Клавиго - Иоганн Гете

Клавиго. И ты ни слова мне не говорил!

Карлос. Не хотел занимать тебя такими пустяками и не мог тебе посоветовать серьезно заняться хоть одной из этих девиц. О Клавиго, твоя судьба волновала меня не меньше, чем моя собственная! Ты мой единственный друг, все люди мне противны, но похоже, что скоро и ты мне опротивеешь.

Клавиго. Успокойся, пожалуйста.

Карлос. Если у человека сгорел дом, который он строил добрый десяток лет, стоит ли посылать к нему духовника с проповедью христианского смирения? Собственно говоря, интересоваться надо только самим собой, люди не стоят того, чтобы…

Клавиго. Тебя опять одолевают мрачные мысли!

Карлос. И кто же в этом виноват, как не ты? Сколько раз я говорил себе: на что ему сейчас даже самый выгодный брак? Для обыкновенного человека он уже достиг всего, что можно, но с его умом, с его талантами было бы безответственно, даже преступно остановиться на достигнутом. И я начал строить планы. Мало на свете людей, думалось мне, столь предприимчивых и гибких, столь умных и трудолюбивых. Ему любое дело по плечу. Как архивариус он быстро приобретет важнейшие знания, сумеет сделаться необходимым при дворе, а в случае каких-либо перемен — и министром.

Клавиго. Признаюсь, и меня нередко посещали такие мечты.

Карлос. Мечты! Ежели я подхожу к башне с твердым намерением на нее взобраться, то и уйду не раньше, чем осуществлю это намерение, вот так же и ты сумеешь преодолеть любые трудности. А в дальнейшем все уже не страшно. У тебя нет наследственного состояния, но так оно, пожалуй, и лучше. Ты больше будешь стараться его приобрести и заботливее его хранить. Тот, кто взимает пошлину, а сам сидит без гроша — простофиля. К тому же я не понимаю, почему страна платит дань королю, а не министрам. Король дает ей свое имя, а те — все свои силы. Обдумав это, я мысленно стал подыскивать для тебя хорошую партию. Многие знатные семьи закроют глаза на твое происхождение, а богачи рады будут тряхнуть мошной для поддержки твоего высокого сана и, таким образом, разделить блеск и великолепие, я бы сказал, второго короля… а теперь…

Клавиго. Ты неправильно судишь и не в меру принижаешь мое нынешнее положение. Почему ты думаешь, что я не могу и сейчас продвигаться вперед, не могу шагнуть еще выше?

Карлос. Друг мой, попробуй вырви сердцевину из растения — оно будет давать все новые и новые боковые побеги, возможно, разрастется в пышный куст, но гордый, царственный рост ствола приостановится. Кстати, не воображай, что при дворе безразлично отнесутся к такому браку. Вспомни, какие люди тебе советовали не встречаться более с Мари, порвать с нею. Вспомни, кто подал тебе весьма неглупую мысль ее покинуть? Хочешь, я всех их пересчитаю по пальцам?

Клавиго. Меня уже мучила мысль, что мало кто одобрительно отнесется к моей женитьбе.

Карлос. Никто! А разве могли твои знатные друзья не возмутиться, что ты, не поговорив, не посоветовавшись с ними, поступил как глупый мальчишка, отдавший на рынке все свои деньги за кулек червивых орехов?

Клавиго. Это некрасиво, Карлос, и преувеличено.

Карлос. Ничуть. Я вполне понимаю, что объятый страстью человек может натворить глупостей. К примеру, жениться на служанке, потому что она красива, как ангел! Ладно, люди будут его порицать, но будут и завидовать.

Клавиго. У тебя вечно — люди, люди.

Карлос. Ты знаешь, я не робкого десятка и не ищу всеобщего одобрения, но вечная истина остается в силе: кто ничего не делает для других — ничего не делает и для себя, и, если люди тобой не восхищаются или не завидуют тебе, то и счастья у тебя не будет.

Клавиго. Свет судит поверхностно. О, право же, нельзя не позавидовать тому, кто владеет сердцем Мари.

Карлос. Какова поверхность, таков и предмет. Но я, разумеется, полагал, что должны в ней быть какие-то скрытые качества, которые заставили бы нас всех позавидовать твоему счастью. Однако по тому, что мы видим своими глазами, по тому, что постигает наш разум…

Клавиго. Ты меня убиваешь, Карлос.

Карлос. Как это могло произойти? — будут спрашивать друг у друга мадридцы. Как это могло произойти? — станут удивляться при дворе. Скажите, ради бога, как это могло произойти? Она бедна, без всякого положения в обществе. Если бы не ее интрижка с Клавиго, никто бы о ней и слыхом не слыхал. Возможно, она мила, приятна в обхождении, неглупа, но разве из-за этого женятся? Такие свойства перестают замечать в первые же месяцы брака. Ах, что вы, говорит кто-то, я слышал, что она необыкновенно хороша собой, очаровательна… В таком случае все понятно, ответят ему…

Клавиго (в смятении, глубокий вздох вырывается у него). О, боже мой!

Карлос. Хороша собой? Ну, в таком случае — дело другое! — скажет какая-нибудь дама. Я шесть лет ее не видела, заметит другая, за это время она могла измениться. Надо будет внимательно к ней присмотреться. Клавиго, вероятно, вскоре представит ее ко двору, произнесет третья. Начинаются расспросы, переглядыванье, все нетерпеливо ждут, вспоминая горделивого Клавиго, которого постоянно видели в свете подле красавицы испанки; он с торжествующим видом вел под руку свою пышногрудую даму, чьи румяные щеки и огненные глаза, казалось, надменно спрашивали всех и каждого: «Разве я не достойна своего спутника?» — а шелковый шлейф, далеко волочась за ней, развевался, как парус на ветру, придавая ей вид еще более величавый и царственный. И вдруг этот господин появляется — у окружающих слова замирают на языке — с маленькой француженкой. У нее семенящая походка, ввалившиеся глаза, чахотка вконец ее иссушила, хотя она и пытается скрыть свою мертвенную бледность под слоем белил и румян. О брат мой, я с ума сойду и брошусь бежать без оглядки, когда меня начнут хватать за рукав, расспрашивать, выпытывать в полнейшем недоумении.

Клавиго (дотрагиваясь до его руки). Друг мой, брат мой, я попал в ужасающее положение. Не буду скрывать от тебя и притворяться — я испугался, снова увидев Мари! Как она изменилась, как исхудала, какой у нее изможденный вид. И виной тому я, моя измена!

Карлос. Пустое! Еще в разгаре вашего романа у нее была чахотка. Я тебе тысячу раз это твердил, но влюбленные слепы и глухи. Это позор, Клавиго! Все, все забыть для больной женщины, которая испортит твое потомство, так что и дети твои и внуки будут угасать, как светильники, в которых недостало масла. А ты ведь мог стать родоначальником семейства, в будущем, возможно… Нет, лучше я буду молчать, у меня голова идет кругом.

Клавиго. Что мне сказать тебе, Карлос! Когда я увидел ее после долгой разлуки, в первый миг волнение охватило меня и наполнило мое сердце счастьем… Но — увы, — едва этот миг прошел — осталось лишь состраданье, глубокая искренняя жалость, но любви… знаешь, мне почудилось, что в горячем вихре житейских радостей хладная рука смерти коснулась меня. Я тщился быть веселым, казаться счастливым этим людям, вновь окружавшим меня, — но все было уже позади, я словно окоченел, и страх закрался мне в душу. Не будь они так взбудоражены, они, конечно бы, это заметили.

Карлос. Проклятие! Ад и смерть! И ты все-таки хочешь на ней жениться?

Клавиго молча стоит, погруженный в раздумье.

Ты погиб! Погиб навеки. Прощай, брат, и дай мне все забыть, я буду влачить одинокую жизнь, скорбя о твоем ослепленье. Подумать только! Так уронить себя в глазах света, даже не испытывая при этом страсти, вожделения! Накликать на себя болезнь, которая подточит твои душевные силы и к тому же заставит окружающих с отвращением смотреть на тебя.

Клавиго. Карлос! Карлос!

Карлос. Лучше бы тебе никогда не подниматься, чтобы потом не пасть так низко. Какими глазами будут смотреть на тебя люди! Ее братец, скажут они, малый не промах, умудрился скрутить Клавиго в бараний рог, а тот и пикнуть не посмел. Ха-ха, будут похваляться наши придворные шаркуны, сразу видно, что он из простых. Жаль, скажет кто-нибудь еще, поглубже надвигая свою шляпу и самодовольно похлопывая себя по животу, что этот французишка не на меня нарвался! А все они не достойны и конюхами у тебя служить!

Клавиго (в страхе, обливаясь слезами, бросается в объятия Карлоса). Спаси меня! Друг! Любимый друг мой, спаси меня! Спаси от двойного клятвопреступления, от безграничного позора, от меня самого — я гибну!

Карлос. Бедняга ты! Несчастный человек! А я-то надеялся, что с юношескими неистовствами, с рыданиями, с тоской и унынием давно покончено, надеялся, что ты, уже зрелый муж, не будешь так бурно предаваться горести, которую некогда изливал на моей груди. Опомнись, Клавиго, приди в себя!