Властелин рек - Иутин Виктор

Шумели от негодования бояре. Царь и наследник молчали, слушали. На Иоанна было тяжело смотреть. Все поражения и беды державы по-прежнему переживал он с великой болью. Усталый, изможденный, он будто утратил свою величавость, с коей обычно представал перед своими подданными. На троне сидел больной старик, нарочно прятавший трясущиеся длани в длинных просторных рукавах своего шитого золотом платья.

— Помнится, Урус уже воевал супротив нас, — молвил Федор Трубецкой, широкий в кости, осанистый, с годами ставший похожим на сытого медведя. — Тогда, когда крымский хан подверг Москву сожжению, он со своими воинами участвовал в походе! И при Молодях на стороне татар немало мурз Уруса полегло! Ныне он бесчестит наших послов и разоряет наши земли! Разве не стоит ему поплатиться за такую дерзость?

— Стоит напомнить ему, как после победы при Молодях волжские казаки захватили и разорили его Сарайчик[1], — молвил со своего места Никита Романович.

Иоанн и сам думал о том. Ногайского бия следовало снова поставить на место. Писать послание, угрожать, для верности снова поднять казаков против ногайцев, дабы устрашить, затем снова снаряжать послов и принуждать Уруса к миру, ибо воевать с ним у России уже не было сил. Иоанн кивком головы согласился со словами бояр, Щелкалову тут же был передано государево решение, и Посольский приказ писал Урусу вскоре:

«Ежели государь прикажет вас воевать казакам астраханским и волжским, они над вами и не такую досаду учинят[2]. Нынче же нам казаков наших унять нельзя».

Отправлено будет тогда же послание и казакам, дабы громили только тех ногайцев, которые находились на Русской земле, вторгаться на территорию Ногайской Орды царь запретит.

На севере тем временем дела обстояли еще хуже. Шведские войска под командованием Понтуса Делагарди в течение нескольких месяцев выбили московитов из Эстляндии. Толпы русичей, ратников и простого люда, беженцев из захваченных врагом крепостей и окрестных селений, уходят в Нарву, последний русский оплот на землях Эстляндии. Но и Нарве, как теперь кажется, уже тоже не выстоять. Об этом сейчас и говорят бояре своему государю. Иоанн сидит недвижно, слушает о скором падении Нарвы. Постепенно гневом возгораются его глаза, на заплывшем нездоровом лице заходила седая борода.

— Помнится, из Нарвы во Псков отвели значительные силы по вашей указке, — обвел он своих бояр недобро искрящимся взором. — Это что же выходит? Так просто отдадим? Один из важнейших портов в Свейском море — отдадим?!

Взятием Нарвы ознаменовались первые победы Иоанна в Ливонской войне. Что осталось от тех побед? Невольно возникли перед глазами тени тех, кто подарил России Нарву — Лешка и Данила Адашевы, Иван Бутурлин, Алексей Басманов… Никого уже давно нет в живых…

— Ляхи, государь, — молвил со своего места Иван Мстиславский, — ежели пойдут на Псков, с королем будет не меньше сорока тысяч воинов. Во Пскове не хватает и тех сил, что там есть. Лишь с Божьей помощью удержим город. Ежели нет, то мы и Новгород потеряем…

— Уж не потому ли ты так говоришь, что в Новгороде твой зять сидит, Ивашка Голицын? — пристально глядя на дородного боярина, молвил Иоанн. Притаился на своем месте и Василий Голицын.

— Иван Голицын — воин, и не о нем пекусь, а о токмо державе твоей, государь, — возразил Мстиславский.

— Он не воин! Из-под Вендена, как баба, бежал, рать погибать оставил! Он так и Новгород оставит! — закричал царь и яростно топнул ногой в остроносом сапоге из зеленого шелка.

Василий Голицын, покрывшись пунцовыми пятнами от стыда, потупил взор.

— Государь, — молвил царевич, опасливо глядя на гневающегося отца, — думаю, князь хотел сказать, что сохранить Псков ныне важнее, чем отстоять Нарву. Ибо ежели потеряем Псков, потеряем все северные земли, ты и сам ведаешь это!

Иоанн ведал. Потому он начал унимать свою ярость, шумно сопя своим тяжелым носом. Война с Баторием была сейчас важнее. И Щелкалов по просьбе бояр озвучил последние выставленные польским королем условия мира:

— Переговоров не будет! Король не окончит войну, пока ты. государь, не отдашь ему Нарву и не заплатишь четыреста тысяч венгерских золотых, дабы окупил Стефан свои военные расходы.

С негодованием вновь зашумели бояре. Царевич Иван, презрительно скривив рот, двинул желваками. О, он всей душой ненавидит Батория! Ежели бы только отец дозволил, дал ему войско, то этот безродный выскочка ответил бы за все унижения, коим он подвергал послов, а через них и русского государя, поплатился бы за реки пролитой христианской крови! Иоанн снова сидел недвижно, затем молвил:

— Велю всем воеводам изготовиться к бою. Псков продолжать снабжать порохом, провиантом, слать туда ратных. Основное войско надобно выставить так, дабы оно смогло прикрыть от наступления поляков Москву и дабы рать при случае можно было выставить против ногайцев и татар.

Бояре одобрительно закивали. Сообща решили, где именно расположить войско. Выбрали самой удачной позицией Зубцов и Волоколамск.

— Ежели теперь мы знаем, куда ударит Баторий, то и нам надобно потрепать его, — предложил Никита Романович.

— Под Смоленском Дмитрий Хворостинин с полками стоит, — молвил Мстиславский. — Ежели постановим, где ему нанести полякам удар, то, возможно, сумеем задержать выступление Батория на Псков.

— Добро, — кивнул Иоанн. — Обдумаем назавтра…

Далее говорили о введении необходимых для продолжения войны новых поборов и утверждении нового указа государя о лишении податных привилегий для всех обителей, торговых и ремесленных дворов. Бояре принимали и это — тяжко станет вести хозяйство на и без того разоренной земле. Но понимали — иначе никак.

Обсудили еще одну проблему — из-за того, что многие служилые люди разорились в последние годы, они продавали свои столь необходимые сейчас казне земли монастырям и церквям. Но исправить это было по силам государю, подчинившему себе всю Церковь и слабовольного митрополита Антония. Иоанн молвил сурово:

— О том уже говорил с митрополитом нашим. Обещано им было, что он созовет Собор церковный, где утвердят архиепископы указ, дабы архиереи и монастыри вотчин у служилых людей не покупали, в заклад и на поминовение души не брали. Я же следом издам указ, дабы вотчины, купленные или взятые в залог у служилых людей, отбирались у обителей в казну без промедления.

Пошарив рукой, Иоанн цепко схватился за посох и, опершись об него, поднялся, силясь не показать на лице боли, что свинцом растекалась по всему телу, отдаваясь в конечностях. Следом поднялись думцы и царевич — собрание было окончено. Мимо склоненных голов Иоанн с сыном прошли к золоченым тяжелым дверям, возле которых истуканами стояли рынды. Они распахнули тяжелые двери перед государем, и царь, переступив порог, из света думной палаты погрузился во тьму переходов.

— Следуй за мной, — тронув сына за шитый серебром и жемчугом рукав, тихо молвил Иоанн. Царевич сумел не показать своего удивления — после женитьбы государя на Марии Нагой Иоанн с сыном словно избегают друг друга. Еще больше царевич удивился, когда понял, что многочисленная свита отца, всегда и всюду сопровождающая его, не следовала за ними. Видимо, таков был приказ государя…

Они шли по переходам, лестницам, что вели все вниз и вниз, мимо молчаливых стражей, стоявших у каждой из дверей, в кои они входили. Стуча посохом, Иоанн ступал тяжело, будто каждый шаг причинял ему сильную боль. Наконец государь остановился, начал чего-то ждать. Глаза еще не привыкли к темноте, и царевич едва различал очертания тяжелой кованой двери, чувствовал затхлый запах и холод погреба, пыли, видел, как мимо них юркнула какая-то тень, услышал, как звякнул ключ и заскрежетал железный засов. Кованая дверь с тяжким стоном отворилась, и тень, услужливо кланяясь, бросилась внутрь. Когда из кромешной тьмы вспыхнули два огня висевших на стенах пламенников, Иоанн вошел внутрь. Тень юркнула наружу и, за спиной переступившего порог царевича с грохотом захлопнулась тяжелая дверь.