Свет всему свету - Иван Сотников

Вошли в дом. В комнатах пусто: все жители в подвале. Осторожно ступая по скользким ступеням, бойцы спустились вниз. Резкий удар прикладом. Щелк засова, и в лицо — едкий запах горелого сала. Подвал переполнен. Тускло мерцают свечи, самодельные светильники. Перепуганные жители не сводят широко раскрытых глаз с автоматов. Бойцы шагнули за порог, и их оглушил невообразимый крик и плач.

— Тачець[19] — повелительно сказал Якорев.

Мертвая тишина.

— Есть тут немцы? — спросил он по-румынски.

— Ну, ну! — закричали женщины.

— Истинно подвальчане! — обронил Соколов.

— Тоже словечко придумал, — усмехнулся Якорев.

— Разве я, война придумала, — сказал Глеб.

Максим огляделся. В первом ряду меж стариком и старухой — молодая, с распущенными косами женщина. Левой рукой она прижимает к себе сынишку. Его тонкие ручонки дрожат. Максиму стало не по себе. Торопливо прошел вперед и погладил мальчонку по курчавой головке. Мальчик испуганно уткнулся лицом в материнскую юбку. Максим двинулся дальше, опуская поднятые руки женщин и детей.

— Не бойтесь, советские люди не сделают зла, никого не обидят.

Серьга Валимовский тут же перевел его слова румынам.

— Мульцумеск, мульцумеск! — раздались радостные голоса. — О, буна русеште армат!

Едва немцев оттеснили за город, как на улицы высыпало все его население. Ни пройти, ни проехать. Куда только девался недавний страх этих людей перед наступающими советскими войсками.

Через всю улицу протянулось пурпурное полотнище: «Салют великой армии!»

Виногоров назначил Жарова военным комендантом Дорохоя. Пришлось временно разместиться в гостинице. От желающих попасть на прием нет отбою. Многие просто заходят «взглянуть на пана коменданта».

Первым заявился примарь с просьбой возвратить два склада с мукой, опечатанных советскими интендантами. Это городская мука, а не немецкая. Иначе город будет без хлеба.

Захватив пакгаузы с зерном, сахаром, продуктами, полк взял их под охрану. Немцы не успели вывезти своих запасов, и трофеи были огромны. Как выяснилось, склады, о которых хлопотал примарь, также оказались под охраной. Жаров вызвал Моисеева и приказал возвратить их румынам.

— О, домине майор, благодарю, сердечно благодарю, — рассыпался румын в любезностях и выразил готовность указать еще семь военных складов с вином и хлебом, вывезенным немцами с Украины.

Картинно расшаркиваясь, появился господин в полосатых брюках и желтых ботинках.

— Просим разрешения, пан майор, открыть торговлю, — пробасил он.

— Уже есть распоряжение, пожалуйста, торгуйте.

— Нет, мы хотим убедиться лично, — величал он себя во множественном числе.

— Ну вот, пожалуйста, открывайте магазины.

— Низко кланяемся, пан майор, низко кланяемся.

Пробившись сквозь большую толпу ожидающих, вошел немолодой рабочий в куртке, обсыпанной мукой.

— Разрешите, товарищ майор, создать профсоюз мукомолов? Прошу утвердить список.

— Зачем утверждать? Это ваше дело, вы хозяева.

— Утвердите, пусть останется на память!

— Ну, хорошо, давайте, — и майор написал, что всем трудящимся разрешается создавать свои демократические организации.

Рабочий-мукомол долго жал руку коменданта.

Пришли две девушки. Они знают по-русски и предлагают свои услуги. Девушкам пришлось объяснить, что ни в переводчицы, ни в «сестры милосердия», как просят они, взять их невозможно. Березин рассказал им о дивизии имени Тудора Владимиреску[20], сформированной из румынских добровольцев, и они загорелись надеждой попасть туда.

В комнату проскользнул длинноногий господин в очках. У него щекотливое дело, как объяснил он сам.

— Что такое?

— Мы держим дом с красными фонарями...

— Ну и что? — Жаров не понял, о чем речь.

— Веселый дом, с девушками, понимаете, — заискивающе мялся господин.

— Публичный дом, что ли? Закрыть немедленно!

— Девушки не хотят, пан комендант, работы ведь нет, — пугливо озираясь, пятился он к двери.

— Закрыть!..

Через порог ввалилась большая группа скромно одетых людей.

— Мы пришли от всех рабочих города, — сказал один из них по-русски. — Приветствуем Красную Армию и большевистскую партию, благодарим и низко кланяемся нашим спасителям. Просим взять под охрану общественные здания, склады, предприятия, чтобы поддержать порядок.

Делегаты получили разрешение создать народную милицию и вооружить ее трофейными винтовками.

Под вечер Жаров, взяв с собой Якорева и Валимовского, отправился проведать раненых. Полковой врач разместил их в удобном помещении, и бойцы лежали на чистых койках. Вера и Таня, помогавшие в уходе за ранеными, кормили бойцов.

Как и тогда, в первое утро на румынском берегу, Максим долго не сводил глаз с Веры. Где же он видел, ее? Догадка блеснула неожиданно: нигде не видел. Просто она похожа на его Ларису. Те же тонкие черты лица, острый подбородок с ямочкой, синие глаза, длинные ресницы. Только в глазах у Ларисы больше озорного лукавства. Эта строже.

Обходя раненых, Жаров каждому сказал теплое слово.

— А где ж Зубец?

— Его румыны на руках отнесли в свою лучшую больницу, — пояснил Якорев, — там он и лежит.

— Зря это сделали. У них своих забот много, — упрекнул майор Максима, и они вместе отправились к раненому.

Приземистое здание, сбитые ступени, облезлая краска. Бедность несусветная проглядывала из каждого угла.

— Это лучшая больница? — спросил майор женщину в белом халате.

— Да, у нас большие недостатки, — перевел ее ответ Валимовский.

Зубец лежал в небольшой палате, которая выглядела уютнее других.

— Товарищ майор, заберите меня отсюда, — взмолился солдат. — Без своих скучно, хотя народу бывает много: идут как к святому.

Затем Зубец долго рассказывал о своих гостях.

— А спрашивали такое — умора, — улыбнулся Зубец. — Одна девушка все допытывалась, правда ли, что у нас замуж не выходят. Выходят, говорю, все выходят, особливо если девушка кровь с молоком. Этого она совсем не поняла, руками замахала, не то крови, не то молока испугалась. Другая все об учебе разузнавала, всем ли девушкам можно учиться. Ей честь честью объяснил. А один все сочинениями Ленина интересовался, что в них о Румынии. Говорю, сказано, каждый народ сам себе хозяин, а помещиков и капиталистов вон, как сорную траву с поля.

— Смотри, какую пропаганду развернул! — засмеялся Жаров.

— Кончили с расспросами, — продолжал раненый, — сувениры требуют. А где их набраться, сувениров? Нож перочинный отдал, карандаши забрали, блокнот — чуть не по листочкам, кружка тоже пошла — все подчистую. Потом звездочку отцепил. Один паренек с завода выпросил. Говорит, пойду в свою дивизию Тудора. Расписывался у них в книжечках, автографы они собирали. Душевные люди.

Пришла санповозка, и, поблагодарив персонал больницы, майор отправил Зубца в свою санчасть.

К вечеру следующего дня передовой отряд Жарова пробился к Молдове. Несмотря на усталость, Андрей был возбужден и бодр. Разместив командный пункт на берегу реки, он собрался было поужинать, как дежурный радист прямо к окопу протянул ему наушники:

— Товарищ майор, приказ Верховного Главнокомандующего.

Москва салютовала советским воинам, освободившим первые румынские города.

Станчиу Кымпяну не сиделось на месте. Целый день он ходил по улицам города, и все его существо пропиталось солнцем и воздухом свободы. Радостные лица людей, красные флаги, гордые и бесконечно добрые русские с автоматами на груди — все-все казалось неповторимой сказкой.

После трех лет тюрьмы он еще никак но мог освоиться с мыслью, что волен распоряжаться собой, может идти, куда хочет, говорить, о чем раньше приходилось перешептываться. Все твое — солнце, синее небо и цветы. Как же чудесна свобода! Ему за сорок, а хочется прыгать, как мальчишке.

Радость освобождения он познал нынче утром, когда вслед за сильной перестрелкой на улицах в тюремных коридорах вдруг необычно громко зазвенели связками ключей. У дверей камер появились солдаты с красными звездами на шапках и освободили всех политических.

Дома мать заставила сына снять полосатый тюремный костюм. Переодевшись, Кымпяну направил бритву. Из зеркала на него глянуло бледное, осунувшееся лицо с заострившимся подбородком и живыми черными глазами. Как ты постарел, Станчиу! Товарищи уговаривают отдохнуть. Но разве он может слоняться без дела, когда сердце ненасытно горит от жажды самой трудной работы?

Его особенно удивило, что русские ни во что не вмешиваются. Дело самих румын хозяйничать в городе. В здании примарии Станчиу присматривался к солдатам и офицерам и помимо своей воли сравнивал с тем, что видел когда-то. Все изменилось к лучшему. Совсем добрая экипировка. Новое оружие. У офицеров и бойцов смелые лица, твердые глаза. Эти люди знают, чего хотят. Они многое пережили, многому научились. Может, с некоторыми из них он, Станчиу, вместе воевал против Колчака и Врангеля? Как же и с чего начать разговор с ними? Он протиснулся ближе к столу, за которым сидели офицеры, и по-русски прочитал им из «Левого марша»: