Физиологическая фантазия - Лола Елистратова

– С моей стороны было бы просто смешно пытаться соперничать с вами, – выпалила девушка в конце концов.

Таня говорила вполне искренне. В свои пятьдесят с лишним лет доктор и вправду была великолепна. Бывают такие женщины, лицо и осанка которых словно говорят: ну да, мне за пятьдесят, и что из этого? Прожитые годы только создают ореол вокруг их красоты; смотришь на них и думаешь: «Вот эта любила и была любима многими, и любима сейчас, живет и наслаждается», а густое вино опыта течет под их бесконечно ухоженной кожей, и веет от них тайной.

Куда уж с такой тягаться маленькой неумелой девственнице, не понимающей цены ни своей молодости, ни красоте! Нет, только в тени, в роли наперсницы, послушной служанки, безропотно наблюдающей мужской балет вокруг хозяйки: Фауста, словно бросая вызов самой себе, часто приглашала Таню на ужин, когда являлся кто-нибудь из ее поклонников. Доктор как будто хотела доказать себе, что несмотря на присутствие очаровательной юной блондинки самой лучшей по-прежнему является она сама.

Собственно, так и получалось. Взять хотя бы немолодого консула, который приходил на прошлой неделе.

Консул приехал из Африки после семилетнего отсутствия в Москве. Когда-то он хотел жениться на Фаусте и увезти ее за семь морей, но у нее были совсем другие планы на жизнь. Тогда он сказал, что будет ждать ее и встречать все самолеты «Эр-Франс» – в эту глушь летал только «Эр-Франс», прямых самолетов из Москвы не было, – и встречал их все семь лет, но Фауста не приехала. Консул был высокий и красивый, но седой и совсем не загорелый.

– А почему вы из Африки и не загорелый? – спросила Таня.

– Там зима, – ответил он.

– А разве в Африке бывает зима? – удивилась Таня. Но консул не слушал ее, а смотрел на Фаусту. Фауста заварила жасминовый чай «Серебряные иглы», открыла французский коньяк и выставила на стол вкусный пирог, который утром испекла Таня. Но консул не оценил ни чая, ни пирога, а только смотрел и смотрел на Фаусту, которая улыбалась особой улыбкой – улыбкой для разливания чая: мол, вам с молоком или с лимоном, а что там у меня внутри, неизвестно никому, и даже мне самой, наверное.

А он рассказывал о трехметровых океанских волнах, о полях с ананасами и о том, что яблоко – редкий фрукт, и о черных девушках, которые кричат по вечерам на улице: «Э-эй, хозяин, иди сюда, мы будем заниматься любовью всю ночь, а завтра ты увезешь меня в Париж». Но консул не хотел везти их в Париж, они воняли острой и едкой вонью, а он был брезглив и чистоплотен и любил только изысканные охлажденные коктейли с соленой маслинкой и Фаусту. Он привез ей огромную сумку африканских подарков и смотрел, как Фауста закидывает голову, и как под лампой сияют ее каштаново-рыжие волосы, а потом сказал:

– Мне все кажется, что я семь лет бежал кросс из Африки в Москву и вот прибежал.

Вечером, когда консул ушел, Фауста с Таней стали разбирать сумку с подарками и достали губастых человечков из черного дерева. Таня расставила их на круглом стеклянном столе в кухне и захихикала:

– Ой, какие смешные…

Фауста усмехнулась и сделала на одну из фигурок пальцами, цокнув при этом языком – что-то вроде:

«Н-но, залетные!». И человечек качнулся, неуклюже шагнул вперед и сказал нутряным нездешним голосом:

– Мне все кажется, что я семь лет бежал кросс из Африки в Москву и вот прибежал.

А Фауста хохотала, закидывая голову, и ее каштаново-рыжие волосы, выкрашенные редкой индийской хной, сияли под светом лампы. Это была особая хна, которую Фауста распаривала на кофейной гуще и настаивала с луковой шелухой и маслом авокадо по тайному рецепту. Волосы от нее светились, как нимб у средневековых святых.

Доктор закидывала голову и хохотала, а из спальни ей вторил утробным урчанием сытый и довольный зверечек.

Тане надо было учиться и учиться, прежде чем она превратится в такую же королеву. И меняться, и приближаться к недоступному образу. Не говоря уже об этой чертовой потере девственности.

Поэтому Таня сказала еще раз – даже со слезами в голосе:

– Честное слово, Фауста Петровна, мне бы такое даже в голову не пришло.

– Да ладно, ладно, – отмахнулась та. От ее гнева не осталось и следа. Казалось, что она занята только тенями для век и даже думать забыла о колбаске, торчащей в банке из-под бензол-бензоата. – Иди, девочка, переоденься, а то он сейчас уже придет.

Глава четвертая

ДАВЯЩЕЕ ПОГЛАЖИВАНИЕ ОТ ПОДБОРОДКА К УХУ

После бурного разговора с Фаустой Таня вдруг ожила, как тот губастый человечек из черного дерева. Забегала по квартире, захлопотала: действительно, надо переодеться, накрыть на стол, украсить испеченный с утра пирог, немножко убраться в квартире.

Таня быстренько собрала в приемной использованные инструменты, положила в стерилизатор. Потом зашла в гостиную, окинула взглядом зеркально-хрустальные поверхности: уж нет ли на них, не дай бог, какой пылинки. Потом – в спальню, где на трех стеклянных этажерках расставлена коллекция кукол Фаусты. Таня заботливо подвинула игрушечных людей, чтобы они были выстроены на полках ровными красивыми рядами: коллекция очень ценная, с большим количеством старинных фарфоровых кукол в роскошных костюмах. Был даже десяток экспонатов восемнадцатого века в пудреных париках – наверное, достались Фаусте от одноименной прабабки вместе с рассказом о крамольной колбаске и с гравюрами, которые изображают Жеводанского зверя и прочие ужасы. Таня не понимала одного: зачем Фауста ставит рядом с этими редкостями бездарные современные игрушки. По соседству с двухсотлетними аристократами красовался плачущий Пьеро в шапке с бубенцами – ну, хотя этот ладно, еще так-сяк, но уж надувной спортсмен с бицепсами и целлулоидный голубоглазый голыш были просто верхом вульгарности. Да и это… Это еще что такое?

Не на самой этажерке, а сбоку, на подоконнике, словно готовясь к переезду на полку, лежала большая кукла – Гарри Поттер в круглых очках. Эту куклу Таня видела в первый раз. Она взяла ее в руки и, видимо, неосторожно нажала на спрятанную где-то внутри батарейку, потому что Гарри Поттер залился смехом и спросил:

– Можно я приду к вам завтра в гости?

Таня испугалась и бросила игрушку назад на подоконник. Хватит с нее на сегодня бензол-бензоата. А эти дурацкие куклы – ну их совсем, ее любимые африканские человечки, которых привез консул, куда интереснее.

– Таня, гость пришел, – раздался голос Фаусты Петровны из передней.

Да-да, иду, – отозвалась девушка, но сама почему-то осталась стоять около этажерки с куклами. Вот ведь, пришел – иголочка, мгновенно кольнувшая в животе и в груди, – впрочем, какое это имеет ко мне отношение… я так и не украсила пирог… бензол-бензоат, можно я приду к вам в гости, колбаска в банке, кошелек, подсунутый под зад… сумка… Сумка? Ну да, ведь доктор всегда выигрывает. Она хохочет, и ее волосы сверкают в свете хрустальной люстры… Я бежал кросс из Африки…

– Таня!

Фауста уже усадила Марка в гостиной, на диване. Он извинялся за то, что пришел без камеры, – хотел взять у товарища, а того весь день не было дома.

– Ничего страшного. Вернешься завтра, – сказала Фауста.

– Спасибо, – Марк улыбнулся и посмотрел на вожделенную гравюру в золотой рамке. – Зато я принес вам подборку статей. Вы же говорили, что вас интересует история о Жеводанском звере?

– Да, – сказала Таня, но Марк даже не расслышал, потому что Фауста громко заявила:

– Особенно нас интересует, как дела у милиции с расследованием убийства.

– Я не знаю, – развел он руками. – Все что мог, я им рассказал. Сделал копии со всех документов, – он показал толстую кожаную папку. – Но даже если предположить, что это такой же зверь, как был в XVIII веке в Жеводане, то как узнать, где он прячется? Я уж не спрашиваю, откуда он здесь взялся.

– Можно, например, было бы провести аналогию с тем местом, где он прятался в Жеводане, – предложила Таня.

Но этого так никто никогда и не узнал, – ответил Марк. – Животное возникало словно из ниоткуда, поди пойми, где оно пряталось. Это такая странная область: огромные каменистые плато, по полгода занесенные снегом, совершенно пустынная местность. В самом глухом и холодном поселении находится монастырь, а при нем – приют для паломников, которые шли к Святому Иакову Компостельскому, далеко-далеко, в Испанию, на край земли…

Он говорил, и Таня словно видела безнадежно тоскливый край: сухую землю, перемешанную с камнями, комки глины, бездарную, неблагодарную почву, только в мае покрывающуюся ковром лимонных нарциссов, а по шесть месяцев в году подернутую ледяной коркой. Свищет ветер, несет белая поземка, заметает землю снегом, на котором цепочкой отпечатываются следы усталых паломников. А где-то там, за монастырем, среди зимы и холода, рыщет неведомое чудовище, и его прямые мощные лапы не спеша вдавливаются одна за другой в свежий снег: шлюмф-шлюмф, шлюмф-шлюмф…