Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Торговец, слушавший эту речь с любопытством, а потом и с живейшим интересом, ответил, что он уже некоторое время знает об этой компании от друзей, но ему не известно и последних флуктуациях на бирже. Он также добавил, что не является биржевым спекулянтом и до сих пор избегал иметь дело с любого рода акциями, но в данном случае у него действительно возникло искушение.
– Скажите, пожалуйста, – обратился он к незнакомцу в трауре. – Как вы думаете, можно ли будет заключить сделку с трансфер-агентом прямо на борту? Вы знакомы с ним?
– Лично я, нет. Мне довелось слышать, что он числится среди пассажиров. Что касается остального, несмотря на неформальную обстановку, этот джентльмен, вероятно, не будет возражать против небольшой сделки на борту. Как известно, на Миссисипи бизнес не такой церемонный, как в восточных штатах.
– И то правда, – отозвался торговец, задумчиво опустивший свой взгляд. Потом он вскинул голову и недоверчиво произнес:
– Действительно, это выглядит как редкая возможность; но почему вы сами не ухватились за нее, когда узнали об этом? Я имею в виду, для себя?
– Я?.. Если бы я только мог!
Это было сказано с таким чувством, что торговец лишь смущенно пробормотал:
– Ах да, я и забыл.
Незнакомец окинул его степенным, серьезным взглядом, тем более огорошивающим, что он был преисполнен снисходительной укоризны, и это казалось очень странным со стороны получателя по отношению к своему благодетелю. Тем не менее, он ничуть не смутился этим обстоятельством и продолжал с достоинством человека, задолжавшего незначительную услугу:
– Укорять обездоленного человека в том, что он не воспользовался возможностью для выгодного вложения капитала… впрочем, нет: это лишь забывчивость, и сострадание к ближнему относит ее на счет побочных эффектов того злополучного воспаления мозга, которое заставило мистера Робертса забыть о событиях из более отдаленного прошлого.
– Что касается этого, я не… – протестующее начал торговец.
– Прошу прощения, но вы должны признать, что ваше доверие, пусть даже смутное, было неприятно для меня. Такая легковесная, но коварная вещь, как подозрение, иногда вторгается даже в добрейшие сердца и мудрейшие умы. Но хватит об этом. Когда я обратил ваше внимание на эти акции, сэр, то сделал это в знак признательности за ваш доброту. Я хотел лишь выразить признательность, но если эта информация ни к чему не приведет, вы должны запомнить мое намерение.
Он откланялся и наконец удалился, оставив мистеру Робертсу слабые угрызения совести за мимолетное потворство несправедливым суждениям в адрес человека, явно обладавшего самоуважением, которое воспрещало ему подобные мысли.
Глава 5. Человек в трауре оставляет открытым вопрос о том, является ли он великим мудрецом или великим простаком
– Что ж, в мире есть не только огорчения, но и добродетели, и доброта точно так же может происходить от неопытности, как и огорчения. Какой славный бедняга! Что за доброе сердце!
Так бормотал себе под нос человек в трауре спустя недолгое время после прощания с торговцем. При этом он потирал левый бок, как будто испытывал сердечную боль.
Размышления о чужой доброте смягчили его, пожалуй, даже в большей степени, чем можно было ожидать от человека, чье необычайное самоуважение в час нужды и при получении помощи, могло бы показаться неуместной гордыней; хотя гордыня, как известно, редко бывает сочувственной. Но наверное, те, кто наименее затронут этим пороком, помимо чувствительности к доброте иногда также обладают обостренным чувством приличия, которое заставляет их казаться холодными и даже неблагодарными в ответ на услугу. Ведь в такие моменты теплые слова, прочувствованные благодарности или бурные протесты приводят к драматическим сценам, а благовоспитанные люди испытывают неприязнь к подобным вещам. Может показаться, что людской мир не дорожит искренностью, но это не так; будучи искренним по своей природе, наш мир уважает искренних людей и откровенные сцены, но только там, где им находится место: на сценических подмостках. Прискорбно для того, кто не ведает об этом, изливать свою ирландскую искренность и пылкость перед благодетелем, который, будучи респектабельным и благоразумным человеком, может быть в большей или меньшей степени раздосадован таким проявлением чувств. А если благодетель имеет нервозный и щепетильный характер (такое тоже бывает), он может отнестись к одаряемому, который досаждает ему своими благодарностями, почти с такой же неприязнью, как если бы тот оказался хамом, а не просто невоздержанным человеком. Можно понять, как непоследовательны люди, которые жалуются, что теперь в мире осталось мало благодарности. На самом деле, ее осталось не меньше, чем скромности; но, поскольку и то, и другое предпочитает держаться в тени, они большей частью остаются незаметными.
По всей видимости, этим и объяснялась перемена в поведении человека с траурным крепом, который наедине с собой отбросил холодные одежды внешнего приличия и дал волю сердечной искренности, таким образом едва ли не превратившись в другого человека. Приглушенная аура его деликатности была окрашена нескрываемой меланхолией, – хотя это чувство и противоречило благопристойности, оно тем сильнее свидетельствовало о его искренности, ибо неведомо как, но искренность порой идет рука об руку с меланхолией.
В печальной задумчивости он прислонился к бортовому поручню, не замечая другую задумчивую фигуру поблизости, – молодого джентльмена в плаще с воротником, похожим на дамскую горжетку, который был откинут назад и перевязан черной лентой. Судя по квадратной броши с затейливой гравировкой из греческих букв, он был студентом колледжа, – возможно, второкурсником, совершавшим свое первое речное путешествие. В руке он держал маленькую книгу, обернутую в плотный пергамент.
Услышав бормотание своего соседа, молодой человек посмотрел на него с некоторым удивлением и даже с интересом. Очевидно, он был человеком сдержанным или застенчивым, поскольку в отличие от большинства других студентов не стал начинать разговор. Между тем незнакомец с траурным крепом усилил его застенчивость, переключившись с монолога на диалог в манере, странным образом сочетавшей воодушевление и фамильярность.
– О, кто это? Вы слышали меня, мой юный друг, не так ли? Как погляжу, вам тоже грустно. Но моя меланхолия не заразна!
– Сэр… сэр… – промямлил студент.
– Прошу вас, – с дружелюбной жалостливостью, – прошу вас, друг мой, что
