Журнал Наш Современник №9 (2001) - Журнал Наш Современник

— Еще залп!..

После третьего залпа каждый бронебойщик действовал уже по своему усмотрению. И вот один танк задымил, медленно пополз и — встал. Второй, тоже подбитый, заерзал стальными гусеницами, но как ни старался, с места больше не тронулся. Не зря ценили бронебойно-зажигательные заряды, да и ружья в целом...

Кучеренко сосредоточенно и без суеты целился в приближающийся танк. О том, чтобы бить “тигра” в лоб, нечего было и думать. Здесь бессилен и осколочный снаряд полусреднего калибра. Боковая броня тоже не всегда поддавалась. Лучше всего было бить в днище и зад. Надо только ближе подпустить танк. Но враг по мере приближения стремился не подставлять под выстрелы уязвимые места.

Кучеренко, меткий стрелок, ловил момент, когда представится возможность ударить по гусеницам. Он выпустил три заряда, и танк, в который он целил, остановился. Однако, дернувшись всем корпусом несколько раз, все-таки неуклюже пополз. Кучеренко еще выстрелил и перезарядил ружье. Он не промахнулся: танк пополз, как раненый хищный зверь, и, расстелив перед собой гусеницу, остановился теперь окончательно.

— Бей по фрицам! Бей их!.. — крикнул Кучеренко.

Не успел он прокричать до конца, как я тут же нажал на курок автомата и дал очередь по вражеским танкистам, выпрыгнувшим из подбитой машины. Они растерянно метались, пытались отстреливаться из автоматов и пистолетов, стремясь скрыться в дыму. Но пули отыскивали их.

Внезапно танк, самый крайний справа, резко повернул и попер прямо на наш окоп. Это был “тигр”. Кучеренко выстрелил по нему, целясь в смотровую щель, но танк продолжал напирать, жутко взвывая дизелями и поднимая тучи пыли. Не отрывая глаза от мушки, Кучеренко крикнул сорвавшимся голосом:

— Гранаты!..

Противотанковая граната была наготове. Я сдвинул предохранительную планку и метнул в “тигра” что есть силы. Но на какую-то долю секунды поторопился и гранату малость не добросил. От взрыва тряхнуло окоп. “Тигр”, окутанный чадом, неумолимо приближался. В эту минуту он показался громадным чудовищем. Второй гранатой я не успел воспользоваться: взрывной волной меня отбросило к стенке окопа. Ослепленный, сквозь страшный грохот услышал только голос Кучеренко:

— Ложись!

Я упал на дно окопа. Чем-то ушибло. “Ружье, видно”, — проскочило в сознании. Было неимоверно душно и темно. Над головой адский скрежет и звон. Вот она, могила... Вот она, смерть... Сразу вспомнились рассказы о заживо погребенных. Что-то навалилось на плечи. Догадался: земля. “Утюжит”, видно, сволочь, зароет нас... Задыхаюсь, но мозг работает. Проклятый чад... Как там Кучеренко? Знаю, что он в окопе, но не поверну языка, словно он прикипел. Ударило пo голове — все еще земля падает. Сейчас скребанет железом... Еще толчок, как будто кто-то стукнул молотком по макушке. Все ужасно дрожит. Но сознание меня не покидало. Значит, живой. Но какой я теперь? Вот, кажется, земля надо мной уже не содрогается, как прежде, хотя в голове стоит страшный звон. Потом стихает и он, немного легчает. Во рту горько и сухо. Наверное, от выхлопных газов...

Наконец, вижу свет! Пытаюсь размять затекшие плечи, подвинуть куда-нибудь ногу... руки. И не могу. Чувствую, что кто-то есть рядом. Кто ж, как не Кучеренко, думаю. И действительно, сбросив последние комья земли, он трясет меня и со скупой улыбкой произносит вразумительно и бодро:

— Ну что, брат? Очухался мало-мальски? Главное, что уцелели мы! Живые! Moгло быть и хуже... Остальное — до свадьбы заживет... Жаль, что ружьецо наше накрылось, — сказал он. — Ствол погнуло. Не поместилось в окопе. Наискосок только успел приткнуть. Все же задел чертов “тигр”.

Я отряхнулся и протер рукавом глаза, еще не веря в свое спасение. Страшные отпечатки гусеничных лап врезались не только в землю, но и в душу. Ни окопов, ни брустверов — все перемешано. “Да, было дело”, — подумал я и, глядя на подбитые танки врага, горько произнес:

— Где ж тот “тигр”, гадюка? Ушел, наверное. И никто не сразил eго.

— Как не сразил? — откликнулся сосед, мой друг Петров.

Я обрадовался, что он жив, что вижу его... А он продолжал, вздохнувши:

— Угрохали подлюку. Вы eго только подбили, а Ильюшин со второго отделения угрохал на веки вечные. Вон стоит — хобот воткнул в землю.

— Живой он? — вдруг вырвалось у меня.

— А как же, живой, конечно, — уверенным тоном ответил Петров. — “Тигр” проутюжил вас и рванулся дальше, в наш тыл — давить пехоту. Вот тут-то Ильюшин и врезал ему в зад бронезажигательным.

Я оглянулся и увидел тот самый “тигр”. Броня его вовсю чадила. Это была уже мертвая броня...

Я смотрел на синее небо. А для кого-то оно было закрыто навсегда. Кучеренко сидел без пилотки. “Сорвало взрывной волной, как и мою каску...” — подумал я. На широкой ладони напарника переливалось золотом спелое жито.

— Хлебушко наш! Кормилец... — задумчиво произнес Кучеренко, с любовью перебирая пальцами зерна и осторожно сдувая сор.

Из повести “ЗА ОДЕРОМ”

Переправа

Б ыло совершенно темно, когда мы подтянулись и построились повзводно,

отойдя от Одера. Догадывались, что где-то разлив его не такой широкий. Там, вероятно, и будем форсировать. В том, что будем форсировать, никто не сомневался.

Поначалу несли на себе пулеметы. Потом командир роты, к которой мы были приданы, договорился сдать их в хозвзвод.

Навстречу двигались тяжелые самоходные орудия и танки с надписями на башнях: “На Берлин!” Двигались больше грузовые машины, крытые брезентом, гвардейские минометы — знаменитые “катюши”, как любовно их прозвали солдаты.

Увидев реактивные снаряды в деревянных футлярах на всю длину кузова грузовика, кто-то воскликнул:

— А эти вот летят вместе с ящиками!..

— Да это ж снаряды “андрюши”! — отозвалось сразу несколько солдат.

— Эти бьют только там, где без них нельзя, — сказал шагавший рядом Шишкин. — Против таких ничто не устоит.

Мы — сытые, отдохнувшие на Одере, и нам сейчас все было интересно.

Повстречались с дальнобойной артиллерией, сверхтяжелой, где одну пушку тащили два гусеничных трактора (ЧТЗ). Пушки медленно подавались вперед. Казалось, даже таким тягачам было не под силу везти грозную махину.

— Ну и “плевательница”! Небось на все тридцать километров бьет! — восторженно сказал Шишкин, оглядывая огромный ствол одной из этих пушечек. — Вот это хобот!..

Артиллеристы молча, не шевелясь сидели на высоком и длинном лафете орудия, как будто погрузившиеся в дремоту. Вспомнилось, как во время маршей пушкари любили дружески поддеть пехоту. Иной раз и помогут, передадут буханку, а то и две хлеба — ешь, пехота!.. Знали, что нам приходилось потуже затягивать ремень. А у них, как и у танкистов, были запасы — есть где поместить. Не на своем горбу несут. Не то, что мы, пехота-матушка. Сочувствовали. Уважали пехоту... и жалели по-солдатски...

За Одером

Ф аустмины и фаустпатроны, новое ручное оружие вpaгa, являлись с ближних

расстояний грозою для наших танков. Но враг использовал их нередко и против пехоты. Человек, пораженный осколком фаустснаряда, заживо горел на глазах... Пули беспрестанно свистели на разные голоса, истошно и нараспев. Враги не замолкали ни на миг.

— Да откуда они бьют, дьяволы? — горячился Шишкин.

И верно, откуда они брались? Живого места нет. Было чему удивляться...

Но вот перед нами стена из толстого бетона. Под нею замаскированная щель — ход сообщения. Бойницы, а сверху бетонныe “колпаки”. Бункер. Таких несколько.

Мы — наш расчет — и еще некоторые солдаты устремились в один из них. Смотрим — сидят немцы в каких-то застывших позах. Все мертвые, но с виду как живые. Кто держит котелок, кто полотенце, кто сигарету, как бы собираясь прикурить. Ни ран, ни травм не видно. Лишь у некоторых струйки запекшейся крови, стекавшей из носа и ушей.

Почему так, что с ними произошло — задумываться было некогда, да и насмотрелись мы здесь всякого... Однако Шишкин понимающе вздохнул.

— Сердце не выдержало... Мозг... — сказал он.

Не выдерживал человеческий организм адских разрывов, как и эти стены, несмотря на всю их крепость.

В ротах негусто

М еня и еще одного молодого бойца вызвали к командиру батальона. После