Сталин, Гитлер и мы - Владимир Николаев

радала, просто стало меньше домашних праздников, многим уже было негде и не на что их устраивать.

Ни учителя, ни ребята не изменили своего прежнего отношения к детям репрессированных. Настолько их вдруг стало много, этих «врагов народа», что, вероятно, ни разум, ни сердце не могли поверить в реальность «вражеских» происков. Не было ужаса перед тем, что в стране вдруг завелось столько врагов и что они нас всех погубят. Был только ужас перед нараставшей волной массовых репрессий. Был ужас, как во время стихийного бедствия. И уже в этом очень характерном штрихе — отсутствии страха перед «врагами народа» — было заложено будущее разоблачение истоков трагедии, последовавшее только после смерти Сталина.

Мой отец в годы массового террора пострадал, можно сказать, косвенно: у него арестовали родного брата, который работал на Дальнем Востоке. Это был красивый и жизнерадостный человек и, как оказалось, с характером. Сразу после ареста он объявил голодовку и через две недели умер. Это обстоятельство и спасло отца, ведь его брату даже не успели по суду навесить ярлык «врага народа». Но партийную карьеру отцу сломали, его, как тогда говорилось, «бросили» на… искусство. Он стал освобожденным секретарем ЦК партии в Большом театре. Партийная организация театра территориально входила в тот самый Свердловский райком партии, которым до этого руководил мой отец, так что какая-то внутренняя логика в этом назначении была. С тех пор Большой театр стал для меня вторым домом и, можно сказать, второй школой, я там все прослушал и пересмотрел по несколько раз, познакомился со всеми его звездами.

Когда отец дома в одиночестве выпивал, он обычно провозглашал с большой горечью один и тот же лозунг: «Просрали революцию!» Вот под него я и вырос. На его книжных полках стояли светло-желтые толстые тома большого формата в мягких по- лукартонных переплетах, похожие на телефонные справочники тех времен. Это были полные стенограммы съездов партии. Я любил листать их. Там были все выступления и реплики, а также списки участников. Сколько громких имен! И большинство из них в 30-е годы вдруг исчезли из жизни, оказавшись «врагами народа». Как же так?! Их все знали десятилетиями, избирали на съезды, одного от нескольких тысяч. В стенограммах указывались избравшие их организации — со всех концов страны. Как же всюду могли их проглядеть, как все могли в них так ошибиться?! И почему все они исчезли бесследно? Ведь они умели постоять за себя, умели бороться и отстаивать свои убеждения. В тех же съездовских стенограммах напечатаны их речи, иногда прерываемые из зала, они тут же находчиво отвечали. Горячим дыханием обдавали даже меня, мальчишку, страницы стенограмм. Что же они значили для отца, близко знавшего многих деятелей партии, ставших жертвами сталинского террора! Как отразилась эта страшная эпоха на моем поколении? Думаю, оно раньше времени повзрослело, а что касается моих сверстников по школе, они раньше стали понимать, что на самом деле происходило вокруг.

Продолжила мое образование война. Уже через неделю после ее начала я добровольно отправился в Смоленскую область, на берег Днепра, рыть оборонительные сооружения. Тогда этим делом занялись сотни тысяч старшеклассников. Довелось там хлебнуть горя! Потом отступали под натиском немцев, так что с самого начала войны я увидел ее страшный лик и сам смог убедиться в том, какой неожиданный трагический оборот она приняла для нас. Ведь нас годами готовили к тому, что мы при случае всех врагов разобьем на их же земле, «малой кровью, могучим ударом». Только в годы горбачевской перестройки, с приходом гласности, я смог рассказать в «Огоньке» правду о той трагической эпопее, после которой многие строители оборонительных рубежей не вернулись домой.

Но о самой войне, а не только о ее начале, я не писал. И не потому, что был в стороне от самых главных событий, просто поздно пришел к убеждению, что о ней необходимо написать. Впрочем, сегодня понимаю, что на это у меня сил и таланта не хватило бы. К тому же я до последнего времени не обладал теми знаниями о войне, которые теперь стали у нас доступны. Но все равно до сих пор вся правда о ней, от начала до конца, еще не сказана. Придет время, и кто-то обязательно напишет о Великой Отечественной войне вторую «Войну и мир». Но это случится не завтра. Нужно еще дальше отойти от нее, от неизмеримого ужаса, боли и крови. JI. Толстой написал свой роман через полвека после той Отечественной, а наша война была пострашнее, с той ее никак не сравнишь. Потому и нет до сих пор главной книги о Великой Отечественной.

Кстати, и в моих размышлениях о войне большую роль сыграла литература. Только отслужив с 1941 по 1947 год, я понял, насколько великой книгой является сатирический роман Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». В истории всемирной литературы это Главная книга о главном пороке человечества — воинственной кровожадности. Она — против всех войн и армий, как бы политики их ни называли. Только освободившись от этих двух зол, войны и армии, человечество сможет встать с колен и обрести право на свободную жизнь. Ниже мы еще вернемся к Великой Отечественной, но только в связи с нашим разговором о Сталине и Гитлере.

После войны я закончил факультет журналистики Московского университета (заочно, за пять лет), работал в молодежной печати столицы, затем три с лишним года — в газете «Правда», причем в хрущевские времена, то есть уже тогда, когда наступила так называемая оттепель после сталинской эры. В редакции самой главной газеты страны я не мог не знать того, что на самом деле происходило у нас, в том числе и на вершине власти, тогда общество стало более открытым, чем раньше. А после «Правды» я около тридцати лет работал в редакции журнала «Огонек», был там заместителем главного редактора. Еженедельник всем известный, а во время горбачевского правления он стал одним из самых популярных журналов в мире, его тираж дошел тогда до пяти миллионов! Но мало кто догадывается, что «Огонек» во все времена был придворным журналом (таким же придворным был и Большой театр). При создании «Огонька» Сталин лично инструктировал его первого главного редактора М. Кольцова. Сталин и его ближайшие помощники всегда были близки к редакции журнала. Эта традиция не нарушалась ни при Хрущеве, ни при Брежневе, ни при Горбачеве, а при Ельцине традиционная связь «Огонька» с высшей властью дошла, можно сказать, до своей кульминации: наш сотрудник, заведующий отделом писем В. Юмашев написал за Ельцина три книги его мемуаров. Стал его лучшим другом и даже во шел в семью Ельцина его зятем — общим любимцем (у Ельцина две дочери, а сыновей нет). И этого мало! Юмашев был главой президентской администрации!

Но и на этом его путь наверх не завершился. Быть руководителем огромного чиновничьего аппарата оказалось для него слишком обременительным делом, и он оставил эту должность, чтобы целиком сосредоточиться на личной службе Ельцину и его семье. На пару с президентской дочерью Татьяной он возвысился над совсем уже одряхлевшим главой государства. К сожалению, ничего хорошего из этого не получилось. Кстати, в ельцинские годы журнал существовал только за счет самого главного в стране олигарха Б. Березовского, став, естественно, его рупором.

Так что, будучи в «Огоньке», я за три десятилетия тоже всего насмотрелся. К тому же в качестве корреспондента журнала за эти годы объехал пол- мира, немало узнал и повидал, не раз освещал для «Огонька» встречи наших лидеров на высшем уровне в разных странах, был свидетелем многих исторических событий. Написал сотни статей, очерков и репортажей, издал более двадцати публицистических книг, в основном — о США, вернее, об американцах, о том, как они живут, поскольку ездил много раз в Америку в течение сорока лет, много по ней путешествовал. Близкое знакомство с ней, конечно, обогатило меня, но взглядов на жизнь не изменило.

ЗНАЛИ — НЕ ЗНАЛИ

До сих пор у нас бытует миф о том, что современники страшных сталинских десятилетий не знали о масштабах массового террора, не знали, что счет жертвам шел на миллионы. Только, мол, речь Хрущева на XX съезде партии в 1956 году раскрыла людям глаза. А где были эти глаза, например, в 30-е годы, когда в Подмосковье, самом густонаселенном регионе страны, сотни тысяч заключенных у всех на виду рыли канал Москва— Волга, строили огромные шлюзы и другие технические сооружения? Бывая в те годы под Москвой, я не мог не видеть уходившую за горизонт неохватную панораму гигантской стройки, ее невозможно было скрыть от посторонних глаз никакими заборами, сторожевыми вышками, конвоирами с ружьями и собаками. Наверное, далеко не я один наблюдал все это и запомнил на всю жизнь. Но, возможно, личные впечатления могут показаться субъективными, особенно тогда, когда речь идет о таком деликатном вопросе, как «знали — не знали». Поэтому приведу несколько иных свидетельств.