Коммунизм - Олег Лукошин

После этого, естественно, выбора у Советского Союза не оставалось. Мировая коммунистическая коалиция нанесла мощнейший ядерный удар по Штатам. Точная цифра сброшенных бомб не называлась, но, судя по тому, что бомбардировка продолжалась целую неделю, от Америки осталось не так уж много. Впрочем, так ей и надо.

О ней, об Америке, в телевизионных репортажах из Союза вообще мало упоминалось. Наши капиталюги тут же выдвинули версию, что страна до сих пор находится в руинах, что там свирепствует ядерная зима (ну, это полная чушь, ядерной зимы над одной отдельно взятой страной быть не может, только над всем миром), что в войне выжило не более десяти процентов населения, и оно влачит жалкое предсмертное существование. Как водится, всем заявлениям советской прессы о значительных успехах в сфере здравоохранения и социальной защиты наши продажные СМИ не верили.

Этот финальный аккорд битвы за мир произошёл одиннадцать лет назад, в 2014 году. После покорения США заарканить остальные страны оставалось лишь делом непродолжительного времени. Латинская Америка всегда тяготела к коммунизму и приняла его с помощью советских войск и заразительного примера Кубинской ССР с распростёртыми объятиями, а страны Африки с радостью готовы были установить у себя тот режим, который позволял бы им жить не впроголодь. В общем, на сегодняшней день в Запределье повсеместно царила коммунистическая власть. Наша власть, гарантировавшая счастливую равноправную жизнь для всего человечества.

Я пребывал в перманентном восторге от успехов нашего параллельного собрата. Истинный трепет вызывала во мне фигура Романова. Невозможно было не восхищаться этим решительным человеком, с маниакальной твёрдостью доведшим до логического завершения всю предшествовавшую ему историю развития светлой коммунистической идеи.

В нашей же реальности он умер ещё аж в 2008 году, отодвинутый в сторону, так и не принесший благо истосковавшемуся по сильной руке народу. Трагические ошибки истории, как легко они свершаются! Вот он, висит на стене моей комнаты, рядом с портретами Ленина и Сталина. Простое русское лицо, открытое, ясное, с умными выразительными глазами и скромно зачёсанными назад убелёнными сединой волосами. Ничего броского, разве только какая-то стать особенная.

Три великих человека, три образца для подражания. О, природа, дай мне сил быть таким же неумолимым, как эти титаны!

— Виталь! — раздался за дверью разнузданный мужской оклик. Нетвёрдый стук последовал тут же. — Виталя, чего сидишь взаперти!? Выходи на свет божий, потусуйся с семьёй.

Я не отзывался. С каких это пор, пьянь вонючая, ты моей семьёй стал?

— Это Эдуард, ты слышишь? — мамашкин трахарь принялся барабанить в дверь сильнее. — Живой, нет?

— Чего тебе надо? — ответил я наконец.

— Чего, чего, — передразнил тот, довольный тем, что его не игнорируют, а общаются с ним как со взрослым, а значит уважают. — Пообщаться с тобой хочу. За жизнь перетереть. Пойдём, выбирайся! Мы с матерью на кухне интересную беседу ведём.

— Ага! — тут как тут и мамашка. — Виталик, выйди, мнение твоё хотим узнать.

Оба, довольные чем-то, вдохновенно захрюкали.

— Идите в жопу, — бросил я им. — Срать я на вас хотел.

Далее в течение двадцати минут пришлось выслушать эмоциональные тирады двух немолодых и подвыпивших людей, касавшиеся практически всех аспектов моего бренного существования.

— Да какая ему девушка, о чём ты?! — я так и видел, как разгорячённый Эдя, выпучив глаза, тревожно разводит руки в стороны. — Он же онанист. Сидит там и дрочит. Ты чувствуешь, какой запах оттуда прёт?

— Виталь, не позорься перед людьми! — взывала мать. — Выруби ты эти свои «Верасы» на хер. Стыдно же, ей богу, в наше время такое старьё гонять.

— Да, да, — тряс в праведном гневе Эдуард башкой, так, что порой она ширкала грязными патлами волос о дверь, а порой и встречалась с ней высоким сморщенным лбом, — это и есть самое настоящее презрение. Ни в грош я вас не ставлю и впредь ставить не собираюсь, но деньгами на жизнь вы меня, мразь этакая, обеспечьте. Э-э, хрен пойми от кого рождённый, а теперь благодарности от него ждёшь? Что ты, Люд, что ты! Он тебя с балкона как-нито вышвырнет, вот его благодарность какая будет.

— Сынок ведь единственный! — визгливо рыдала матуха. — Кровинушка родная! Рожала в муках, пестовала, ночей не высыпала. Каждую складочку целовала, каждую болячку лечила. Света белого не видела.

В конце концов я разозлился. Чёрт меня дери, я всё же разозлился! Я не прав, контроль терять нельзя, это чревато сбоями — не только для меня чревато — но научиться управлять злостью трудно. Вскочил с кровати, заглянул в ноутбук и после десяти секунд поиска наткнулся на вожделенную рекламу.

«Завалю на хрен весь Комитет, — мелькнула мысль, — и стану навеки Иудой».

«А ну и нечего стесняться, — мелькнула тут же другая. — От обратного если смотреть, то так и получается, что надо звонить и интересоваться. Это нормально. Не интересуются только шифрующиеся революционеры — там, где надо, тоже это понимают».

«Если что — симку сожгу, — явилась третья и окончательная. — Она всё равно левая».

И вроде как она, эта третья, меня окончательно успокоила, хотя глупой была до безобразия. Вычислить местонахождение человека можно было и по одному-единственному звонку, а возможно, что и вовсе без звонка, только по факту владения сим-картой или даже телефоном. Технологии всё позволяют. Всё и любому школьнику.

Набрал заветный номер.

Женский голос. Вполне дружелюбный.

Говорю!

— Здравствуйте, насчёт эмиграции хотел узнать. Ну, типа, как и сколько стоит.

— Очень хорошо. Вам надо подъехать к нам в офис…

— Подъехать?

— Да, мы по телефону информации не даём.

— А вы вообще что за контора? То есть, именно вы отправку совершаете, или ещё кто-то над вами?

— Мы — посредническая фирма, — после лёгкой паузы объяснила девушка. — На коммерческих условиях даём адрес эмиграционного центра. Вы туда едете и обсуждаете условия эмиграции.

— А если я его без вас узнаю?

— Не узнаете. А если узнаете, то без нашего направления вас туда всё равно не пустят.

Ну правильно! Где я живу? В продажной России!

— И сколько стоят ваши услуги?

— Расценки сообщаем на месте.

— Ой ты блин!..

— Вас ещё интересует наша помощь?

Мать с полюбовником продолжали выдавать за дверью горячие философские сентенции.

— Ладно, ладно, — сдался я, — говорите адрес.

Контора располагалась где-то в районе Павелецкого вокзала. Не так далеко, но дело не в этом. Что если они передадут меня сейчас другой посреднической конторе, а та третьей и так до бесконечности? Я ничему не удивлюсь, от этих изуверов-капиталюг можно ожидать чего угодно.

Захватил ствол. А то мало ли. Сейчас, в кобуре, удобнее. Болтается на боку и успокаивает. Кобуру на рынке взял, там их полно оказалось.

— Ты куда? — недоумевающе взирала на меня мать, пока я торопливо одевался в прихожей.

— Он прогуляться, — поглаживая по плечу, вроде как успокаивал её Эдя. — Пусть, пусть. Это полезно.

— Я и так тебя неделями не вижу, — попыталась всплакнуть матуха, в мгновение ока войдя в роль борющейся за семейное счастье и будущее сына-оболтуса женщины. — Где тебя искать если что? Потеплее одевайся, там холодно.

Посредническая фирма располагалась в полуподвальном помещении обыкновенного жилого дома, вход с торца. От одного вида замызганной двери, к которой вели кривые и грязные ступеньки, эмигрировать уже не тянуло. Не то чтобы сама по себе эмиграция окрасилась в унылые цвета, просто в глубине моментально возникло ощущение, что вся эта эмиграция — дешёвая лажа и лоховской развод. Неужели серьёзный научный центр, занимающийся искривлением пространства, мог иметь таких убогих партнёров?

Однако я спустился. Коридор, открывшийся за входной металлической дверью, почти сразу упёрся в не менее замызганную, что и снаружи, кожаную дверь без опознавательных знаков. За ней появилась деваха секретарского формата — с ней я разговаривал по телефону, не с ней? — и почти обрадовано принялась знакомить меня с условиями предоставления информации. Кроме меня из посетителей в конторе не было никого. Условия, собственно говоря, уложились в три слова:

— Десять тысяч рублей.

— Ничего себе, — буркнул я. — И это за адрес?

— За адрес и направление.

— Неплохо устроились, я погляжу.

— Выбирайте, — отразила она мой скепсис заученной фразой, позой и выражением лица, — счастливая жизнь в Советском Союзе, либо вот это всё вокруг.

Вот это всё, а именно унылое убранство так называемого офиса, состоявшего из стола, стула и шкафа с несколькими пустыми папками, действительно навевало тоску. Достаточная сумма при себе имелась — всё же недавно кассу взяли.