Полный вперед назад, или Оттенки серого - Джаспер Ффорде

Я смотрел на поля за окном, избегая злобного взгляда зеленой женщины — та явно размышляла, не дать ли мне нового поручения. Но я думал лишь о загадочной серой девушке, которая грозилась сломать мне челюсть. Она, если говорить кратко, осквернила, опозорила, обесчестила тонко настроенный социальный порядок, служивший незыблемым фундаментом для Коллектива. Удивительно, как человек, способный на такую грубость, дожил до ее лет. Нарушители выявлялись рано — по полугодовым отчетам, где указывались полученные баллы и отзывы. При нормально работающей системе девушку давно уже отправили бы на перезагрузку — научиться хорошим манерам. Однако эта бьющая в глаза антисоциальность делала ее не только достойной внимания, но и странным образом привлекательной.

— А не выпить ли мне чаю? — сказала зеленая.

Видимо, ей казалось, что ничего не делающий низкоцветный будет бездельничать всю жизнь, если вовремя не вмешаться. Я проигнорировал ее слова, так как это не было приказом, но вскоре женщина ткнула меня зонтиком:

— Эй, парень, принеси чаю. Без сахара. И с лимоном, если есть.

Я посмотрел на нее и глубоко вздохнул:

— Да, мадам.

— И печенье. Если есть с шоколадом, то его, а если нет, тогда без шоколада.

В вагоне охраны громоздились коробки со свежими фруктами, ящики с цыплятами и багаж, который не подлежал перевозке в грузовом вагоне. Поезд был слишком мал, и буфетчика-серого здесь не полагалось: пассажирам приходилось заниматься самообслуживанием на крохотной кухоньке. Я увидел, что на груде кожаных чемоданов сидит потрепанного вида человек лет сорока с небольшим, одетый — вот нелепость! — согласно общественному стандарту № 4: спортивная куртка, рубашка в полоску, небрежно завязанный однотонный галстук. Не слишком подходяще для поездки. На грязном лацкане куртки виднелся выцветший желтый кружок, а пробор у человечка был не то что неровным — пробора не было вообще! При виде желтого кружка мне следовало проникнуться к нему неприязнью, но есть что-то невыразимо грустное в опустившихся желтых — сами желтые ненавидят их даже больше, чем нас. Я зажег спиртовку и поставил на нее чайник.

— Куда направляетесь? — спросил я.

— В Смарагд,[9] — тихо ответил он, — на ночной поезд.

То есть на перезагрузку. В исправительный колледж прибывали всегда на рассвете. Считалось, что это символизирует зарю новой жизни, начатой с чистого листа.

— Тогда вы не туда сели, — заметил я. — Северный Зеленый сектор — в другую сторону.

— Чем дальше, тем лучше. Мне там уже неделю как надо быть. Не найдется ли у вас чего поесть?

Я дал ему кусок кекса с тмином, найденного на кухне, и опустил в стакан балльную монету. Незнакомец жадно слопал кекс и сообщил, что он — Трэвис Канарейо из Кобальта.

— Эдди Бурый, — представился я, — из Нефрита, Южный Зеленый сектор.

— Друзья?

Желтые нередко предлагали дружбу, обычно я отказывался. Но этот мне почти нравился.

— Друзья.

Мы пожали друг другу руки.

— А ты куда? — поинтересовался он.

— В Восточный Кармин. Местный цветоподборщик неожиданно вышел в отставку, и отец временно будет его замещать, пока не подберут кого-нибудь.

— Я тоже хотел стать цветоподборщиком, — задумчиво сказал Трэвис, теребя наклейку на коробке с банками какао, — лечить людей и все такое. Но я офисный менеджер в третьем поколении, выбора у меня не было. А почему ты едешь с отцом? Набираешься опыта?

— Нет. Я заставил Берти Мадженту изобразить слона за ланчем. Он выпустил из носа две струи молока и попал прямо в молодую госпожу Синешейку. Мне удалось доказать, что это была лишь шутка, но главный префект решил, что немного смирения во Внешних пределах мне не повредит. Понимаешь ли, Берти — его сын.

— Они дали тебе бессмысленное задание?

— Я провожу перепись стульев.

— Могло быть и хуже, — ухмыльнулся он.

И правда: мне могли поручить проверку твердости кала внутри Коллектива для диетологических исследований Главной конторы или что еще. Вот это был бы наихудший сценарий.

Я опустил щепотку чая в заварочный чайник-домик, затем поискал лимон, но не нашел. Трэвис оглянулся и достал из кармана серебряную коробочку цветоподборщика. Открыв ее, он внимательно поглядел на скрытый внутри цвет и спросил:

— Лаймовый?

На секунду я подумал было, что Трэвис хочет толкнуть меня на нарушение и тем самым вытянуть балл-другой, но он выглядел таким потерянным, побитым и голодным, что я отмел эту мысль. И потом, я уже несколько месяцев не всматривался ни в какой зеленый. Отец был категоричен, считая, что от лаймового быстро переходишь к цветам пожестче. Но он здраво смотрел на вещи. «Как только пройдешь тест Исихары, — говорил он, — можешь творить сколь угодно бежевое дело».

— Давай.

Трэвис повернул коробочку содержимым ко мне. Взгляд мой упал на успокаивающий оттенок, мышцы стали расслабляться, тревоги по поводу Восточного Кармина улетучились. Все вокруг стало казаться прекрасным, даже мелкие неприятности, которых хватало: непостоянство Констанс, например, а также то, что я никогда не увижу странной грубой девчонки со вздернутым носиком. Но у меня не было привычки всматриваться в цвет, и в голове моей зазвучал «Мессия» Генделя.

— Осторожно, тигр! — с этими словами Трэвис захлопнул коробочку.

— Прости? — Музыка тут же перестала звучать для меня.

Трэвис, засмеявшись, спросил, что это было: Шуберт?

— Гендель, — сказал я.

Раскрепостившись под воздействием лаймового, я спросил у него:

— А из-за чего тебя направили на перезагрузку?

Он ответил не сразу:

— Знаешь, почему гражданам не рекомендуют перемещаться внутри Коллектива?

Я знал об ограничениях на поездки, но никогда не задумывался, в чем тут причина.

— Чтобы прекратить распространение плесени и неуместные шутки насчет пурпурных. Мне так представляется, — сказал я.

— Для того чтобы почтовая служба не погрузилась в хаос.

— Безосновательное предположение.

— Разве? Многовековые беспорядочные передвижения оставили нам тяжелое наследство. Письма могли до бесконечности пересылаться по разным адресам, ведь они повторяли не только все твои маршруты внутри Коллектива, но и маршруты всех твоих предков.

Он говорил правду. Бурые переезжали только дважды после понижения в ранге, и письма доходили к нам за два дня. А Марена, из старинного рода, представители которого много путешествовали, с их престижным кодом СВ3, получали почту только после восьмидесяти семи пересылок — в лучшем случае через девять недель, если получали вообще.

— Система не очень, — согласился я, — но ведь она работает.

— Отнюдь. Если ты или кто-нибудь из твоих предков жили на одном месте больше чем один раз, с этого адреса почта направляется на более ранние и дальше идет по кругу. Система на три четверти занята именно пересылкой таких вот закольцованных почтовых отправлений. Понятное дело, они никогда не доходят. Но главный идиотизм в другом. Основы работы почтовой службы — это часть правил, они не могут меняться. А потому, вместо того чтобы разгрузить почту, Главная контора ограничила передвижения.

— Безумие! — воскликнул я.

Язык мой все еще заплетался от лаймового.

— Таковы правила. А правила надлежит неукоснительно выполнять.

Трэвис опять говорил правду. Между миром, основанным на цветовой системе Манселла,[10] и правилами можно было спокойно провести знак равенства. Они определяли все наши действия и вот уже четыре столетия обеспечивали мир внутри Коллектива. Конечно, правила порой звучали очень странно: запрещалось использовать число, стоящее между 72 и 74, запрещалось считать овец, производить новые ложки и использовать аббревиатуры. Почему — никто толком не знал. Но это были правила, установленные, должно быть, не просто так, пусть даже мы не всегда могли докопаться до причины.

— Так что же ты такого сделал? — спросил я.

— Я работал в главном сортировочном отделе Кобальта. Я попробовал применить уловку и обойти правила, чтобы прекратить отправку писем для давно умерших получателей. Ничего не вышло, и я написал в Главную контору. Мне пришел стандартный ответ — «Ваш запрос рассматривается». После шестой отписки я сдался и поджег три тонны никому не нужных писем во дворе почты.

— Неплохой, должно быть, вышел костерчик.

— Мы потом пекли на углях картошку.

— А я, — мне захотелось доказать Трэвису, что он не один такой радикальный, — однажды предложил способ избавиться от очередей в столовой: поставить вместо одного подавальщика нескольких.

— И как все обернулось?

— Так себе. Тридцать баллов штрафа «за покушение на чистую простоту очереди».

— Надо было зарегистрировать предложение как стандартную переменную.