приятель, я на своих, я уже большой…
– …смотреть на банулму? Ну, да. За ней надо, присматривать. А то встретишь ее в чистом поле…
– Надеюсь, нутер, этого не случится.
Если бы желания телохранителей сбывались, жизнь их клиентов стала бы очень скучной.
Не, знаю, сказал я это или только подумал.
Кажется, я заснул раньше, чем добрался до подстилки.
8.
Второй караван мне не приснился. И не приглючился. Вот только путь к нему я постыдно продрых. Но самое интересное не пропустил. Наверно, у Пал Нилыча научился. Старик тоже мог все дежурство продремать, а серьезного больного везут Нилыч свежий и бодрый, как пучок молодого салата.
Вот и я проснулся аккурат перед поворотом дороги. Караван только-только поравнялся с ней. Камни, кусты и ровная степь насколько хватает глаз. Тишь, благодать… птички поют, поалы фыркают, где-то железо звенит.
Тут меня по затылку и хлопнули. А я лбом в шею поала сунулся.
«Атас, наших бьют!», – я заорал не с перепугу. От неожиданности токмо.
Но громче, чем надо бы.
Как бежит испуганная лошадь, я видел. А на что способен поал, если его напугать, словами передать трудно. На нем сидеть в это время надо.