Нега - Константэн Григорьев

В ночь с 30 апреля на 1 мая 1991 года Константэн обнаружил любовников под своей кроватью. Кошку он наказал, а приемник водрузил на тумбочку в зале и, улегшись рядом, стал крутить ручку настройки.

Он узнал много интересного: что дочь Фрэнка Заппы зовут Лунная Единица, что есть группа под названием «Каждый день приносит боль», что сегодня Вальпургиева ночь.

Какая–то молодая учительница просила исполнить ее любимую песню «Моя голова в Миссисипи»; для курсантов мореходного училища Ветлицкая пела про василек; Юрий Спиридонов прошептал под гитару знаменитый романс «Богомол».

Прозвучала подборка песен «ТБ» — тут были такие известные вещи, как «Твист Иуда», «Хуанита», «На шее у правительства», «Жандарм», и несколько самых новых — «Куруку хапа», «Миры двоящихся огней», «Сирени свет».

«Вальпургиева?» — удивился Григорьев, выходя из дому. Такси доставило его на Миусское кладбище. В свете одинокого фонаря мрачно и волшебно возникли перед ним открытые почему–то ворота, смутные среди деревьев кресты, скорбные крылья мраморных ангелов, венки из жести и цветы из пластмассы. Константэн бывал тут с друзьями, но, разумеется, днем. Сейчас же в глубине кладбищенского сада блуждали разноцветные огни, стонали невидимые кошки.

На ближайшем могильном холме резались в карты две нагие блондинки — они взвизгивали, хохотали, хлопали себя по коленям и пили вино из замшелых бутылок. Юнкера они не замечали, он же ощутил сильнейшее возбуждение, похожее на жажду.

Кто–то положил ему руку на плечо. Обернувшись, он увидел то, что хотел увидеть — прелестную девочку чуть ниже его ростом, очень серьезную и вместе с тем насмешливую; ее длинные ресницы не скрывали бездонности по–королевски холодных глаз. Ее нагота струила рассеянный серебристый свет. Грациозным поворотом головы незнакомка пригласила юнкера следовать за ней. Он не решался. Тогда она взяла его за руку и подвела к какому–то темному домику с ярко блещущими окнами.

— Кто вы? — спросил Константэн, с восхищением глядя на свою спутницу. Она усмехнулась, пощекотала его за бородку и, быстро взглянув на его губы, нежно их поцеловала. После чего внезапно исчезла.

Двери домика растворились, из них вышел человек в ослепительно белом костюме.

— Вы и есть автор романа «Нега»? — близоруко прищурившись, спросил он. — Да, да! Я вас сразу узнал, хотя и представлял себе постарше. Что ж, входите, мы вас давно ждем. Да, я не представился — Тритонов, первый сторож кладбища и магистр вита. Прошу, прошу!

Хотя снаружи казалось, что в доме горит яркий свет, внутри помещения было темно. Лишь у самых окон трещали догорающие бенгальские огни. В железной клетке металась Глаз–птица. Повсюду лежали и стояли, прислоненные к стенам, гробы. Их обитатели сидели за столом, выпивали и смотрели музыкальный видеофильм.

— Господа! — обратился к ним Тритонов. — Позвольте вам представить гостя!

Мертвецы и ведьмы, среди которых попадались порой прехорошенькие юные женщины, обернулись к вошедшим. Ведьмы заулыбались, мертвецы важно закивали головами.

— Куртуазный маньерист Константэн Григорьев! — Тритонов закурил.

— Какой обаяшка! — ворковали ведьмы, когда юнкер целовал их в запястье. Ворковали и переглядывались меж собой.

Ему поднесли полный стакан массандровского портвейна.

— Пей! Ты правильный парнишка! — говорил облезлый старик в смокинге и криво повязанном зеленом галстуке, расшитом зелеными обезьянами.

— Маньеристы вообще пацаны с понятием, — поддержали его остальные. Юнкер выпил и прослезился.

— Костик! Костик! — защебетали ведьмы, протягивая ему книги Ордена. — Позвольте автограф!

Одна красотка вынула из корсажа правую грудь, и Константэн расписался на ней вечным пером, вместо даты нарисовав цветочек.

— Ну, какие новости на Большой Земле? — спросил бледный белокурый и, кажется, припадочный парень.

— Цены растут, войны идут, наши высадились, — стараясь быть учтивым, ответил Константэн.

— Вот потому я и застрелился, — сообщил белокурый, — нечего потакать!

— Что?

— Нечего, говорю, потакать! Нечего!! Потакать!!!.. — его лицо вдруг искривилось, на уголках синих губ выступила пена. Белокурый схватил со стола пустую бутылку и хотел разбить ее, но тут на него набросились, скрутили и засунули в гроб.

— Что же с ним будет? — спросил Константэн позднее.

— А ничего, — прокричал старик с обезьянами, — зеленый он еще, рано пока в свет выпускать! А что как живой реагирует, не обращайте внимания. Это по первости, по глупости. Пообвыкнется, найдем ему занятие по душе, жену поласковей — глядишь, человеком станет…

«Твоя мама сказала, что ты кричала во сне," — пел с экрана Роберт Плант.

— А как же вы узнали о моем романе? — вдруг вспомнил Григорьев. — Он же еще в работе?

— Мы вне времени, юнкер, — раздался очаровательный голосок. Константэн увидел свою незнакомку — она, одетая на этот раз не в лунный свет, а в голубой шелковый халат, улыбалась, склонив прелестную головку набок. — А ваш роман сильнее времени. Полюбуйтесь на него и надпишите один экземпляр лично для меня. Пожалуйста.

— О, с удовольствием! — вскричал автор, разглядывая протянутое ему издание собственного романа: готический шрифт, переплет из белого пергамента, богато инкрустированный алмазами в полтора карата, голландская веленевая бумага и золотой обрез.

— Неплохая работа, — заметил он смущенно. — А кто это изображен на обложке?

— Эту женщину в начале двадцатого века знали все. Ее имя — Клео де Мерод, — ответила незнакомка.

— Так кому же мне надписать книгу? — обратился юнкер к юной красавице.

— Меня зовут Лунная Единица, — ответила она.

Григорьев был поражен. Книгу он надписал так: «О, драгоценное дитя Луны! Каждый день приносит боль, но рядом с вами я не чувствую боли. Вы — моя Нега! Продлись, продлись, очарование…» — и еще две страницы в том же духе.

Она прочла надпись и щелкнула пальчиками.

В то же мгновение они — юнкер и красавица — очутились в поистине королевской спальне. Шкуры оленей и леопардов устилали мраморный пол, из стрельчатых окон, украшенных цветными витражами, струился мягкий, постоянно меняющийся свет. Потолок был разрисован Бердслеем, колыхались египетские портьеры. На софах и оттоманках котята играли с прозрачными вазонами. Ниоткуда звучала томная музыка флейт, сандаловые светильники струили сладкий запах смол. Посреди спальни был устроен маленький, изумительно красивый бассейн.

Лунная Единица провела юнкера в курительную комнату, со вкусом обставленную старинной мебелью черного дерева.

Они сели в кресла. Девушка с насмешливым любопытством глядела в глаза Константэна. Двухметровый арап поднес вошедшим белые табачные палочки, зажег огонь и неожиданно пропал.

Чуть позже Константэн понял, что эти сигареты разжигали любострастие. Вкуса их он не запомнил, однако перед ним все время ярко светилось близкое, далекое, ненавистное, необычайно желанное тело юной девушки, сначала скрытое от взгляда в пелене одежд, затем обнаженное — с маленькой трепетной грудью, длинными точеными ножками, красивым упругим животом, холеными руками — слабыми, манящими, опьяняющими. Губы их встретились, девушка застонала, и они вспыхнули, как синие искры, погружаясь с головою в благоухающий водоем. Кружились, мелькали под водой и в воздухе белые птицы, и в широко раскрытых глазах девушки звенели звезды; когда же она, разнеженная и умиротворенная, снова стала возбуждать юнкера, на этот раз самым вожделенным для него способом, он потерял сознание от наслаждения… Когда же очнулся, опять убедился в ее потрясающей ненасытности.

Вдруг все исчезло — влюбленные снова оказались в кладбищенской сторожке. Изнеможение владело юнкером, ведьмы и мертвецы громко ему аплодировали, Тритонов размахивал дохлой кошкой и кричал:

— Хвала святой Вальпургии! Хвала ее блаженному избраннику!

— Да, Константэн, — улыбнулась Лунная Единица, — мое настоящее имя Вальпургия, и это в мою честь проводится каждый год праздник начала весны, праздник ведьм — великий Шабаш. Ты же знаешь о Чертовой кафедре на Броккене?

— Да, — подтвердил Константэн.

— Через полчаса у нас телемост с Броккеном, — серьезно сказала Вальпургия. — Тритонов, у вас все готово к празднику?

— Безусловно, моя королева! — вытянулся в струнку магистр вита.

— Тогда… шампанского юнкеру! Покажите ему сад, — Вальпургия поцеловала юнкера и поднялась по витой лестнице на второй этаж сторожки.

Тритонов и Константэн вышли в сад. Всюду на могилах плясали ведьмы, в одной из аллей хор мальчиков трогательно исполнял «Вурдалаков гимн» Алеши Вишни. У раскрытого склепа сидели, обнявшись, мужчина и женщина. Мужчина, в отличие от женщины, был еще живой. Очевидно, он забрел сюда в приступе тоски.