Тебе посвящается - Макс Бременер

Без фуражки Хмелик был еще менее мужествен, он казался таким маленьким и беззащитно-домашним, что Валерий, забывая, что перед ним пятиклассник, умилялся связности его речи.

Потом все прямо-таки загорелись идеей совершить зимой лыжную вылазку, а летом — недельный шлюпочный поход, подобный тому, в котором Валерий участвовал сам, еще пионером. Некоторые ребята заявили, что тотчас вступят в школьный географический кружок, потому что именно кружок будет готовить походы по воде и по суше.

Под конец порешили непременно ходить сообща на все детские и юношеские фильмы и затем обсуждать их. А причастный к акробатике крепыш Геннадий Конев (когда перелезали через забор, он подставлял товарищам плечи) предложил смотреть все вообще хорошие фильмы, хотя бы и взрослые, потому что «из-за какого-нибудь поцелуя на мировую картину не попадешь и жди, когда шестнадцать стукнет».

Словом, похоже было на то, что общий язык с ребятами нашелся сам собой, даже искать не пришлось.

— Так. А кто у вас члены совета отряда? — поинтересовался Валерий, собираясь затем выполнить совет Игоря и прямо спросить у них, кто из старшеклассников обирает младших.

Поднялось несколько мальчиков и девочек, в том числе Хмелик и Конев.

— Ну, а кто же из вас председатель совета?

Разглядывая членов совета, Валерий подумал, что удивительнее всего было бы, если б председателем оказался Хмелик.

С последних парт, где по трое сидели мальчишки, донесся не шепоток, а, скорее, какой-то шорох. После короткой паузы ребята стали отвечать вразнобой:

— А его сегодня нет…

— А он домой ушел…

— Он заболел…

— Не заболел, а с лестницы свалился.

— Да на истории был еще…

— А на арифметике — нет…

— Он с лестницы свалился, — повторили с задней парты.

— Говорит, что свалился, — сказал Хмелик, словно поправляя.

— Не «говорит», а об ступеньку расшибся! — грубо отозвались с задней парты.

— Может, председатель на арифметике оставаться не хотел? И оттого у него хворь появилась… — предположил Валерий, чувствуя, что тут что-то не так.

— Что вы, Лаптев ведь отличник! — возразили хором девочки — наверное, пораженные, что кому-то могут быть неизвестны успехи председателя в ученье. — Он ни капельки не боится, когда его вызывают.

— Значит, на последней перемене Лаптев упал, разбился и ушел домой, — сказал Валерий. — А его проводил кто-нибудь?

Встал мальчишка с задней парты и принялся объяснять со старательностью троечника, который силится рассуждать, как велят на уроке, и в усердии вслух сам себе задает вопросы:

— Лаптев разбился на последней переменке. Теперь: как получилось, что он из школы пошел один? Это получилось ввиду того, что у него ноги целые. Он сбегал в учительскую и отпросился. Теперь: откуда мы взяли, что Лаптев разбился? У него из носа кровь текла. Он упал лицом об пол.

— А ты видел? — спросил Гена Конев.

— А тебе что? — буркнул мальчишка.

Остальные настороженно молчали.

— Как твоя фамилия? — Валерий по проходу между партами приблизился к мальчишке.

— Моя? — переспросил тот. — Тишков. А что?

— Я же еще не знаю ваших фамилий, — ответил Валерий, — буду запоминать. Вот. А Лаптева кто-нибудь навещать пойдет?

— Я, — сказал Хмелик. — Моя фамилия Хмелик.

— Хорошо. — Валерий помедлил и, почти убежденный теперь, что это бесполезно, задал все-таки вопрос, который давно приготовил: — Ребята, а к вам не пристают эти… из-за которых вы тогда акробатикой занимались?

Но упоминание об «акробатике» не вызвало у ребят, как в первый раз, оживления. Не сразу, вразброд, тихо и неохотно, несколько мальчиков ответили, что никто их не трогает. И Валерий ощутил, что все как-то замкнулись; если б не то, что все по-прежнему сидели на своих местах, можно было бы сказать, что его стали сторониться.

С полминуты ребята молчали, уставясь в парты. Гена Конев, глядя в одну точку, прижмуривал то левый, то правый глаз…

Валерий встал и распахнул дверь класса:

— Можете расходиться.

Он спустился с ребятами в раздевалку и здесь предложил Хмелику зайти к Лаптеву вместе.

…Бывают в жизни минуты, которых стараешься никогда не вспоминать. И чаще всего это — минуты слабости. Терпимо воспоминание о боли, но невыносимо воспоминание о давнем малодушии — вспыхнув, оно заставляет усомниться в сегодняшней силе души. И страшна беспомощность, когда перед тобой непоправимое, когда стоишь, потупясь, ненужный, медля уйти… Беспомощности не забыть, но, на худой конец, это все-таки хорошо — служит наукой.

Так Валерий не мог потом позабыть минут, проведенных у Лаптева дома.

На звонок им открыла соседка председателя, и они долго стояли в тиши коридора, возле гудящего электрического счетчика, пока к ним не вышла мать Лаптева.

Она не пригласила их в комнату. Близоруко и раздраженно щурясь, не громко, но резко спросила, что им надо. Валерий сказал.

— Сашу нельзя сейчас видеть, — ответила мать Лаптева. — Ему нужен абсолютный покой. У него сотрясение мозга.

Хмелик, испуганно округлив глаза и губы, судорожно вдохнул. И чуть-чуть поубавилось враждебности на лице матери, оно разгладилось самую малость, и тогда стало на нем заметно страдание, скрытое до того за неприязнью.

— Мы хотели у Саши узнать… — сказал Валерий. — У меня такое подозрение: может, он не случайно упал… И я хотел спросить…

— Поздновато у вас родилось подозрение! — жестко перебила мать Лаптева. — После того как его успели избить и стукнуть головой об стенку!

— Кто?! — У Валерия застучало в висках и припомнился вдруг объясняющий голос Тишкова: «Теперь: откуда мы взяли, что Лаптев разбился?»

— Саша их не назвал. Потому ли, что он теперь их не помнит… — Мать запнулась, сделала с трудом глотательное движение. — Или потому, что он их боится.

Как случилось, звучало в этом «боится», что моего неробкого сына коснулся страх?

— Поздновато появились ваши подозрения! — Сашина мама отступила к порогу своей комнаты и взялась за ручку двери.

Валерию хотелось ответить, что его только что назначили вожатым, что он только еще начинает во все вникать, но он понимал, что эта отводящая от него упреки правда была бы все-таки жалким и мелким оправданием. Больше, чем оправдаться, он желал в ту минуту утешить чем-то мать Лаптева.

— Во второй раз такое с Сашей наверняка не повторится! — сказал Валерий и, едва сказав, почувствовал, какую сморозил глупость.

Только что произошла с Сашей беда, неизвестно еще, как все обернется, а он нашел, чем обнадежить, чем подбодрить: «второй раз вашего сына по голове не трахнут». Обошлось бы сначала с первым…

— «Не повторится»… — отозвалась мать Лаптева. — В вашей школе Саша, что бы там ни было, никогда учиться не будет.

Ребятам оставалось попрощаться. Уже с лестничной площадки Хмелик нерешительно спросил:

— А приходить к Саше когда можно?..

И мать Лаптева ответила слегка потеплевшим голосом:

— Позвони нам, Леня, по телефону.

В тот же вечер Хмелик рассказал Валерию, что на сборе Лаптев собирался говорить о тех пионерах, которые по вечерам спекулируют возле кино. Об этом проведали откуда-то двое больших ребят, на перемене они — Хмелик слышал — пугали Лаптева: ябедник от «темной» никуда не спрячется. Саша им ответил, что не к директору идет тайком жаловаться, а всем ребятам расскажет про некоторых. И они от Саши отстали.

Но на последней переменке большие ребята прислали за ним Тишкова, который возле них околачивается, и Саша поднялся на четвертый этаж. Вернулся Лаптев в ссадинах и в крови и сказал, будто упал. Однако можно было догадаться, что это скорее всего не так, потому что ребята, которые Лаптеву грозили, стоят по вечерам в переулке рядом с теми, что отнимают у маленьких деньги. Сами они не отнимают, но стоят рядом с теми, которые отнимают.

Узнав все это, Валерий поспешно спросил Хмелика, сможет ли тот показать ему в коридоре двоих ребят, суливших Саше «темную». Хмелик ответил, что сможет. И Валерия охватили азарт и озноб нетерпения. То рисовалась ему расплата с хулиганами, то он прикидывал, что может ей помешать: не явятся, например, завтра подлецы в школу, раздумает до утра Хмелик… Первое и особенно второе было почти невероятно, но все-таки беспокоило. И, чтоб Хмелик не передумал, Валерий стал длинно хвалить его за мужество, отчего тот насупился и, похоже, немного струхнул. У Валерия ёкнуло сердце, и он продолжал хвалить Леню — выспренне, немного заискивающе, а уж этого с ним никогда не бывало. Он ожесточался от фальши своих слов, но не мог смолкнуть. Тогда-то Хмелик неожиданно его прервал.

— Волков бояться — в лес не ходить! — проговорил он решительно. И не слишком смело улыбнулся.

…Когда наутро Хмелик указал Валерию в коридоре на Шустикова и Костяшкина, Валерий изумился. Костяшкина он не знал, но Алеша Шустиков был в мужской школе его одноклассником. И за те годы, что Валерий учился с ним вместе, Алеша Шустиков никогда, ни по какому поводу не оказывался в центре внимания ребят. Он был тих и уныл. Даже Ляпунову никогда не подпевал. Пожалуй, лишь два раза имя его было у класса на устах. Первый раз — когда он в числе сельскохозяйственных культур, произрастающих в долине реки По, назвал макароны. Все тогда долго хохотали. И второй раз — когда в седьмом классе у ребят зашел разговор о будущих профессиях. Кто мечтал стать капитаном ледокола, кто химиком, кто футболистом, кто артистом, как Ильинский, кто разведчиком, как Кадочников… И многие признавались, что выбор еще неточный — может, и передумают. Шустиков же сказал твердо, но без мечты в голосе: