Небо для вора - Анатолий Ярмолюк

Самым глупым и бестолковым образом Снегирь попытался тогда стащить чемодан у каких-то то ли хоккеистов, то ли боксеров, прибывших из Москвы то ли в П-ск, то ли в Н-ск на какие-то там соревнования то ли по хоккею, то ли по боксу.

Красть чемоданы у боксеров – это не то что бессмыслица, а, по большому счету, – оголтелое и ничем не оправданное нарушение воровской техники безопасности. Тем более – что ты можешь в них отыскать, в тех боксерских чемоданах? Боксерские перчатки? Расшитый фальшивым золотом боксерский халат? Запасную боксерскую челюсть? Ну и что тебе с этим добром потом делать? Глупость и бессмыслица, говорят вам, и ничего больше!

Но – случилось то, что случилось. Снегирь незаметно подкрался к одному из боксеров, выхватил у него из рук чемодан и попытался дать деру.

Боксеры всей гурьбой бросились в погоню и очень скоро Снегиря настигли, потому что они все-таки были боксеры, и по этой самой причине бегали очень быстро.

Вначале боксеры отобрали у Снегиря обратно свой чемодан, затем – долго Снегиря лупили свирепыми боксерскими нокаутами, а еще затем поволокли его в вокзальное полицейское отделение.

Вокзальные полицейские упорно не хотели открывать, потому что как раз в то самое время они разучивали новую разновидность покера под названием «ковбойский покер с присвистом», однако боксеры оказались народом могучим и настойчивым. Они просто-напросто взломали двери в милицейское отделение, ну а дальше – все было понятно.

Полицейским пришлось отложить на время постижение премудростей и тонкостей «покера с присвистом», и раздосадованные таким обстоятельством, они принялись за бедного Снегиря с пристрастием…

Конечно, Снегирь никого не выдал и все благородно взял на себя, как оно и полагалось порядочному бандиту. Но ведь и это было еще не все, а всего лишь начало. Точно. Только – начало.

Как только Снегирь угодил в тюрьму, он тут же повстречался с тюремным начальником и заявил ему следующее. «Ты, – сказал Снегирь тюремному начальнику, – есть примитивное земноводное, а я, хоть и Снегирь, но все же – орел. А орла в клетке не удержишь. Вот увидишь – скоро я отсюдова сбегу. Взлечу как орел – к самим небесам!» «Ну-ну», – с предельным сарказмом ухмыльнулся тюремный начальник, развернулся и отправился по своим предосудительным тюремным делам, а Снегирь, не откладывая дела, тут же стал готовить в уме план своего побега.

Никакого эдакого особенного плана он, судя по дальнейшим событиям, так и не придумал. А просто – когда его однажды вывели из камеры и сквозь тюремный двор повели по каким-то там тюремным надобностям, Снегирь вдруг рванул по этому двору по направлению к тюремным воротам – вот и весь его план.

Вначале Снегиря пытались догнать, но очень скоро поняли, что не догонят, и стали стрелять.

В него стреляли, а он летел по тюремному двору и смеялся. Пуля угодила ему меж лопаток, когда до ворот оставалось шага три, не больше…

Когда Снегиря таким вот образом настигли и перевернули вверх лицом, он, мертвый, все так же продолжал улыбаться, а его широко распахнутые глаза смотрели прямо на небо…

Вот такая, стало быть, горькая история приключилась со Снегирем. А все, скажу еще раз, началось с той самой тоски-кручины, которая сейчас вот томила душу другого бандита из банды «Ночные вороны» – Слоника.

Как мог бы выразиться по этому поводу Филолог, – сюжет был аналогичный. Именно так – аналогичный.

…– Так, значит, ты его помнишь, Снегиря-то? – снова поинтересовалась Азбука у Слоника.

– Пойдем к тебе, – сказал Слоник.

Идти было недолго – всего каких-то две улицы и три переулка.

Пришли.

– Погоди-ка, – попросил Слоник.

Он развернулся и скрылся за углом, и вскоре вернулся. В руках у него был букет – белые луговые ромашки вперемешку с синими полевыми васильками.

– Вот, букет… купил у старушки за углом, – сказал Слоник. – Сидит старушка и продает букет – один-единственный. А все проходят мимо, и никто не покупает… Я вот – купил. Это – тебе.

– Мне? – спросила Азбука и часто заморгала.

– Да, – сказал Слоник. – Тебе. Ромашки и васильки. Как в детстве…

– Пойдем, – сказала Азбука, взяла Слоника за руку и так, взявшись за руки, они и вошли в Азбукино жилище.

До дела, то есть до прибытия экспресса из Москвы, оставалось еще почти четыре часа.

Слоник подошел к окну и немигающе уставился в заоконное пространство. Был август, наступал вечер. Вечернее солнце уже скрылось за городскими домами. Сквозь окно проникали вечерние звуки. Еще каких-то два часа, и эти звуки сменятся звуками ночными. А затем наступит ночь, и надо будет идти на вокзал. Все, как и обычно, все, как всегда…

Азбука подошла сзади к Слонику и обняла его за плечи. Не говоря друг дружке ничего, так они простояли минут, наверно, десять, а затем Азбука сказала:

– Еще четыре часа… Может, пару часиков поспим?

– Не хочу, – оторвался от своего созерцания Слоник.

– Тогда – давай я тебя покормлю, – сказала Азбука.

– Не хочу, – повторил Слоник.

– Чего же ты хочешь?

– Не знаю…

– Повернись ко мне, – попросила Азбука.

Слоник помедлил, и повернулся.

Они с Азбукой были почти одного роста. Сейчас глаза Азбуки были на одном уровне с глазами Слоника. В ее глазах Слоник прочитал тревогу и любовь.

– Что с тобой? – в бесчисленный за сегодняшний день раз спросила Азбука у Слоника.

– Душа болит, – честно повторил Слоник; он вообще не любил лгать, хотя и был бандитом. – А отчего болит – не знаю. Будто она что-то хочет мне сказать – на непонятном языке. Понять бы мне этот ее язык…

– Не ходи сегодня на вокзал, – попросила Азбука.

– Это почему же? – криво усмехнулся Слоник.

– Сгоришь ты сегодня, – тоскливо сказала Азбука.

– Так уж и сгорю, – все с той же кривой усмешкой произнес Слоник.

– Сгоришь, – упрямо повторила Азбука, и вдруг заговорила быстро и горячо, как и полагается говорить любящей женщине, которая чувствует, что ее любимому грозит неминуемое горе. – Не ходи сегодня на вокзал! И я не пойду тоже… мы останемся здесь, в моем доме… обойдутся сегодня и без нас! Сейчас мы позвоним Никифору, и все ему скажем… он нас поймет… я знаю, он поймет! Послушай меня, Слоник… я тебя люблю… не ходи сегодня на дело… сгоришь… я это чувствую!

– Я – пойду, – после молчания сказал Слоник.

– Ну, тогда я буду рядом с тобой! – все так же горячо сказала Азбука. – И если ты сгоришь, я тебя прикрою… я тебя спасу… я все возьму на себя! Слоник…

– Азбука, – сказал Слоник, и вдруг ему захотелось заплакать. – Ах ты ж, Азбука…

– Меня зовут Таней. Это для них я – Азбука. А для тебя – Таня…

– Таня, – сказал Слоник. – Таня…

Август – месяц летний, но в суровом П-ске он – истинное преддверие осени, если уже не сама осень. За окном зримо стемнело и ощутимо похолодало. До прибытия московского экспресса оставалось три с чем-то часа. Азбука и Слоник отошли от окна и сели рядышком на диван. Около дивана, в вазе на столике, стоял букет, который Слоник подарил Азбуке. Ромашки и васильки, как в детстве.

Азбука и Слоник сидели и долго молчали, а затем Азбука сказала:

– Я давно хотела у тебя спросить… Почему ты – Слоник?

– Каждому в банде полагается иметь свою кликуху, – ответил Слоник рассеянно. – Таков бандитский закон. Ты – Азбука, я – Слоник… а есть еще Никифор, Филолог, Цыган… Снегирь вот еще был…

– Я не об этом, – сказала Азбука и взяла Слоника за руку. – Почему именно так – Слоник?

– Не знаю… не помню, – пожал плечами Слоник. – Просто Слоник – и все тут…

Он невольно солгал.

Он прекрасно знал, отчего он – Слоник.

Просто – он не хотел об этом вспоминать.

Потому что – вспоминать об этом было больно. А добавлять еще одну душевную боль к той душевной боли, которая уже имелась, – да кто же такое мог бы выдержать?

Никто не смог бы.

Даже самый замшелый и непрошибаемый бандит вроде, допустим, того же Абрикоса, и тот, пожалуй, не выдержал бы.

Слоником его прозвала Райка.

Господь его ведает, какие такие ассоциации взбрели в тот момент в Райкину голову, когда она впервые произнесла это слово.

А случилось так: Слоник в ту пору не был еще никаким Слоником, он был просто Алешкой, и жил он тогда не в П-ске, а далеко от П-ска, едва ли не на другом конце света, в одной доброй, уютной, теплой деревне.

И в этой же самой деревне жила Райка, и промеж них, то есть промеж Алешкой и Райкой, была любовь. Хорошая промеж них была любовь, нежная и светлая – как васильки на том поле, что возле Райкиного дома и как ромашки на лугу, что за тем полем…

И вот одним вечером Алешка и Райка возвращались с ромашкового луга и шли по васильковому полю, остановились и стали целоваться. «Слоник, – прошептала тогда Райка. – Ах ты ж, – мой Слоник…»

Так Алешка и стал Слоником, и иначе чем Слоником, с той поры Райка его почти и не называла. Она называла его Слоником, а ему – нравилось…