Семигорье - Владимир Корнилов

Парень улыбнулся широким ртом.

— Откуда такая добрая? — спросил.

— Пошто добрая-то? — потупилась Васёнка.

— По носу. Нос у тебя добрый! — сказал парень. А Васёнка обиделась: смеётся парнище! Из-под своих цыганских волос на неё смотрит, так смотрит, будто вот сейчас охватит да поцелует!

Васёнка онемела. Увидела — глаза у парня раскосые, узнала — тот военный, что на «пятачке» к ней шёл! К ней шёл, да Зинка-одногодка перехватила, в круг увела. Тот самый! Глаза до того широко на лице стоят, будто и впрямь косят! И смотрит открыто, взгляда в сторону не ведёт. Тот парень!

Васёнка голову опустила, замерла, судьбы ожидаючи.

— Ладно, добрая, — сказал парень, будто её успокаивая, — свет не велик — свидимся! — Услышала Васёнка, как шаркнули по траве сапоги, гуднула земля от тяжёлых шагов. Пришла в себя, схватилась крикнуть вслед: «Гужавина я! Кузнеца Гаврилы дочь!» — а голоса как не было.

Домой шла Васёнка, будто поцелованная. Сказать бы кому! А кому такую важность поверишь? И радость не в радость, когда про себя. Увела Зойку на крыльцо, обняла.

Сготовилась шепнуть словечко и затомилась. Сказала, будто чужую новость:

— Парень тут ходит, такой чумазый. На цыгана похож. Не знаешь чей?

Зойка поскребла коленку, деловито осведомилась:

— Такой вот, раскосый?..

— Он, он, — радостно вскрикнула Васёнка и в страхе почувствовала, как в полымя обратилось сердце. Ладно ещё тёмки на дворе. Хоть и летние, а всё же тёмки…

Зойка смирненько подождала, когда Васёнка успокоится, раздумчиво сказала:

— Знаю. Тётки Анны Разуваевой парень. Летось вернулся с отъезда. А работает в новом эмтээсе. А зовут его… — Зойка помедлила и, растягивая сверкающее и оглушающее Васёнку слово, пропела: — Зовут его Макар…

Зойка повертела головой, сказала, как будто обижаясь:

— Что это ты мне плечи жгёшь? Волдыри вот вскочут!

Васёнка, не узнавая себя в радости, сдавила Зойку и зацеловала её хитрое лицо. Зойка вылезла из Васёнкиных объятий, приглаживая за ушами волосы, со вздохом спросила:

— Записочку шесть, что ли?

— Ой, что это? — спохватилась Васёнка. — Ишь чего надумала! И не говори! И не думай!

— А я не думаю. Я знаю… И ты не бойся. Снесу и — как копеечку в колодец, никто не достанет!

Записки Васёнка не послала. А на Туношну с того дня бегала каждый вечер. И глядела на луг, на речку, на ту сторону, откуда объявился чумазый парень. Чумазый не шёл. И летние зори угасали в пустой непотревоженной воде.

Как-то к вечеру Васёнка села на свой бугор и вдруг замерла. На берегу пригнулись кусты, закачались ивы, листья посыпались в воду, как в осеннюю ветреную пору. В светлой Туношне вычернился человек.

Васёнка встрепенулась, как птица на взлёте, и не взлетела. В кустах, радостно сияя загорелым лицом, стоял лесник Леонид Иванович.

— Здорово, соседушка! — крикнул оттуда, с того берега, да прямо по воде тяжело пошагал к Васёнке. Сбуровил воду, будто сохатый на водопое! Вышел на берег, сел рядом на бугор, стащил с ног мокрые сапоги. Вылил воду из голенищ. Играя желваками крепких скул, натуго выжал портянки, навернул на широкую, в синих жилах ногу. Поглядывая на Васёнку, натянул, скрипя мокрой кожей, один сапог, потом другой. Чёрную фуражку с медными жёлудями над козырьком снял, пристроил в траве, на фуражку положил свою командирскую планшетку, как будто задумал сидеть тут до ночи.

— Вот так, соседушка! Ради ягодки чего не сделаешь?! Не только сапоги, репутацию подмочишь!.. — Лесник захохотал, округлив рот, придвинулся близко к Васёнке. Рукой потирая затылок, метнул воровской взгляд по лугу. Настороженная Васёнка вскочила, негодуя и пугаясь, замахала руками, как будто лесник уже её обнимал.

— Что ещё придумали? — задыхаясь, говорила Васёнка. — Ступайте себе… Ступайте, Леонид Иванович!

Лесник пригнулся, играя — раскинул руки. Как раскрытые клещи, они сошлись у ног помертвевшей от страха Васёнки.

В лесу зашумело, звякнули ботала, щёлкнул кнут, стадо, треща валежником и разламывая кусты, вывалилось на луг.

— Эх, с девкой поиграться не дадут! — сокрушаясь, сказал Красношеин и встал. Надел фуражку, поднял с травы планшет.

— Моё почтение, дед Аким! — крикнул он пастуху и пошёл навстречу. — Лес-то ломаешь, будто свой!

Пастух, придерживая на плече короткое кнутовище, шёл к леснику, мягко перебирая обутыми в лапти ногами. Поздоровался за руку, внимательно поглядел на Васёнку, беззащитно стоявшую на бугре, поднял неморгающие глаза на лесника и молчал, будто ждал, что лесник объяснит ему про Васёнку.

Красношеин накрутил на руку узкий ремешок, тряхнул перед пастухом командирской планшеткой.

— Что, говорю, лес ломаешь? — крикнул он деду, как глухому.

— Да ведь скот! — рассудительно сказал Аким. — Животное, оно запрету не понимает…

— Пасёшь-то ты! Смотри, акт составлю! Ну, ладно, ладно, пошли, старый! — лесник обнял пастуха за плечи, как бы торопя его от Васёнки, повёл через луга вслед за стадом, к селу.

Васёнка проводила их невидящим взглядом, упала на бугор, зажала руками горящее стыдом лицо.

— Матушка, родная! — шептала она. — За што так-то? За што?!

НА НОВОМ МЕСТЕ

Полянины устраивались, пока временно, в отведённом им доме бывшей конторы. Вещи вносили в большую комнату, ставили в беспорядке. Чтобы подойти к окну, взглянуть на луг и речку, приходилось раздвигать чемоданы и перешагивать через тюки. Вторая, гулкая комната, пока пустовала.

Иван Петрович обежал квартиру, с удовлетворением отметил, что к его приезду стены, потолки и печи заново побелили, пол покрасили, даже в кладовочке вымыли квадратные окна, с подоконников стёрли пыль. В кухне стояло ведро чистой воды, у подтопка лежали мелко наколотые сухие дрова, на полешках — кучка надранной бересты. Чья-то заботливая рука сделала всё возможное, чтобы угодить незнакомому директору будущего лесного техникума.

Иван Петрович, утомлённый долгой дорогой и жарой, жаждал одного — горячего чаю. Раздражённый медлительностью людей, он нетерпеливо ходил из кухни в комнату, выбегал через широкое крыльцо во двор, видом своим поторапливая мужиков-возниц. Мужики поругивались, отходили к колодцу напиться, от колодца окрикивали неспокойно стоявших на жаре лошадей. Наконец, кряхтя усерднее, чем требовал груз, они внесли в дом последнюю дорожную корзину и, старательно отирая картузами лбы, встали у порога. Рыжеватый мужичок по имени Иван Батин, к хозяйственности и хитроватости которого Иван Петрович пригляделся за двое суток пути, одобрительно подмигнул и северной скороговоркой сказал:

— Барахлишка-то порядком нажили…

Крышка чайника выпала из рук, звякнула о керосинку, покатилась по полу. Иван Петрович сквозь очки уставился на мужичка.

— Труд, говорю, таскатъ-то… — пояснил Батин, несколько потерявшись под взглядом хозяина.

Иван Петрович наконец сообразил, о чём речь, и рассердился на то, что обжёг руку, и на этих людей, которые тянули время, теперь вытягивали деньги.

— Леспромхоз, товарищи, с колхозом рассчитался за подводы! — сказал он и сделал нетерпеливое движение к двери.

— Мы ж для вас постарались! — сказал Батин, не двигаясь с места. — На чай после такого дела сам бог не осудит…

В другое время Иван Петрович выстоял бы перед несправедливым напором рыжеватого мужичка, но сейчас ему так хотелось хотя бы минутного покоя, что молча он вынул бумажник и протянул три рубля.

— Вот теперь интерес соблюдён, — удовлетворённо сказал Батин, с достоинством принял деньги. — Благополучия вам на новом месте…

Примостившись к свободному уголку кухонного стола, Иван Петрович налил из чашки в блюдце горячего чаю. Он всегда блаженствовал над стаканом крепкого чаю с кусочком сахара вприкуску, но сейчас пил с блюдечка торопливо и хмурился. Выпил чай, отодвинул чашку от края.

— Гм… соблюдён интерес… — вспомнил он рыжеватого возницу. — Там Днепрогэс, Магнитка, Чкалов пролетает над Северным полюсом, а здесь всё тот же извечный «свой интерес»…

И всё-таки техникум мне строить здесь. И детей Батина учить и выводить в люди. И ничего не поделаешь: новь и старь. В который уж раз вот так, начинаю почти с нуля!..

Иван Петрович заглянул в комнату. Елена Васильевна сидела на дорожной корзине среди груды вещей, как печальная дева над разбитым кувшином. Иван Петрович смущённо кашлянул.

— Пойду представлюсь, — сказал он.

Елена Васильевна промолчала.

— Чай горячий, уже пил, — сообщил Иван Петрович, виновато глядя на жену. — Вы тут без меня не разбирайтесь!

Елена Васильевна, разомлевшая от духоты и беспорядка, с досадой отмахнулась.

— Иди, пожалуйста, я сама всё сделаю!..

Иван Петрович помялся у вещей, потом с той же виноватостью, но и с твёрдостью, надел чёрный китель, фуражку и, сказав «ну, я пошёл», тихо прикрыл за собой дверь.