Cемиотика культуры - Сергей Николаевич Зенкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подробнее. Семантический треугольник Огдена – Ричардса отчасти схож по структуре с трехчленной схемой не знака, а логического понятия, созданной ранее немецким логиком Готлобом Фреге (1848–1925), поэтому его иногда именуют также «треугольником Фреге». Названия вершин могут варьироваться: референт называют также денотатом или значением, а концепт – смыслом знака. Другим предшественником Огдена и Ричардса был Пирс, предложивший свою трехчленную модель знака: «Знак посредствует между знаком-интерпретантой и его объектом»[22]. Под «интерпретантой» (или, в других переводах, «интерпретантом») Пирс понимал эквивалент отправленного знака, образующийся в сознании получателя. Имеется объект, который обозначают знаком, а далее получатель знака интерпретирует его. Таким образом, пирсовская философская модель объединяла две функции знака: коммуникативную (знак передает информацию об объекте от одного человека другому) и познавательную (в ходе интерпретации полученного знака его содержание может обогатиться).
Для некоторых особых категорий знаков семантический треугольник как бы сплющивается, сводя к нулю одну вершину – либо концепт, либо референт. В естественном языке примером знаков первого типа являются имена собственные: у них есть определенный референт (множество лиц или объектов, которые носят данное имя) и нет или почти нет концептуального смысла (черт, специфически принадлежащих этим лицам или объектам). «Есть множество собак по имени Fido, но они не обладают никаким общим свойством Fidoness, “фидоизм”», – объяснял Роман Якобсон[23]; нет такой черты, которая была бы свойственна всем тем и только тем псам, что носят эту кличку, то есть имени собственному соответствует вырожденное понятие, обладающее логическим объемом, но не содержанием. У имени собственного бывает лишь вторичное значение – «семантическая аура», которая описывается понятием коннотации (см. ниже, в главе 5): например, русские имена «Ванька» и «Иван Иванович» могут денотировать одного человека (у них общий референт), но при этом коннотировать разный общественный статус этого лица, разное отношение к нему[24].
Противоположный случай образуют некоторые местоимения, у которых есть определенный (правда, очень абстрактный) смысл, а референт практически неограничен. Концептуальный смысл местоимения «что» еще можно выразить употреблявшимся в средневековой философии понятием «чтойность», но оно настолько общо, что его референтами могут служить едва ли не любые объекты, у которых нет больше никаких общих черт. Такие предельные типы знаков – имена собственные и местоимения – служат моделями двух идеальных типов мышления, реально сосуществующих и взаимодействующих в культуре: так называемое мифологическое мышление опирается на модель собственных имен – оно, например, делит мир не на логические, а на тотемические классы, обозначаемые именем того или иного тотемного животного; более привычное сегодня концептуальное мышление стремится оперировать чистыми понятиями, которые описывались бы не по материальным, а только по смысловым параметрам, поэтому для него важны логические операции с местоимениями, заменяющими конкретно-материальные имена, или же с числами – выражением чистой количественности, независимой от того, что именно служит предметом счета[25].
Знак, определяемый по модели семантического треугольника, – это социально учрежденный знак: я не сам его придумал, меня ему научили, и я идентифицирую его, исходя из условной традиции. Это не просто часть моего индивидуального опыта (как признаки, которые я умею распознавать), а элемент надличной культурной памяти. Однако это все еще отдельный, изолированный знак, он не соотносится с другими знаками и не связан необходимо с системой кода; оттого-то его компоненты могут быть смутны, а иногда и сокращаются до нуля. Если же, как чаще всего и бывает, знаки включены в социальную систему коммуникации, то главное в них – взаимные отношения. Для их описания служит структурное определение знака, разработанное Ф. де Соссюром.
В соссюровском знаке опять не три, а две части, но обе они – означающее и означаемое — представляют собой не материальные, а психические объекты. Означающее определяется как акустический или графический образ (например, произносимого или написанного слова), а означаемое – как понятие, характеризуемое только своим логическим содержанием, а не объемом. Реальный референт, образующий этот объем, исключается из анализа знака, выносится за скобки, знак полностью дематериализуется. Дело в том, что психический образ и абстрактное понятие, в отличие от материального объекта, схематичны, они не полностью воспроизводят звучание слов и облик объектов, экономно упрощая их до отдельных черт. Реальные вещи и звучащие слова слишком конкретны и неповторимы, а в знаковой структуре их заменяют абстрактные схемы, составленные из стандартных, повторяющихся отличительных характеристик. Эти схемы легко сравнивать аналитически, по отдельным элементам, как мы сравниваем понятия «собака» и «кошка» (например, различая их по релевантной характеристике лая/мяуканья). Так же и звуковой образ слова может структурироваться и поддается исчислению по немногим единицам – фонемам. Итак, преимущество соссюровской схемы знака – возможность структурного изучения языка и других знаковых систем, включающих много соотнесенных между собой знаков. Дематериализация и структурное определение знака стали революционным достижением, сделавшим семиотику одной из ведущих гуманитарных наук, образцом для описания других видов социальной и культурной реальности.
Выше, в главе 1, цитировались слова Соссюра, которые фактически применимы к устройству не только языка, но и любой системы символических знаков: «в языке нет ничего, кроме различий», ничего, кроме нематериальных отношений между элементами. Собственная природа этих элементов несущественна, важны лишь системные отношения между ними: например, возможны разнообразные индивидуальные и диалектальные варианты произношения русской фонемы о, все они не имеют значения для сообщения смысла, лишь бы соблюдалось значимое отличие этой фонемы от других (хотя в некоторых случаях и оно может нейтрализовываться, когда, например, о произносят как а). Это удобно для умственных операций, для выработки правил, для создания новых систем. При определении отдельного изолированного знака (неважно, двух- или трехчастного) предполагается уже готовый мир материальных референтов, обладающий своей внезнаковой логикой, которую знаки должны адекватно «отражать». Напротив того, у систем, образованных из структурных знаков, творческие возможности шире: такие знаки создаются независимо от референта, их система задает категориальную сетку, с помощью которой люди членят и осмысляют реальный мир; иными словами, такая знаковая система сама структурирует свое содержание. Отсюда, в частности, вытекает известный факт, что каждый язык, да и вообще каждая более или менее развитая знаковая система, создает собственную картину мира, по-своему классифицирует его объекты: например, изначально одинаковый для всех людей физический спектр солнечного света – непрерывная полоса тонов от оранжевого до фиолетового – по-разному членится в разных языках и культурах, набор цветов, различаемых и обозначаемых отдельными словами, варьируется как по составу (богаче или
