Хозяин бабочек - Тата Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Неслыханный позор, — сказала ведьма с потолка.
— Скажите, — ответил я слабым голосом, — а вы не могли бы с потолка на пол пересесть, а то у меня голова кружится.
Ведьма какое-то время помолчала, а потом рухнула на пол — я ждал грохота, но упала старуха легко, словно ворох тряпок просыпался. И смотрелась она в таком ракурсе ничуть не лучше, чем раньше. Седые космы, обтянутый пергаментной веснушчатой кожей череп и единственный желтый острый зуб, торчащий из-под носа-клюва.
***
Когда-то она жила на горе, которая всегда принадлежала ей, потом пришли эти бритоголовые, навоняли курильницами, натаскали сюда чужих наглых духов. От священных гимнов уши чесались так, что пришлось перебраться на дальнюю сторону, как уйти-то, своя же гора, не чужая. И город разросся. Был раньше деревушкой бедной да малолюдной, а сейчас гляди-ка: все важные ходят, с чиновничьими табличками, да претолстые, да глаза от жира в щелки заплыли. Вот и попугаешь иногда немножко. У кого кошелек возьмешь, пока хозяин в беспамятстве валяется, с кого халат на зиму снимешь. Но и сама старая О-Кицу разленилась, разнежилась, пристрастилась к рисовым колобкам, да к овощам маринованным, да ко всему прочему, чем здешние торговые ряды богаты. Прикинешься женой богатого купца, по лавкам и рынкам ходишь, хорошо! Кто бы и сказал раньше, что страшная ведьма одинокой горы заведет себе ящик с головными шпильками, да начнет по театрам бегать — кукольные сказки смотреть, все лесные бесы себе бы животики надорвали. Нет, конечно, можно и сейчас могилку разрыть, да покойничком поживиться. Но что там за мясо-то? Рисовый колобок с тунцовой стружкой, считает старая О-Кицу, куда лучше любого покойника, будь тот хоть сам бонза.
Тут я зачем-то достал из инвентаря оставшуюся палочку с поджаренными осьминогами и протянул ведьме. Та палочку приняла, ловко куснула зубом одного осьминога, почавкала, прикрыв желтые глаза.
— Вот я и говорю, — сказала О-Кицу, — что во всем можно хорошее сыскать, если порыться как следует. Ты-то здесь откуда взялся такой бесполезный?
Я пожал плечами.
— Вы — первая ведьма, которую я встретил в этом мире. Никто меня нашему искусству не учил, до всего своим умом доходил.
— Ой, и до многого же ты дошел… А что не учили, так то понятно. Чего тебя учить, ежели ты недоделок. Ты сперва родись как следует, со всем, что живому существу положено, а потом уж и учись.
— Замечательный совет, — пробормотал я. — жаль только, что совершенно неизвестно, как им воспользоваться.
— А, может, я бы тебя и поучила, — сказала О-Кицу, склюнув второго осьминога, — только тебе моя наука в прок не пойдет. Ты — из лесных, а я ведьма горная, разная земля нас питает. Я на камнях стою, ты травами оплетен. Во мне огонь, в тебе вода. И как мне тебя учить? Я тебе одно скажу, не давай ржаветь своему ножу.
Я достал из сумки свой нулевой нож без прочности.
— Без силы от этого ножа проку никакого, я им только рыбу могу разделывать.
— Дурак!
Ведьма выдвинула метра на два руку и хлопнула меня по макушке.
— Дурак, бездарь, тупица! Все, что у тебя есть, — это твой нож, понял?
— Нет, — ответил я и в этот раз почти сумел увернуться от оплеухи.
— Ты как скупец, который на мешке с добром сидит. Ты думаешь: «это мне не нужно и то мне не нужно, и сего мне не надо», а тебе все нужно! Что последнее тебе дано?
— Дано? А! Вы про навыки? Не знаю, какая-то «игогушка». Я еще толком не разбирался.
В этот раз от затрещины у меня аж искры из глаз полетели.
— Дурак! Ничтожество! Грязное пятно на нашем имени! Не буду я тебя учить, даже если бы и могла. Либо сам себе голову отрастишь, либо так и будешь ходить с пустой шеей.
Ведьма решительно поднялась и направилась к окну.
— Погодите, — сказал я.
Ведьма обернулась.
— А вы не видели рядом с нами там, у стены, был такой железный человек. Вы о нем ничего случайно не знаете? Его зовут Хохен.
Тут лицо ведьмы сморщилось и она зашипела, как кошка, на которую плеснули кипятком, съежилась в черный шар и с гудением вылетела в окно.
Что же, наверное я могу себя поздравить. Мне удалось довести до истерики и заставить сбежать ведьму-людоедку, могущественную менталистку. Так, а где моя шапка? Нет уж, посплю сегодня в ней, бог с ними, с пружинами. Устроюсь как-нибудь.
***
Рыбника мы искали уже почти неделю без какого-либо результата, Напрасно глашатаи на всех городских рынках били в барабаны, обещая пятьдесят золотых и бочонок сладкой рисовой водки тому торговцу рыбой, который служил когда-то в храме Зеленого тигра, за наградой так никто и не явился. Вечера Ева проводила в реале, выискивала всю информацию по этому монастырю. Как оказалось, она была права — знаменитый монастырь находился на центральной линии континента на вершине высоченной горы, вокруг которой на данный момент было аж четыре линии фронта. Там все дрались примерно со всеми, так что даже восточный фронтир на Таосань не был сейчас популярен как у неписей, так и у любящих войну игроков. Все самое интересное творилось вокруг Тигриной Горы. С нашими уровнями мы не имели ни малейшего шанса к горе пробиться: ни в одну из армий нас не взяли бы, а если бы мы сами по себе там ползать стали — то нас просто повесили бы как лазутчиков.
В городе тем временем нарастало беспокойство. Какие-то не то жужени, не то фужени куда-то там шли, чем горожане Камито были очень недовольны и вовсю собирались в отряды самообороны. За несколько дней город решительно изменился, превратившись в подобие военного лагеря. Боевые отряды один за другим выходили в некий обещавший стать победоносным поход, половину лавок закрыли, а там, где раньше бездельничали пятеро стражников, сейчас обыкновенно нес службу подросток неясного пола в слезающем на глаза шлеме и с копьем, которое он не мог удержать. Мне удалось все же разок улизнуть на утренней заре на рыбалку, и весьма разнообразный и частично малоаппетитный улов у меня приняли в «Драгоценностях» за треть цены, так как горожанам сейчас было не до деликатесов. Я, конечно, все время помнил слова ведьмы о том, что только дураки позволяют ножам ржаветь, и все собирался выйти за ворота, найти пять видов этих дурацких трав, на которых хватило бы моего жалкого уровня травничества, и посмотреть — что такое игогушка и с чем его едят, но как-то руки не доходили. Тем более у Евы постоянно появлялись новые идеи, одна другой безнадежнее. То нужно было попытаться раздобыть список рыбников-монахов в местной канцелярии (затея совершенная в своей бессмысленности), то отвести Хохена в здешнюю школу, вдруг кто-то из учителей да окажется сведущим в древней истории.
В этот раз мы с Евой и Акимычем возвращались из городской библиотеки Камито, где собственными глазами убедились, что автопереводы с китайского, да и с японского — все еще беспредельно кошмарны, и большинство исторических трактатов, которые мы могли взять там почитать, содержали сведения в стиле: «Сырой и многочисленные мокрые женщины снова опять много шума, славься великий император, Чайник Глубокомысленности!». Все-таки в разговорах с неписями и игроками языки куда лучше мозгом воспринимаются, чем чистая графика. А тексты, написаные кандзи (а не слоговой азбукой, как большинство вывесок в Камито) — все еще непреодолимая преграда для нейронных словарей. Хохен тащился за нами, и в его латах уже отражались первые зажженные фонари, когда мы свернули к центральным воротам. И вот тут и началась суматоха. Со всех концов города раздались отчаянные удары гонгов, горожане, бросая тележки и поклажу, неслись кто куда, а несколько малолетних стражников отчаянно пыхтели, навалившись грудью на тяжелые створки огромных ворот, когда земля затряслась, загудела, а ворота ударились по сторонам стены под ударами десятков яростных копий. В Камито ворвалась конница. Это были всадники в меховых шапках с длинными хвостами, в коротких куртках и кожаных штанах, я успел рассмотреть порыжелый носок упирающегося в стремя сапога одного из атакующих, а больше я ничего не успел рассмотреть, так как спереди скомандовали: «Блуждающих духов истребляйте!» И меня проткнули копьем. Или обезглавили саблей, я даже не успел понять. Больше всего меня расстроила потеря ста двадцати трех золотых, которые я сдуру носил в кошельке вместо того, чтобы отослать их себе по почте — расслабился я в благонравном
