Доброй ночи, любовь моя - Ингер Фриманссон

– А птица-то хочет ко мне, как вы думаете?

– Думаю, да. Он хочет к тому, кто его хочет. Он чувствует это инстинктом, такого человека он никогда не клюнет.

Стоя рядом, они разглядывали птицу, а птица смотрела на них блестящим и неподвижным глазом. Мужчина сглотнул, погладил прутья клетки.

– Некоторые виды птиц живут парами. Они верны друг другу до смерти! – выкрикнул он, и на подбородок ему упали капли слюны. – Попугаи ара в Бразилии, например. До самой смерти!

Она осторожно кивнула.

– Ну, что вы скажете? Хотите его взять, так берите сразу. Я больше не могу... к тому же мне нужно паковаться.

– Сколько вы за него хотите?

– Берите так. Дарю!

– Но в объявлении...

– Насрать на объявление. Насрать, что там понаписано. Ни гроша не хочу. Даже за клетку.

– Клетку... Клетку я взять не могу.

– Не нужна клетка?

– Нет. Мне кажется, она в машину не влезет.

Он шагнул к окну и некоторое время смотрел на улицу. Когда он повернулся к ней, глаза у него были красные. Он вздохнул, будто решаясь.

– Тогда я ее выброшу или попытаюсь продать, нет, твою мать, у меня сил больше нет ни на какие гребаные объявления. А птице нужно крылья подрезать. А вдруг на него накатит и он возьмет и улетит, понимаете, а через несколько минут на него нападут вороны, он с ними не справится, и они его расклюют на мелкие кусочки?

Жюстина негромко вскрикнула.

– Нет... не будем мы этого делать!

Она быстро сдернула с себя шарф. Он был длинный, тонкий, два раза обмотанный вокруг шеи.

– Не надо крылья подрезать, только не это... Можно я лучше вот так сделаю...

Она открыла дверцу клетки и просунула туда руку, медленно, не делая резких движений. Она не боялась, хотя нервничала от присутствия мужчины, лучше бы проделать все в одиночку. Птица разинула клюв, черный и немного крючковатый, и зашипела.

– Иди сюда, – прошептала Жюстина. – Прыгай мне на руку.

Мужчина за ее спиной пошевелился.

– Вы умеете с животными обращаться, да?

– Да, – пробормотала она, и отчасти это было правдой.

Птица сделала пару осторожных шажков в ее сторону, вспрыгнула на ладонь. Теплая, тяжелая. Жюстина осторожно вытянула руку из клетки. Птица не двигалась.

Жюстина посадила ее на кухонный стол, а затем несколько раз обмотала шарфом, прижав крылья к телу. Птица не сопротивлялась.

Она обняла птицу как ребенка.

– Вот, – прошептал мужчина. – Во-о-о-т так...

Он что-то напевал, монотонно гудел, потом вдруг задрал голову и издал радостный клич. По спине Жюстины потек пот.

Она двинулась к двери, попыталась надеть ботинки.

– Я вам помогу!

Мужчина упал перед ней на колени, засунул ее ноги в ботинки и завязал шнурки двойным узлом. Все это молча. Затем открыл дверь, вышел за ней на улицу. У машины он наклонился к птице и громко чмокнул ее в клюв. Потом в замешательстве посмотрел на Жюстину.

– Он всегда клевался в ответ, когда его целуешь. Прямо до крови.

– Вот как...

Жюстина положила птицу на переднее сиденье. Птица, казалось, задремала.

– Смотрите, она на голубец похожа, – сказал мужчина, и Жюстина отметила, что теперь он говорил о птице в женском роде.

Пока она заводила машину, он не убирал руку с открытого окна. Ладонь была узкая, точно у ребенка.

– Ну я поехала, – сказала Жюстина и включила первую скорость. Костяшки пальцев у мужчины побелели.

– Да, – донеслось сверху.

Когда машина тронулась, он убрал руку и сделал жест, словно хотел остановить ее. Только на автостраде она вспомнила, что забыла спросить, как зовут птицу.

Она поселила птицу в своей комнате. Принесла из сада деревце и установила в подставку для елки. Для устойчивости привязала ствол к крюку в стене. На дереве птица спала. Через несколько часов птица оторвала от ветвей все листья, до последнего.

Птице нравилось быть с ней в кухне, нравилось подлетать к ней, когда она сидела и смотрела на озеро. Жюстина везде находила засохшие следы ее присутствия. В первые дни она тщательно расстилала газеты, убирала помет. Позже она делала это от случая к случаю, когда вспоминала, что дом теперь принадлежит только ей, а ее собственность заслуживает ухода.

Так же как и она сама.

Выкорчеванные корни, выложенные на просушку. Она забиралась под них в детстве, они могли снова упасть, но этого так никогда и не случилось, и она сидела там, и на шее оставались разводы от земли.

Звери, мелкие зверьки, острые ушки, блестящий мех. Или косули, застывшие там, где лес переходил в поле, мокрые носы, белки глаз. Там, за стеной из корней, ее окружали звери, становились кольцом, а она была Белоснежкой, оставленной в лесу Охотником. Она думала про Охотника, и между ногами у нее распухало, из нее впервые потекла кровь, хотя она все еще была ребенком. И все же.

И он отвел ее в лес, и поднял ружье. Нацелился прямо в ее левую грудь.

Она сидела возле мертвой лани, когда он ушел, заглядывала в рану. Он вырезал оттуда сердце и взял с собой. Была ли это лань? Она не знала, только тело было растерзано, а Охотник нес сердце женщине, которая жила в доме Белоснежки.

Я поступил с девочкой, как ты велела.

Секундное замешательство, потом женщина схватила зеркало, посмотрела на свое отражение.

Удовлетворение.

Пришли лисицы и мыши. А перья сов хлопьями снега оседали на поленницу, где пряталась Белоснежка. Точно пуховое одеяло.

Флора от животных заболевала, ее трясло от отвращения. Как-то раз в прихожую заскочила кошка, Флора накинулась на нее с веником. Шерсть у кошки встала дыбом. И хвост.

Вечером, когда отец пришел пожелать ей спокойной ночи, она рассказала ему.

Лицо у него сделалось странное, без всякого выражения. Он все гладил ее по руке, долго, но слабо.

На следующий вечер она попросила отца завести какую-нибудь зверушку. Кошку или собаку. Или птичку. Может, он был и не против, но всем в доме командовали Флора и ее капризы.

– Давай еще крыс и мышей заведем, пусть строят из грязи гнезда, – сказала бы Флора, холодно глядя на него своими нарисованными фарфоровыми глазами. – Микробы и вонь. Животные есть животные, им не место в человеческом жилье.

Это не касалось голубого песца. Он ведь был мертвый. Шубку Флоре подарили зимой. Чтобы ее утихомирить. Флору часто надо было утихомиривать.

Глава 6

Берит Ассарсон поздно ушла на обед. Она толком не решила, где пообедать, голод постепенно отодвинулся, однако ей все-таки надо было хоть что-то в себя запихнуть, чтобы хватило сил на вторую половину дня.

Она редактировала книгу о парусном спорте. Берит не особо много знала о парусном спорте, но поскольку книгу решено было издать, а она получила задание подготовить ее к выпуску, то ей не хотелось признаваться в своих пробелах.

Тор, когда они встретились, держал лодку, и, конечно, так приятно было скользить среди островов, приглядывая тихую бухточку для ночевки. Но было и кое-что еще. Тор, чуть что, злился, требовал, чтобы она следила за разными якорными цепями и канатами, в критических ситуациях даже забывая, что она ничего этого не умеет. И обычно все заканчивалось ссорой.

Они продали лодку и купили дачу. Собственно, не совсем дачу. Это был довольно большой дом на острове Вете, построенный в начале века. Зимний дом, чтобы можно было Рождество праздновать, они так и делали. В этот раз приехали оба сына с девушками.

Берит вошла в крытый рынок на площади Хеторьет. Второй час дня, толчея уже спала. Она заказала авокадо с креветками и большую чашку кофе с молоком и уселась за столик около цветочного отдела. Сколько теперь сортов тюльпанов и до чего красивые оттенки! Вот еще морозец бы и снег выпал, стало бы светлее и повеселее.

Авокадо оказался жестковат. Берит размышляла, не пойти ли ей к стойке кафе и пожаловаться, однако осталась сидеть на месте. Сколько раз она здесь обедала? Как минимум раз в неделю за все годы, что работает в издательстве. Она попробовала сосчитать: скажем, сорок шесть недель умножить на четырнадцать лет, это будет, будет...

Вообще-то в прошлом году на свое сорокапятилетие она была в отъезде. Тор приготовил ей сюрприз: купил билеты в кругосветное путешествие.

– Не мог подождать, когда мне пятьдесят исполнится! – воскликнула она тогда, чуточку изумленная его внезапной щедростью.

Он обнял ее, быстро и неуклюже.

– Никогда не знаешь, доживешь ли.

Они путешествовали почти два месяца. Это восемь недель, а значит, она и не обедала здесь эти восемь недель. Берит полезла в сумку за калькулятором, но не нашла. Пришлось считать в столбик, как фрекен Мессер много лет назад учила их в школе.

Получилось далеко за шестьсот.

Значит, много больше, чем шестьсот раз, она ела здесь, в маленьком ресторанчике около эскалатора.

Вот она, твоя жизнь, Берит!

Ее все чаще одолевала скука от обыденности жизни. Все чаще ей казалось, что жизнь уже миновала свой пик, лучшее осталось далеко позади, а все, что происходит сейчас, слишком поздно.