Звезда творения - Ирина Черкашина

Я прошла мимо закрытого окошечка кассы. В зале никого не было, только у входа дремала старушка-вахтерша, прозрачная и хрупкая, как мотылек. А где же Ольга Николаевна?..

— Добрый день, а где… все? — спросила я, не придумав ничего лучше.

Старушка приоткрыла блеклые глазки:

— Все ушли на внешний объект. Если надо, так подождите. А для посещения мы уже закрыты.

Но мне ждать не хотелось. Я спросила, как найти этот самый внешний объект.

— Идите до конца улицы, еще дома три, — проскрипела вахтерша. — Лабиринт-то и увидите… Не бойтесь, мимо не пройдете.

Я миновала ограду музея и сразу поняла, в какую сторону идти. Невдалеке, за домами, виднелось открытое пространство вроде пустыря, за которым смутно темнел лес. Я прошла по узкому тротуару мимо поникших от зноя берез и старинных, вросших по окна в землю домиков. Однако еще издали мне послышались крики, рокот моторов, какой-то лязг. Там, в конце улицы, творилось что-то неладное. Да что же это может быть?

Я миновала последний домик и остановилась. Передо мной лежал большой пустырь, поросший низкой, желтоватой от жары травой. Вдоль жилых домов вилась грунтовая дорога. Через пустырь тянулась хорошо утоптанная тропинка, которая почему-то прижималась к его левому краю. Я пригляделась и поняла почему: посередине пустыря дремлющей змеей раскинулся каменный лабиринт. Возле него рычала двигателями строительная техника: желтый экскаватор с поднятым ковшом, бульдозер, пара самосвалов. Все они выстроились полукругом, словно хищники, загоняющие добычу. Двигатели извергали клубы сизого вонючего дыма. Перед экскаватором беспокойно двигалась маленькая группка людей. Они махали руками и что-то кричали. Экскаватор, видимо, не выдержав напряженного противостояния, дал по газам и дернулся вперед. Люди побежали. Только один человек, совершенно седой и хрупкий на вид, остался. Он раскинул руки, словно собирался остановить собственным телом тяжелую машину. Экскаватор снова дернулся и заглох в каком-то полуметре от человека. Я бросилась на помощь, даже не подумав, стоит ли это делать.

Когда я добежала до места битвы, напряжение уже спало. Техника разворачивалась и покидала пустырь. Только молодой, очень загорелый и очень раздраженный экскаваторщик оставался рядом со своей машиной Он звонил по мобильному телефону. Видимо, начальству.

— Говорю, не пускают! Я что, давить их должен? — тут он сделал паузу, видимо, выслушивая ответный мат. А потом заорал: — Да увольняй, мне! Лучше уволиться, чем в тюрьме сидеть! А?.. Вот сама, садись и копай!

Дальше он выразился так заковыристо, что можно было не сомневаться — начальница бросила трубку. Экскаваторщик с досадой сунул телефон в карман рабочих штанов, без лишних слов залез в кабину и уехал. Нам на прощанье остался только едкий запах дизельных выхлопов и развороченный колесами дерн.

Самый храбрый из защитников лабиринта оказался старичком с редкой бородкой. Он был одет в мятый полотняный костюм, а на кончике носа чудом удерживались очки в тонкой оправе. Вылитый Старик Хоттабыч из старого фильма… Боевой пыл, однако, в нем горел на зависть молодым.

— Вы видели?! — спросил он меня, подпрыгивая от возбуждения, когда я подошла узнать, не нужна ли помощь. — Я им ни пяди не отдам! Они уже не в первый раз пытаются силой прорваться!

— А зачем? Кто они? — спросила я. Из лесочка к нам подтягивались остальные протестующие. Они выглядели смущенными: разбежались по кустам, тогда как их пожилому предводителю удалось успешно отразить атаку.

— Бизнесмены, — ответил старик презрительно. — Подавай им участок земли, чтобы что-то там построить. Мебельный цех или еще что-то, я не помню. А на участке — памятник архитектуры и раскопки. Каково, а?

Он встопорщился, как рассерженный воробей.

— Когда они в первый раз приехали, мы уж думали — все, конец объекту. Но отстояли… И потом куда только не писали: и в архитектурное управление в область, и в Министерство культуры, и в прокуратуру… Везде обещают помочь, только долго что-то, — старик недобро усмехнулся. — В суд подали. А эти… Не дожидаясь суда, нападают, так в себе уверены. Представляете, пишут нам, что во время строительства ни лабиринт, ни раскопки не пострадают. Это прямо на стройплощадке-то, как же… Но мы им не сдадимся!

Подчиненные закивали — да, конечно, не сдадимся. Похоже, им еще долго придется реабилитироваться после бегства в кусты… Я осмотрелась внимательнее: пустырь, конечно, был велик и вполне годился в качестве уже расчищенной строительной площадки. Хотя для чего биться именно за эту поляну, мне было непонятно. Неужели других мест для строительства не найти? Со стороны леса пустырь все еще был огорожен остатками очень старого деревянного забора. От времени он потемнел, некоторые секции отсутствовали, некоторые — валялись среди травы. Лес с одной стороны показался мне более редким, пронизанным солнечными лучами, и, приглядевшись, я увидела между деревьев заржавленные оградки и памятники. Старое кладбище… От него должно было бы веять покоем и умиротворением, но меня внезапно мороз продрал по позвоночнику. Здесь ощущалось напряжение, словно я стояла на краю пропасти. Это место манило и пугало одновременно. На самой поляне, почти полностью заросшие низкой травой, лежали кольца древнего лабиринта. Чуть дальше — закрытая досками и огороженная заборчиком яма старого раскопа. Там, все еще под землей, дремало древнее городище, на котором современные бизнесмены и собирались строить свои мебельные цеха.

— Спасибо за поддержку, — старый директор энергично пожал мне руку. — Я рад, что простые люди не остаются равнодушными к бедам нашего музея. Спасибо!

— Пожалуйста, — пробормотала я.

— Отлично, тогда пойдемте домой. Думаю, сегодня они сюда больше не сунутся.

Я поняла, что «домой» — это означало в музей. Для того типа руководителей, каким был Анатолий Александрович, слова «дом» и «работа» обозначали одно и то же. И будь я проклята, если в этот момент не ощутила слабый, но неприятный укол совести. Этот человек жил своим делом, гордился им и готов был за него умереть, в отличие от остальных… а я собиралась причинить вред тому, что он любил. Ничем я не лучше этих строителей-разбойников…

«Да, но он же об этом не узнает, — возразил другой голосок внутри меня. — И никто не узнает. А кто уже знает, тот никому ничего не расскажет».

Директор, а за ним и все остальные двинулись обратно по разбитому тротуару. Я украдкой разглядывала нестройную толпу музейных работников, точнее работниц. Кто из них Ольга Николаевна? Антон упомянул, что она «интересная дамочка». А у меня ума не хватило спросить подробней. Кто она: та плотная брюнетка? Или сухощавая женщина предпенсионного возраста, явно очень следящая за собой? Или нежная полнеющая блондинка лет тридцати пяти?

Я топталась на месте, пока они проходили мимо, но именно нежная блондинка, шедшая последней, внезапно подняла на меня взгляд и едва заметно кивнула. Я молча двинулась за ней.

И в музей я вошла вслед за музейщиками, словно имела право здесь находиться. К моему удивлению, никто, даже директор, не обратил на меня внимания. Сотрудники с видимым облегчением разошлись по залам. Разговоры их, как я заметила, вращались по большей части вокруг погоды и ситуации на дачных участках и почти не касались только что пережитого на пустыре сражения. Ольга Николаевна снова сухо кивнула мне, приглашая следовать за собой. Мы вошли в узкую служебную дверь, миновали темный коридорчик, служивший, наверное, во время оно проходом для прислуги. Сейчас в нем томились только старые пыльные стулья. В коридор выходили несколько таких же, как и в музейном зале, узких дверей. На одной из них висела поблекшая, заляпанная белой краской табличка «Директор». На стене напротив — прошлогодний рекламный плакат «Ночи в музее».

— И что, к вам ходят на «Ночь в музее»? — удивленно спросила я, прежде чем успела прикусить язык.

— Ходят, — пожала полными плечами Ольга Николаевна. — Еще как ходят. У нас в Северо-Каменске, понимаете, не так много мест, куда можно пойти…

Она отперла последнюю по коридору дверь, над которой подслеповато помаргивал красный глазок сигнализации.

— Это хранилище исключительно для живописных работ, — сказала музейщица. — А сейчас, когда готовится выставка, здесь только полотна Порфирия Степановича. Вы пока осмотритесь, я сейчас вернусь. Надо отключить сигнализацию.

Хранилище представляло собой узкую и длинную комнату, оклеенную блеклыми обоями, с единственным зарешеченным окном в торце. В форточку был врезан пожелтевший от времени вентилятор. Пахло в хранилище старой бумагой, краской и пылью. На стене висел большой термометр, который показывал двадцать пять градусов тепла. После тяжелого вечернего зноя — приятная, ровная прохлада. Но я почему-то не чувствовала облегчения. Наоборот, напряжение, охватившее меня возле лабиринта, словно усилилось. Наверное, тому виной были полотна Бесчастного, окружавшие меня со всех сторон. Они — вместе с аурой их создателя — словно обрушивали на входящего всю страсть и весь смысл, который мастер постарался в них вложить.