Зерно правды - Анджей Сапковский

— Утром, как проснёшься, не бывало у тебя испачканных ног? Хвои в постели?

— Нет.

— А не бывало у тебя…

— Нет. Коротко, прошу.

— Ты правильно опасаешься.

— Можно этому помочь? Коротко, прошу.

— Нет.

— Наконец-то. Идём, я провожу тебя.

На подворье, когда Геральт поправлял вьюки, Нивеллен погладил лошадь по ноздрям, похлопал по шее. Плотка, обрадованная ласке, наклонила голову.

— Любит меня зверьё, — похвасталось чудовище. — И я их тоже люблю. Моя кошка, Жарлочка, хоть и убежала сперва, потом вернулась ко мне. Долгое время это было единственное живое существо, разделявшее со мной мою горькую участь. Вереена тоже…

Замолчал, скривил пасть. Геральт усмехнулся.

— Тоже любит кошек?

— Птиц, — ощерил зубы Нивеллен. — Проговорился, зараза. Э-э, да что там. Это тебе не купеческая дочка, Геральт, и не ещё одна попытка найти зерно правды в старых байках. Это кое-что поважнее. Любим друг друга.[55] Если засмеёшься, дам тебе в морду[56].

Геральт не засмеялся.

— Твоя Вереена, — сказал он, — вероятно, русалка. Знаешь об этом?[57]

— Догадываюсь. Худощавая. Чёрная. Говорит редко, на языке, которого не знаю. По целым дням пропадает в лесу, потом возвращается. Это типично?

— Более-менее, — ведьмак подтянул подпругу. — Наверное, думаешь, что не вернулась бы, если бы ты стал человеком.

— Уверен. Знаешь ведь[58], как русалки боятся людей. Мало кто видел русалку вблизи. А я и Вереена… Эх, зараза. Бывай, Геральт.

— Бывай, Нивеллен.

Ведьмак пихнул лошадь пяткой в бок, поехал к воротам. Чудовище вперевалку шло рядом с ним.

— Геральт?

— Слушаю тебя.

— Я не так глуп, как ты полагаешь. Ты приехал сюда следом за одним из купцов, который тут недавно побывал. С ним что-то случилось?

— Да.

— Он был у меня три дня тому назад. С дочкой. Не самой красивой, впрочем. Я приказал дому закрыть все двери и окна, не подал признаков жизни. Они покрутились по двору и уехали. Девица сорвала одну розу с тётиного куста и приколола себе на платье. Ищи их где-нибудь в другом месте. Но остерегайся, места здесь паскудные. Я говорил тебе, ночью в лесу небезопасно. Здесь происходят нехорошие вещи.

— Благодарю, Нивеллен. Буду помнить о тебе[59]. Кто знает, может найду кого-то, кто…

— Может. А может нет. Это моя забота, Геральт, моя жизнь и моя кара. Я научился её выносить, привык. Если станет хуже, тоже привыкну. А как станет совсем плохо, не ищи никого, приезжай сюда сам и закончи дело. По-своему, как ты умеешь. Бывай, Геральт.

Нивеллен повернулся и бодро зашагал в сторону особняка. Не оглянулся[60] уже больше ни разу.

Округа была безлюдной, дикой, зловеще враждебной. Геральт не вернулся на тракт до сумерек — не хотел делать крюк, поехал напрямик через бор. Ночь он провёл на лысой вершине высокого холма, с мечом на коленях, при свете небольшого костра, в который время от времени подкладывал пучки аконита. В середине ночи далеко в долине он заметил огонь, услышал безумные завывания и пение, а также вопль, который мог быть только криком умирающей в мучениях женщины. Поехал туда[61], едва засветало, но обнаружил только вытоптанную поляну и обугленные кости в тёплой ещё золе. Кто-то сидел в кроне могучего дуба, вопил и шипел. Это мог быть леший, но мог быть и обычный лесной кот. Ведьмак не стал задерживаться, чтобы проверить.

Около полудня, когда он поил Плотку у родника, лошадь пронзительно заржала, попятилась, оскаливая жёлтые зубы и грызя мундштук. Геральт привычно успокоил её Знаком и тогда заметил[62] правильную окружность, образованную торчащими из мха шляпками красноватых грибков.

— Ты становишься настоящей истеричкой, Плотка, — сказал он. — Это ведь обычный чёртов круг. К чему эти сцены?

Лошадь фыркнула, задирая к небу голову. Ведьмак потёр лоб, наморщил его, задумался. Потом одним прыжком оказался в седле, повернул коня, быстро поскакал назад по своим собственным следам.

— Любит меня зверьё, — пробормотал он. — Прости меня, лошадка. Выходит, что ты разумней меня.

Лошадь прижимала уши, фыркала, рвала подковами землю, не хотела идти. Геральт не успокаивал её — соскочил с седла, перебросил поводья через голову коня. За плечами уже не было старого меча в ножнах из кожи ящериц — его место сейчас занимало сверкающее, красивое оружие с крестообразной гардой и длинной, хорошо уравновешенной рукоятью, заканчивающейся шаровидной головкой из белого металла.

На этот раз ворота не отворились перед ним. Они стояли открытыми так, как он их оставил, уезжая.

Послышалось пение. Он не понимал слов, не мог даже узнать языка, на который они походили[63]. Да это и не требовалось — ведьмак знал, чувствовал и понимал саму природу и суть этого пения, тихого, пронизывающего, разливающегося по жилам волной тошнотворного страха.

Пение прекратилось неожиданно и тогда он её увидел.

Она прильнула к спине дельфина в высохшем фонтане, обняв замшелый камень маленькими ручками, такими белыми, что казались прозрачными. Из под бури перепутанных чёрных волос блестели, уставившись на него, огромные, широко раскрытые глаза цвета антрацита.

Геральт медленно приблизился мягким, эластичным шагом, заходя полукругом со стороны стены, мимо куста голубых роз. Создание, прильнувшее к спине дельфина, поворачивало за ним своё личико с выражением неописуемой тоски, полное прелести, которая показывала, что песня ещё не окончена[64], хотя маленькие бледные губки были сомкнуты и из-за них не доносилось ни малейшего звука.

Ведьмак остановился на расстоянии десяти шагов. Меч, мало-помалу доставаемый из чёрных эмалированных ножен, ярко засветился и засверкал над его головой.

— Серебро, — сказал он. — Этот клинок из серебра.

Бледное личико не вздрогнуло, антрацитовые глаза не сменили выражения.

— Ты так сильно походишь на русалку, — продолжал спокойно ведьмак, — что обманешь любого, черноволосая. Но лошади никогда не ошибаются. Узнают таких как ты инстинктивно и безошибочно. Кто ты? Думаю, что муль или альп. Обычный вампир не вышел бы на солнце.

Кончики бледных уст дрогнули и слегка поднялись.

— Притягивает тебя Нивеллен в его облике, верно? Сны, о которых он вспоминал, вызывала ты. Догадываюсь, что это были за сны и сочувствую ему.

Создание не шелохнулось.