Два путника в ночи - Инна Бачинская

Папа Веник, субтильный и тоненький, как подросток, был на семь лет моложе жены. Иногда он не выдерживал атмосферы родного дома и убегал к своим родителям глотнуть свободы и тишины. Пожив у родителей месяца два-три, он возвращался в семью. Потом снова убегал и снова возвращался. Носителем положительного начала в семье был первенец Павлуша, основательный и серьезный мальчик. Галка очень гордилась сыном, правда, не переставала удивляться, в кого он уродился таким занудой. Дворовый Галкин дружок, юный отец Павлуши, насколько она помнила, не отличался никакими положительными качествами, кроме умения громко вопить под гитару.

Месяц назад Павлуша женился, и теперь молодые сняли себе отдельную квартиру.

– Да ладно, это я просто так ору, для души. Ну, рассказывай! – потребовала Галка.

– О чем рассказывать?

– Как о чем? Об Америке! Александр Павлович тоже вернулся?

Галка трепетно относилась к Ситникову, глубоко уважала его, считала настоящим мужиком и передавала мне все сплетни о нем, имевшие хождение в ситниковской «конторе», где трудился Павлуша.

– Твой Ситников – единственный стоящий мужик в городе, – говорила Галка, закатывая глаза.

– Грубиян и неряха, галстук в кармане носит! – даже самое невинное упоминание о Ситникове возбуждало во мне дух противоречия.

– Ну и что? Тоже мне – недостаток! А если даже и носит! Он – мужик, и недостатки у него тоже мужские!

– А достоинства?

– Что – достоинства?

– Достоинства у него какие?

– Ой! Я вас умоляю! Вагон и маленькая тележка! Светлая голова. Чувство ответственности. Мужики с чувством ответственности – не жильцы, вымерли, как мамонты, и больше не родятся. Сила! Умеет работать – дай бог всякому! Павлуша рассказывает, по трое суток из кабинета не вылазит.

– Знаем. Наслышаны и навиданы.

Сарказм в моем голосе зашкаливал, но я не могла не признать за Галкой известной правоты. Я внимала ей со смешанным чувством гордости, ревности и обиды, сознавая, что в ситниковский «деловой» мир хода мне не было.

– И что? Чем он тебе не хорош? Стихи не читает? На луну не воет? Так у него на эту фигню времени нету! Он вкалывает! Это тебе не твой хлыст и кривляка Юрий Алексеевич!

Юрий Алексеевич был моим старинным другом и поклонником, человеком эстетичным, тонким и неприятным в общении. Мы встречались с ним бесплодных семь лет, а потом он… И вспоминать не хочется!

– Может, хлыщ?

– Какая разница? Хлыст или хлыщ! Суть-то не меняется. Конечно, простой бизнесмен Ситников ему и в подметки не годится. И рыбу, наверное, ножом ест. И зубом цыкает в общественном транспорте. Между прочим, Катюха, тебе давно пора замуж.

– Да при чем тут – пора замуж?! Ты знаешь, как он мною командует? Туда не ходи, с тем не дружи, «Охоту» продай!

Галка называла «Охоту» «явочной квартирой» и «охранкой», считала, что нужно от нее немедленно избавиться и взамен купить бутичок модной одежды. Я только фыркала в ответ.

– Ревнует – значит, любит! – припечатала Галка. – Ну, и продай к растакой-то матери! Я тебе давно говорю! На фиг она тебе нужна? Будь просто красивой бабой без дурного довеска. Маникюр сделай! Ты посмотри на себя – как ты одета? Плакать хочется! Роди ему кого-нибудь, наконец.

– Ну, и как я одета, по-твоему?

– Скулы сводит, праздника нет.

– У нас с тобой разные вкусы. И мне нравится работать, понятно? Я – рабочая лошадь!

– Нашла, чем хвастаться! – фыркнула Галка. – Лошадь она! Да за Ситникова… не знаю! Да за ним, как за каменной стеной, любая бы на твоем месте… вцепилась! Лично я, наконец, выспалась бы. До полудня каждый день, и кофе – пожалте вам, в постельку. В нашем возрасте надо спать одиннадцать часов.

– Сказал кто?

– Софи Лорен!

– Сама Софи Лорен? Тогда конечно! А кофе тебе кто в постель?

– Какой кофе?

– Ты же только что сказала: кофе в постель!

– Домработница! То есть горничная. Будет привозить в тачке на колесиках.

– Ага, а ты, не успемши глаз продрать, нечесаная, неумытая, с нечищеными зубами… бр-р-р!

– Ты, Катюха, всегда все испортишь! Скучная ты!

Разговоры протекали в одинаковом ключе с небольшими вариациями и сводились всегда к одному и тому же: «Ситников! О, Ситников! Ах, Ситников! А ты, Катюха, дурочка и не понимаешь своего счастья!» – и напоминали ритуальные пляски дикарей вокруг костра.

– Нет, – сказала я сдержанно, – Ситников не вернулся.

– Как – не вернулся? – поразилась Галка. – Вы что, опять полаялись?

– Меня твой Ситников больше не волнует.

– Ну, ты, мать, даешь! Вот так, бросила все на фиг и свалила?

– Да при чем здесь я?! Почему сразу я?!

– А кто?

– Он! Твой Ситников распрекрасный!

– А ты ни при чем?

– Ладно! Я приехала, жива-здорова, а сейчас – извини, страшно занята. Надумаешь – звони.

– Да ладно тебе, Катюха, я ж любя… Заскочу вечерком, покалякаем.

Я обиженно помолчала, потом не выдержала:

– А я тебе подарок привезла.

– Правда? – обрадовалась Галка. – А что?

– Придешь – увидишь. Ладно, некогда мне тут рассусоливать… Жду!

Ситников… Опять Ситников, снова Ситников. Почему этот человек все время будит во мне дух противоречия? Не соглашаться, стоять на своем, упираться рогом в стенку, не уступать ни пяди? Мама считает, что я иду у всех на поводу по причине бесхарактерности и бесхребетности; бабуля Мария Александровна говорит, что на мне можно воду возить; с другом сердечным Юрием Алексеевичем за семь лет знакомства мы поссорились всего-навсего три раза. А с Ситниковым… хвост дыбом, искры из глаз! Не на жизнь, а на смерть! Не понимаю…

Глава 4

Римма. Начало

Художественный салон-магазин «Вернисаж», правда, тогда еще не «Вернисаж», а обанкротившийся магазин «Народные промыслы», достался Римме Якубовской совершенно случайно, когда она уже отчаялась найти приличную работу. Работа уборщицы в ночном клубе вряд ли может считаться приличной для молодой цветущей женщины. Там, правда, была еще должность администратора с неплохой зарплатой, плюс обязанность спать с шефом. Римма сгоряча согласилась, но, увидев шефа, передумала.

– Ну и дура! – сказала ее приятельница, работавшая там же танцовщицей. – Он, конечно, не Микки Рурк, но мужик невредный.

И тогда она набралась смелости… да-да, набралась смелости, ибо, когда просишь на кусок хлеба, нужно гораздо больше смелости, чем когда просишь всего-навсего о прибавке к жалованью, и позвонила своему старинному поклоннику Волоше Смолянскому, которого случайно увидела по телевизору. Повзрослевший, солидный Волоша, теперь – Владимир Иннокентьевич, отвечал на вопросы журналиста – был он сейчас, оказывается, успешным банкиром и меценатом. Римма глазам своим не верила; неужели этот козырный мужик – тот самый невзрачный молодой человек, друг б.м. Виталика Щанского (произносится «бым» и значит – «бывший муж»), который сходил по ней с ума? Когда ж это было? Лет десять назад… или чуть больше. Как он краснел! Боже ж ты мой, как он мучительно краснел, как не сводил с нее глаз! Как бым Виталик издевался над ним! И вот – нате вам! Банкир!

Человек на экране излучал уверенность в себе, превосходно держался, говорил толково, чуть иронично и был дорого одет.

«Идиотка! – подумала Римма. – Если бы я тогда выбрала Волошу…» Смешной краснеющий мальчик… А Виталик! Художник-дизайнер Виталий Щанский – известный всему городу бабник, балагур, гулена и глава любой тусовки – был неотразим. И неудивительно, что она была на седьмом небе от счастья, когда он стал оказывать ей знаки внимания. И какие знаки! Янтарное ожерелье, выдуманное и сработанное его другом и коллегой из Латвии, ювелиром Гуннаром Бразалисом, для выставки в Хельсинки и отданное другу Виталику для его любимой женщины. И вина из Грузии, целая корзина, от еще одного друга, горячего Гоги из Тбилиси. Цветы, каких не бывает в природе, – громадные золотые шары хризантем из закрытого зеленхоза. Для Виталика не было ничего невозможного. Женщины заглядывали ему в рот, а Римма, обычно бойкая и острая на язык, терялась в его присутствии, превращаясь в угловатого неуклюжего подростка.

– У тебя заниженная самооценка, – сказала подруга Людмила, выслушав ее сбивчивый рассказ о замечательном Виталике Щанском.

– Ты, Лю, не понимаешь, он не такой, как другие. Он смотрит на тебя, как будто… как будто…

– Ну?

– Ну, как будто… не знаю! Глаза ласковые, не оторваться! Улыбка – обалдеть! Смотрит на тебя – аж мурашки по коже…

– Так в чем же дело?

– Не знаю. Не могу на него глаз поднять.

– Но почему?

– Не знаю!

– Ты в него влюблена? – допытывалась Людмила.

– Не знаю! – в отчаянии отвечала Римма. – Мне он очень нравится, но… ты знаешь, сколько вокруг него баб вертится?

– Получше тебя?

– Да!

– Ну и дура! Посмотри на себя в зеркало! Ты же у нас просто красотка!

– Он их все время целует! – Римма раздувает ноздри.

– Целует?