Приключения Синих Космонавтиков. История одного запоя - Илья Уткин

– Старик! – хмельной, разгоряченный после бани Леха ворошил мне волосы своей лапищей и проливал из стакана скотч, – Когда же мы последний раз виделись, ты помнишь? Девяносто четвертый, пятый? Мы в Крым рванули, ты набухался и от поезда отстал, а мы тебя ловили, а потом в Киеве шороху дали, шишки на рынке покупали…

– Нет, потом мы с тобой, потом мы с тобой еще на яхте плавали – ты же говорил сейчас – помнишь?

– О, бля, точно! А ты знаешь, что Слепой своего «Веню» утопил? Реально, в том же сезоне! Сухогруз подрезал! Ха-ха-ха!

История с яхтой, только что рассказанная Лехой в компании, была, конечно, слегка приукрашена – но сугубо ради художественной выразительности. В круиз по заливу мы тогда отправились вчетвером: мы с Семеновым, бизнесмен Паша и сам капитан Коля по кличке «Слепой» – погоняло ему прилепили рэкетиры, для которых он сочинял всякие воровские баллады – забавный такой, бородатый бард в очках, воплотивший свою детскую мечту в построенной своими руками маленькой бригантине. Название судна – «В. Ерофеев», не оставляло никаких сомнений в том, что судьба его будет бурной, загульной и не слишком долгой.

Я помню, как ночевал на фортах в удивительно теплые ночи, без палатки, раскатав прямо на старом карельском граните свою видавшую виды туристскую «пенку», помню, как у нас украли одну коробку текилы – кто? Я думаю, ангел-хранитель. Была дикая качка и морская болезнь, отказ двигателя и руля, вопли и падения за борт. Как же мы хохотали потом, расслабляясь и «догоняясь» после неожиданно блестящей проводки яхты через узкую гавань обратно на стоянку и мастерской швартовки с одним уцелевшим гротом! Смеялись Леха и Коля Слепой, как оказалось, экспромтом разыгравшие самый настоящий спектакль, заставивший нас с Пашей всерьез принять легкую зыбь в «Маркизовой Луже» за шторм века! Все почти, как у Джека Лондона, только там про кровожадных туземцев было…

Вот тогда и закончилось наше последнее с Лехой приключение. Да, да, точно. Жизнь разлучила нас решительно, как будто раскидав по разным полушариям. Теперь мой друг настаивал, чтобы я подробно отчитался за все прошедшие годы, но мне-то рассказывать было нечего – после блестящих Лехиных скетчей моя история казалась мне теперь безвкусной, малоинтересной.

Три реабилитации в институте Бехтерева. Новые друзья, поход в Фанские горы. Еще – Кавказ, восхождение на Эльбрус. Женитьба на альпинистке, москвичке Маше Сорокиной, переезд в столицу, где я восстановился на журфаке. Начал писать, сравнивая себя с Довлатовым, пытался не подражать его, как мы называли, пост-хемингуэевскому стилю, но все равно получалось слишком похоже. Я и пил, наверное, отчасти подражая Довлатову. Потом заметил, что подражаю другому хорошему писателю – Пелевину. Из университета и чуть позже – с работы, я вылетел в тот же год. Умер в Петербурге мой отец, спустя месяцев пять – мама. Я развелся с Машей. Мое алкогольное наваждение приняло характер циклических запоев. В перерывах я умудрялся находить хорошую работу. Я успевал заниматься творчеством, сплавляться на рафтах и каяках по бурным Алтайским рекам, посещал даже – между полетами в глубокое безмолвие – спортзал и театры, делал ремонт в квартире, заводил романы.… Однако, каждые полгода, а то и чаще, меня неизбежно всасывало в синюю трубу и выплевывало спустя пару-тройку недель всего истерзанного, все потерявшего.

А еще я жил в деревне, лежал в дурке, потом еще в двух больницах, встретил и полюбил женщину, женился на ней, зачал сына, и – продолжал срываться еще чаще, еще страшнее…

Мой отчет вместился в десять минут. Мы прикончили остатки виски в бутылке и доели нарезку, надо было возвращаться к бассейну за добавкой, но Леха уже начал свою историю – и она оказалась короче моей.

– Извини, старик, похоже, у меня все самое смешное осталось там же – пока мы были вместе. Ты Цырю помнишь? А Зэпа? Ну, ладно. Когда в девяносто седьмом Маневича завалили, случилась неслабая такая войнушка. Большой волосатый песец пробежал по рядам уцелевшей братвы. Зэпа мочканули «ореховцы» – за что – непонятно. Цыря испарился – я подозреваю, его тоже в лесу прикопали. Я-то особенно с ними не работал, я вообще ни в каких бригадах не бычился. По разным вопросам пересекался, иногда помогал по старой дружбе. Но мусора сперва меня закрыли, плотно так. Потом разбираться стали, дело из говна слепили, чтобы не зря мучился. Год в «Крестах», второй на зоне. Откинулся – жить реально негде. Маманька умерла. Кое-какие кореша остались, поселили в домике на Володарке. Я пошел в «мужья на час» – легкая страничка! Справки там не требовались, чинил-ремонтировал все подряд, не грубил, не жадничал. Одна мадам вцепилась намертво: живи, блядь, у меня! Я оценил все за и против – короче, одни плюсы, все чисто. Кольнуло, правда, что-то в груди, типа шестого чувства, но у меня же остальные пять – в таком загоне были.… Это после того, как я ей посудомойку сделал, повесил полку и оттрахал с трехлетней голодухи так, что сам удивился! А у нее свой домина в Стрельне, попроще, чем у Шамы, но после кичи и будки в Володарке – чисто царские хоромы в Константиновском дворце.

– Бухала тетя не по-детски, и я с ней задербанил на пару. Чумовая такая, мне местами даже прикольно с ней было. Мы по кабакам мотались, по всяким лофтам и лаунжам. А чаще дома синячили, она выезды терпела, чтобы только не свихнуться окончательно, боялась, ревновала и все такое. Я год сидел у нее на хате почти безвылазно, до чертей по углам. В телек таращился до полного отупения – вот, кстати, тебе и про «букер» на тридцать шестом канале в пять утра. Ушел бы давно – но куда? На машине ее гонял иногда, на «Крузаке». Шенген мне не светил, вот мы все по Волге и катались. В смысле, куда поближе. Там, на пароходе не кисло так поцапались. На почве ее патологической ревности. У нее вообще крыша ехала в эту сторону, чем дальше, тем быстрее. А я озверел – и первый раз в жизни отп..дил женщину… Бля, ты не поверишь! Это была супер терапия! Она даже бухать перестала, напрочь! Неделю не пьет, две, пошла на йогу, на всякие курсы, и я смотрю – епт, она трезвая – золотой человек! Красивая, интересная, пасти меня, правда, не перестала, но – как-то поспокойнее, с юмором, что ли. Хотя я ей тогда, на Волге, между нами, нос сломал… Короче, пошли у нас и чувства появляться. Я на инженерную работу устроился. С первой получки летел домой – с цветами! А она в ванной висит, холодная, блядь, как труба. Повезло, что маляву оставила, листов пять, наверное, очень обстоятельно меня отмазала. Покуковал в КПЗ дня три – и в белый свет под подписку.

– А что там было, в записке? – полюбопытствовал я. Мне было интересно слушать своего друга, я как будто видел фильм, пока Леха рассказывал. Состояние было звеняще-приподнятым, необычайно ясным, мне казалось, что я могу выпить еще много алкоголя, а могу остановиться, просто не пить, и все. «Я вылечился», помнится, крутилась в голове такая безумная мысль.

– В записке? – Леха словно отодвинулся, я стал плохо видеть его. – Не знаю, дружище, не при мне нашли. Надеюсь, она мне там ничего не завещала, иначе мне крышка была бы капитальная. Я, кстати, тебя искал тогда.

– А когда, в каком году?

– Две тысячи второй, получается, осень…

– Так я в Швеции был! Да, как раз – лето-зима, в декабре вернулся.

– Ясно. – Леха закурил. – Ребят я не нашел, будку мою бомжи сожгли, я, кроме тебя, искал всех подряд – как вымерли все! Пошел бичевать. На Лиговке барыги «паленкой» траванули, в больничку въехал. Потом еще – в другую, в кардиологию. Там доктор был, Гриша Цванг, я ему кардиограф модернизировал… ты смотри, комары, сука, кусают!

– Я в Коми был, дороги строил.

– Пипец тебя помотало.

– Вот уж да! Пытался шабашить с ребятами. Знаешь, Леха, сколько там комаров было? Рукой по воздуху – цап! Полный кулак!

– Ого!

– А ты наших видел кого, знаешь, кто где?

– Нет, а ты? Про Мотю что-нибудь слышал? А про Галошу?

– У, ты вспомнил кого!

Картинки из прошлого вновь промелькнули перед моими глазами. Мой друг серьезно увлекался радио-электротехникой и химией. Не говоря уже об огнестрельных и взрывных устройствах. Информацию Леха поглощал жадно – покупал научно-популярные журналы на деньги, которые легко выигрывал в «трясучку». Уроки, на которых не ставились опыты – игнорировал. До много доходил своим умом. Еще Леха любил музыку. Собрал радиоприемник, который ловил «Голос Америки из Вашингтона» чуть не в полный обход «глушилок». Он записывал свои любимые команды на катушечный магнитофон – сработанный из восстановленного металлолома, и таскал его в школу на танцевальные вечера. В те времена, когда мы еще вовсю «фанатели» от «Самоцветов» и «Поющих гитар» и только-только начинали робко прислушиваться к наиболее доступным, целомудренным хитам «Битлов» на «сорокопятках», Семенов на школьных танцах на всю мощь врубал «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин», «Юрайя Хип», «Слейд» и «Гранд Фанк Рейл Роуд». Не знаю, как у других ребят, но моя кожа до сих пор помнит те мурашки, которыми она покрывалась, когда с нашей школьной сцены, из огромных казенных динамиков начинали звучать невероятные, сносившие нафиг нашу неокрепшую пионерскую психику рифы «My Woman From Tokyo» и «Fireball».