Камушек на ладони. Латышская женская проза - Илзе Индране

Ну разве что руки позвольте вымыть и еще мешочек из-под земли, раз уж нынешним летом водой все луга, все канавы по обочинам полны. Слышала, слышала, невестушка, но не привыкла к такому елею, слова твои за чистое притворство приняла. Прости, Господи, грехи наши и дай соловью своим голосом распевать, да и ворону глотку не затыкай!

Как шагнула, оказалась по колено в том пруду, и хоть бы в воде, так нет — в скользкой, глинистой жиже. Старалась еще удержаться, нащупать локтем твердый берег, но рука увязла чуть не по плечо, так что и не шевельнуть. Только и всего, что правая рука хватается еще за поросшие травой кочки. Разве прошлым летом не строили здесь мостки, вроде бы даже и ступеньки цементировали, когда мы с внучками камыш резали и синих стрекоз фотографировали? Потоп нынешним летом не только в Германии и Польше, и наш старый кладбищенский пруд в озеро превратился. О, Господи, кричи же, мамуленька, зови на помощь! Хоть и вечер, но шоссе-то недалеко. Машины, так те несутся, словно о конце света спешат сообщить, а вдруг да окажется на дороге припозднившийся пешеход. Кричи, мамулечка, пока погибель твоя не пришла, сама понимаешь, со своими больными ногами ты только больше увязнешь. Да и как долго ты одной рукой удержишься, мамуленька, страдалица моя, зови на помощь, по шоссе вон какой-то мальчишечка на велосипеде мчится!

Ладонь еще крепче вцепилась в пучок острой осоки, пальцы то ли замерзли, то ли онемели, но сквозь исчертившие небо камыши виднеется на горе церковный шпиль. По крайней мере, стена белеет после весеннего ремонта. Подмога-то рядом. Он всегда с нами. Можно ли до Него докричаться, Его дозваться? Если Он так решит — свершится промысел Божий. Никто не заметит мою белую голову среди камышей и облаков, отражающихся в тихой воде. Ночью после изнуренного жарой дня налетит ливень грозовой, с церковной горки с одной стороны, с кладбищенской горки — с другой, от садов да с шоссе хлынет вода и сровняет впадину. Будь по-твоему, Рендий, будь по-твоему. Завтра Рита подойдет к окну… В пятницу еще засветло приедет Мурмулис с невестушкой и детьми… И все будет совсем не так, как я, гордячка, про себя решила и сама своей рукой вписала в завещание. Рукой, которая медленно стынет и все-таки не сдается. Недаром у меня пенсия северной выдержки, Ария меня все подзуживает, что только ради моих денег молодые со мной и возятся, в то время как другие матери чахнут в богадельнях или в своих домах брошены. Да, у меня есть деньги и я могу себе позволить. Да, и ПОСЛЕ ТОГО еще проявить свою волю. И — попрошу! Во-первых, никакого притворства, не гладить, не целовать стылый труп в гробу, разложившуюся старуху, к которой и к живой-то не очень хочется прикасаться, а к мертвой — лицемерное общество навязывает целый ворох обязанностей — на невестке черный платок вместо нарядной шляпки, траурные бантики на девочках, слезы прилюдно, чтобы родственники и соседи не говорили — не любила. Разве ж любила — не любила та влага, что всю жизнь корни питает и от которой крона зеленеет, или же как бурный поток пронесется, и нет ее. О прощать или не прощать мы, Рендий, сможем поспорить, когда встретимся там, где время на дни и годы не делится. Или ты о моих волосах? Да, волосы под землей дольше всего сохраняются. Ты, что, не видел, как три я обмотала вокруг стебельков? А похоронный парад да двуличие, представление для посторонних глаз не по душе мне, я могу позволить себе приехать в урне с огромного костра крематория, чтобы ни один чужой глаз не оценивал мое лицо или одежду, дорогой ли гроб да сколько венков. Господи, излишней роскошью кажется Тебе воля моя? Или Ты повелишь тащить меня чужим людям, сине-черную, распухшую и грязную, или разрешишь обмыть пожарным шлангом в городском морге на каменном полу, как моют машины? Мамуленька, чего ждешь ты, грешница, чего артачишься, зови на помощь, кричи, что есть силы, возле автобусной остановки стоит еще какой-то человек!

Вовсе и не стоит. Последний автобус уже скатился с горы. На церковном шпиле полощется алое закатное небо. Когда оно истает, там, внизу, в городе, начнут вспыхивать окна, и вот тогда… тогда уж не надо будет бояться собственной слабости. Может быть, начну стонать, даже громко всхлипывать, но кричать не достанет сил. И слава Богу — не достанет! Что за Божье благословение — чистая вода. В новом магазине теперь продают синие бутылки — с ведро. Воды! Куда подевался весенний паводок и ливни, раз вокруг бедер пузырится серая слизь? А может, это моя новая кремового цвета плиссированная юбка? Первый раз надела. И правильно, что надела. Хорошо сочетается с оранжево-розовыми примулами. Еще раз шевельнула локтем, чтобы найти опору для здоровой ноги, но в тот же миг острая боль пронзила колено, и вот уже вся я чуть ли не лежа заскользила вниз, как вдруг тут же рядом со щекой шлепнул большой сапог. Вода, что ли, уже так остыла? Холодные брызги в лицо, и я словно очнулась. Эй, девушка, что с тобой? Чертов бродяга! Рыбак! Нашел место для шуток. Хватает меня за единственную руку, тащит, тянет, сейчас вырвет, ведь ноги-то застряли, увязли в глине по колено. А еще издевается, хохочет и рассказывает, что он уже с час стоит наверху, на обочине да стережет мое имущество, чтоб какой мазурик не унес. Ну да — я там оставила зонтик, ключи в корзиночке и десять сантимов на автобус. Он и решил не мешать, коли человек в кустики по делам завернул.

Да долгонько что-то — пора и глянуть. На кладбище кто был, все давно ушли, шли да отворачивались. Гордые, не подступись, на денежку и не глядели, чтоб не подумали, что на чужое зарятся. Ух и важные, эти городские дамочки, просто жуть. На, затянись, сердце успокоится, а на юбку плюнь! Да погоди, погоди, вдохни воздуху, посиди рядом, раз уж довелось встретиться на краю могилки! Не побежишь же в пруд обратно, а? В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей! Держи ключи, не потеряй!

Перевела Ж. Эзите

РЕГИНА ЭЗЕРА

Об авторе

РЕГИНА ЭЗЕРА (1930) — уроженка Риги, однако вот уже более тридцати лет живет довольно далеко от столицы, в Кегумсе. Р. Эзера окончила отделение журналистики историко-филологического факультета Латвийского государственного университета, но рано стала профессиональной писательницей, ее произведения всегда привлекали внимание читателя тонким пониманием человеческой психологии и юмором.

Вторая, а может быть, даже первая важная особенность ее творчества — чуткие и зоркие наблюдения природы, будь то импрессии от осеннего звездного неба или картинки мира животных. Многогранность и сложность внутренней жизни человека — основная тема прозы Р. Эзеры, это ярко проявилось уже на раннем этапе ее творчества — в романе «Баллада Дятлова бора» (1968), повести «Ночь без луны» (1971) и романе «Колодец» (1972). Роман-фантасмагория «Невидимый огонь» (1977) передает тонкие вибрации души, раскрывая потаенные причины трагедии. Интересен образ автора, который явственно обозначен во всех произведениях Р. Эзеры, но особенно ярко он проступает в романах «Жестокость» (1982) и «Предательство» (1984), входящих в тетралогию «Сама со своим ветром».

Отдельная тема в творчестве Р. Эзеры — человек и собака, впервые эта тема непосредственно прозвучала в сборнике «Человеку нужна собака» (1975), позднее — в книге прозы «Быть может, так больше не будет никогда». Это особая тема, особые отношения, способность автора «вжиться» в мир животного, одновременно очеловечивая его, и делает столь увлекательными эти рассказы — повествования о собственных четвероногих друзьях писательницы. Кавалер ордена Трех Звезд Р. Эзера — яркая, взрывная по литературному характеру и стилю, ошеломляющая личность, которая в то же время тонко чувствует то, что видит, и с поразительной языковой точностью передает читателю.

ВКУС МОЛОКА

Виктор сидит, поджав под себя ноги, — пусть Пицца играет себе. Секунды тянутся, как капли меда, падают, как расплавленный свинец. До чего смешно, просто обхохочешься смотреть, как Пицца катает мячик от пинг-понга, а мячик в панике скачет, ударяется о ведра, прячется под скамейкой и в конце концов закатывается под Виктора. Пицца, говорит Виктор, Пицца…

За окном кусочек неба, не то серый, не то голубой, похоже, смеркается, а может быть нет — как уж положено в декабре. И грусть не то чтобы серая, не то чтобы голубая — как уж положено грусти. Декабрьской грусти может даже и подходит — быть серо-голубой. Виктор заварил всю эту кашу, и Виктору самому эту кашу расхлебывать, потому что жизнь есть жизнь, как говорит папа.

Виктор отвечает за все, что случилось и еще случится. Это он принес котенка и назвал его Пиццей. Есть такая башня в Италии. Потом оказалось, что Пицца и не башня вовсе, а пирог. А еще потом оказалось, что Пицца никакой не кот, а кошка. И, пожалуйста, — вот он, результат! «Результатов» целых пять, и лежат они в комнате на диване. И Виктор обязан «ликвидировать их как класс», как учил некий классик марксизма-ленинизма. Ничему такому никакой классик Виктора не учил. Но жизнь есть жизнь. Папа лежит с гриппом, мама со своим вечным ох да ах, да как это можно лишить жизни живое существо, а сама собирается жарить отбивные, потому что когда же, как не в праздники, можно себе кое-что позволить. Потому что сегодня последний день Старого года, а к Новому в доме должно быть чисто, как и сказал папа. Известное дело, «чисто» не в буквальном же смысле «чисто», как можно бы подумать. Ну сколько от них грязи, пусть и от пятерых? Только-только глаза открылись. А этот, пушистик, вон какой красивый! Но, так или иначе, хочешь того или нет, класс надо ликвидировать, и ликвидацией надлежит заняться не кому-нибудь, а Виктору.