Заказ - Константин Кульчицкий

Антон Григорьевич нахмурился и сосредоточенно отхлебнул горячего чая.

Что жизнь – жестянка, он понял уже давно. С детства объяснили. А во что сразу не въехал – нашлись добрые люди, растолковали. Доходчиво и по-простому…

Второй, а следом за ним и третий мант быстренько отправились догонять первый. Несколькими глотками Антон Григорьевич допил чай. Свернул газетную скатерть. Закурил новую сигарету.

Папочка снова легла посередине стола.

…В канаве на Песочной, неестественно подогнув ноги, лежал пожилой мужчина. Если бы не эти странно подогнутые ноги, Сорокина вряд ли бы что заподозрила – мало ли пьяных мужичков на родной улице дрыхнут что ни вечер в канавах!.. Однако даже очень пьяный человек, надумав поспать, всё же как-то укладывается, устраивается поудобней, а тут… Да ещё в сочетании с довольно приличной одеждой… Словом, женщина насторожилась и позвонила по телефону. Явилась милиция и обнаружила тут же, в канаве, программку сегодняшних скачек, гордо и не очень понятно именовавшихся «ипподромными испытаниями». Какие такие испытания?.. Написали бы хоть «состязания»… Слово «испытания» чем-то не нравилось Антону Григорьевичу, чем-то неприятно цепляло его. Стоя над канавой, он повертел программку в руках, потом хмуро огляделся, засёк поблизости компанию тотошников – и безжалостно стащил мужичков с небес на грешную землю, заставив знатоков скаковых лошадей подойти и взглянуть на труп. На чём всё их веселье, понятно, сразу же кончилось.

Программка, судя по всему, выпала из кармана убитого, когда грабители обшаривали тело в поисках денег. Панама развернул её под фонарём, присмотрелся… Против кличек некоторых лошадей стояли пометки – всякие замены и перестановки, случившиеся в последний момент. Антон Григорьевич машинально отметил про себя, что почерк у погибшего был аккуратный, а пометки он привносил, явно особых душевных волнений по этому поводу не испытывая.

Только против клички «Заказ» неожиданно иссякшая шариковая ручка вместо аккуратной записи продавила судьбоносное «10 р»…

Голова убитого была беспомощно повёрнута в сторону, а глаза остались открытыми, и в них, остановленное смертью, всё ещё стояло неподдельное удивление…

Точно такое, как в тех, других глазах, что смотрели на маленького Тошку из опрокинутого автобуса…

Сигарета кончилась. Панама встал, заварил себе ещё чаю. Последний мант сиротливо возвышался над чайником, поблескивая вспотевшими от пара боками. Есть Антон Григорьевич его не стал.

«…При осмотре места происшествия установлено следующее: тело обнаружено под забором, в канаве слева от сарая. Труп лежит вертикально, уточняю, горизонтально – параллельно оси симметрии…»

«Во дают опера, – усмехнулся про себя Антон Григорьевич. – Кивинова начитались. „Труп лежал на Зине Портновой головой к Маршалу Казакову“…»

Дело выглядело глухарём. Ни свидетелей, ни очевидцев. Поди найди того, кто в многотысячной толпе ипподрома наметил своей жертвой пенсионера, сорвавшего большой куш и на радостях крепко «принявшего». Безоглядную радость старика видели многие. Может, не тысячи, но уж сотни – это как пить дать. Если даже подошедшие на место происшествия тотошники вспомнили, как он вприсядку плясал…

«…Коснулось счастье тебя крылом…» — пришла Панаме в голову строчка из какой-то песни. «…Предположительно наступила от удара тяжёлым тупым предметом по голове…» Да уж… жизнь бьёт ключом, и всё гаечным, и всё по голове…

Панама посмотрел в темноту за окном и выругался – тихо, но с большим, выстраданным чувством. Ипподром!.. Дивное место, где расцветали махровым цветом самые сокровенные стороны человеческих душ. Народ здесь постоянно тянуло на подвиги, не дававшие остаться без куска хлеба милиции и прокуратуре… Да какой народ!.. В программке, почему-то именовавшей скачки «испытаниями», среди прочего значилась и фамилия главного спонсора, от одного вида которой… Антон Григорьевич мотнул головой, запрещая себе углубляться в воспоминания, разжал в карманах стиснутые кулаки и вздохнул. Испытания, блин!.. Точно надо будет выкроить время, заняться и обязательно разгрести эту помойку. Испытатели…

Хмурясь, он сунул тощую папочку в сейф, затворил окно, подхватил сумку – и вернулся с порога комнаты, чтобы забрать с чайника скользкий, остывший по второму разу мант. Не пропадать же добру…

Городская прокуратура находилась в здании старинной постройки. Толстые стены делали своё дело, и кабинет, точно погреб, круглые сутки хранил какое-то подобие прохлады. По сравнению с которой на улице была атмосфера только что выключенной духовки. Панама шагнул с крыльца в жаркую обволакивающую темноту и привычно подумал о том, что отпущенный ему на этом свете отрезок времени уменьшился ещё на двадцать четыре часа. Не то чтобы его так уж сильно огорчал сам этот факт; тошно было отбывать свой срок на земле. За последнее время, правда, он и к этому уже попривык…

Здание прокуратуры выходило на круглую площадь, по которой пролегал маршрут городского троллейбуса. («У нас пятьдесят три марки троллейбуса, – шутили сайчане. – Пятьдесят первый, пятьдесят второй и пятьдесят третий…») Соответственно, на газоне в середине площади кольцом стояли высокие металлические столбы, к которым крепились растяжки троллеев. По столбам карабкались густые стебли плюща, превращавшие стальную конструкцию в сплошной ворох зелени. Достигая растяжек, стебли устремлялись по горизонтали, и из-за этого столбы даже днём казались великанами с крестообразно раскинутыми руками. В темноте впечатление усиливалось многократно. Панама никогда не интересовался, что думали на сей счёт другие жители Сайска, виделось ли кому-то ещё то отчётливо страшноватое и трагическое напряжение, которое на этой площади всякий раз заставляло вздрагивать его самого. Он не считал себя впечатлительным человеком, просто переживание казалось слишком интимным, чтобы допускать в него кого-то ещё. И он был, в общем, рад, что окно его кабинета выходило в другую сторону и хоровод распятых чудовищ не попадал в поле зрения при каждом взгляде наружу…

Антон Григорьевич поднял голову, посмотрел в усеянное крупными южными звёздами небо и принял закономерное решение напиться. Чтобы хоть на какое-то время всё провалилось, сгорело синим огнём и заросло лопухами…

Идти домой было недалеко. Жил он здесь же, почти в центре Сайска – всего в пяти кварталах от прокуратуры. На центральном проспекте, бывшем Ленина, а ныне Потёмкинском, светились аккуратные шарики фонарей, курсировал общественный транспорт, сновали машины с явным преобладанием иномарок и даже работали кое-где уличные кафе – белые пластмассовые кресла, музыка, шашлыки… Но стоило свернуть за угол, и сразу вспоминались пресловутые «потёмкинские деревни», а также то, что «Потёмкин» – это, вообще говоря, от слова «потёмки». Ибо сквозь убогий лоск центральных фасадов мощно выпирала небритая физиономия уездного «города Мухосранска», как про себя величал его Панама. Исправные фонари здесь попадались не чаще двух на версту, газоны зарастали могучим чертополохом, а листва высоких пирамидальных тополей от пыли и сухости шуршала, как жестяная. Но веяние реформ добралось и до серых задворок «потёмкинской деревни». Впереди, словно путеводный маяк, светились яркие неоновые буквы: «24 ЧАСА», а чуть ниже – «Магазин-супермаркет». Гордое наименование относилось к малюсенькому магазинчику, устроенному в бывшем подъезде. Хоть киношников привози, пародию снимать про особенности национального капитализма!..

Вечерний маршрут прокуратура – «супермаркет» – квартира был привычен до тошноты. Панама подошёл к магазину и только тут заметил в пятне света из витрины нечто для себя новенькое. А именно человеческий силуэт. На оконной нише полусидела женщина лет сорока с небольшим, одетая, что называется, «бедненько, но опрятно». Руки безвольно лежали на коленях, голова скорбно склонялась к груди. В такой позе можно сидеть бесконечно долго. При наличии определённой тренировки, конечно, – но кто говорит, будто хлеб насущный даётся нищим легко?.. Панама присмотрелся. «Рабочее место» было оборудовано с явным знанием человеческой психологии. Имел место весь джентльменский набор. Тут тебе и симпатичная мисочка, стоящая на складной табуретке, и иконка, и фотография милого детского личика, и жалостная подпись при ней («нуждается в срочной… люди добрые… пожалуйста… хотя бы на хлеб…»). Просить, в общем, прошу, жизнь заставила, но достоинства не теряю.

Однако профессионала не проведёшь, и Панама нищенке не поверил. Лишь мысленно фыркнул: «С высшим образованием небось…»

Само по себе это обстоятельство не вызывало у него ни осуждения, ни насмешки, – Антон Григорьевич знал, на каком свете живёт. Если уж в нынешнюю эпоху зарплата классного специалиста (следователя в том числе, кстати!) есть скорее тема для анекдотов, чем реальное вознаграждение за ум, знания и труды… Однако грош цена была бы Панаме, если бы он не умел отличить профессиональную сборщицу подаяний от человека, действительно попавшего в беду.