Карьера Никодима Дызмы - Тадеуш Доленга-Мостович

— Прекрати, пожалуйста, — прервала его жена.

— Не понимаю, папа, — вставила дочь, — зачем ты надоедаешь пану Дызме разговорами, которые, ко всему прочему, неприятны Нине!

— Да ведь я ничего не сказал, ничего не сказал, радость моя. Впрочем, мы сейчас избавим нас от нашего общества. Я должен показать пану Никодиму Коборово. Знаете, пан Никодим…

— Может быть, пан Дызма устал… ~ заметила Куницкая.

— Боже избави! — запротестовал Никодим.

— Вот видишь, вот видишь, — зашепелявил обрадованный Куницкий. — Нас, деловых людей, так и подмывает добраться сразу до сути.

— Папа, не отвечай за пана Дызму, — прервала его дочь. — Сомневаюсь, чтобы для всех людей суть составляли шпалы и отходы с лесопилки. Не правда ли, пан Дызма?

— Конечно, вы правы, — ответил тот осторожно, — есть вещи и поважнее.

Куницкий тихо засмеялся, потирая руки:

— Да, да, есть вещи поважнее! Например, вопрос об увеличении поставок! — Куницкий был доволен собой.

Блондинка встала и кивнула головой.

— Не будем мешать вам, — сказала она холодно. Шатенка тоже встала, и, прежде чем Никодим сумел уразуметь, в чем корень семейного раздора, обе вышли из столовой.

Дызма никак не предполагал, что завтрак так скоро кончится. Ел он мало, боясь показаться обжорой, и не успел наесться.

Лакей доложил, что лошади поданы.

— Так-то, — проговорил Куницкий, надевая шапку. — Пусть это вас не удивляет. Мы с женой не понимаем друг друга. Она, доложу вам, идеалистка, романтична, химеры разные в голове: молода еще. Поумнеет… А дочка? Гм… Кася на ее стороне, потому что сама соплячка. Бабы, впрочем, всегда друг за друга.

У подъезда их поджидала изящная двуколка с парой гнедых в упряжке. Куницкий и Дызма забрались на мягкое сиденье, и хозяин щелкнул кнутом. Лошади побежали крупной рысью.

— Что, хороши лошадки? — Куницкий прищурил глаза. — Я купил эту парочку на сельскохозяйственной выставке в Люблине. Золотая медаль. А? Каково?

Действительно, лошади шли точно заводные, и Дызма признал, что они великолепны.

— Прежде всего я покажу вам свое министерство путей сообщения, — заявил Куницкий. — Двадцать два километра с двумя боковыми ветками. Поедем к первой.

Они свернули с кленовой аллеи и добрых полчаса ехали по мягкой грунтовой дороге среди высоких колосящихся хлебов. Стояло безветрие, но зноя не было.

— Славный урожай! — сказал Дызма.

— Да, да, — ответил, печально покачав головой, Куницкий. — Слишком хороший, слишком хороший, увы!

Никодим рассмеялся.

— Вы так говорите, будто это вас огорчает.

— А вы что думаете? — удивился Куницкий. — Ведь это бедствие для земледельца.

Дызма хотел было сказать, что ему это непонятно, да прикусил язык: лучше быть осторожнее.

— Бедствие, — повторил Куницкий. — Глаза на лоб лезут. Через два месяца будем продавать хлеб за бесценок. Бедствие от избытка, дорогой мой.

«Ага! — мелькнуло у Дызмы. — Кто бы мог подумать? Лучше реже открывать рот, и уж боже сохрани лезть с вопросами».

— Понятно, — ответил он. — Только, мне кажется, это не так уж страшно, как вы себе представляете.

Дызма умолк. Тотчас ему пришло в голову, что надо добавить еще что-то, иначе он может показаться новичком в таких вопросах. Поэтому он сказал:

— Хлеб подорожает.

— Ба! Только в том случае, если правительство начнет его скупать.

— А кто вам сказал, что не начнет?

— Что вы говорите? — так и подскочил Куницкий. Дызма испугался было, что ляпнул глупость, но тотчас успокоился, потому что у его собеседника даже глаза заблестели.

— Золотой вы мой, да что вы говорите! Это уже решено?

— Пока что проект…

— Дорогой пан Никодим! Гениальная мысль! Гениальная! Обязанность правительства — защищать интересы земледельца; благосостояние страны основано на земледелии. А у нас, черт возьми, какая-то мания переиначивать хозяйственную структуру! Ведь в Польше семьдесят процентов жителей заняты в сельском хозяйстве! Семьдесят! Не в промышленности, не на горных выработках, не в торговле, а в сельском хозяйстве. Скотоводство и лесоводство — вот основа. Благосостояние земледельца — благосостояние всех: и фабриканта, и купца, и рабочего. Пан Дызма, вы должны — это ваша обязанность перед отечеством — употребить все свое влияние в правительственных сферах, чтобы поддержать этот гениальный проект. Пусть правительство скупит весь излишек хлеба. Боже мой! Одно только Коборово с хуторами…

Куницкий стал в уме прикидывать барыш, а Дызма заметил:

— Загвоздка в деньгах. Нет денег.

— Деньги! Деньги! — распетушился Куницкий. — Деньги — пустяк, препятствие несерьезное. Государство может выпустить облигации, облигации сельскохозяйственного займа, хотя бы на сто миллионов. Платить облигациями — и точка! Разумеется, процентными, допустим, пять со ста или даже четыре. Вы понимаете? Заем, скажем, на шесть лет. А ведь за шесть лет благоприятная конъюнктура создастся по крайней мере два раза. Тогда продадут весь запас за границу, вот вам и вся операция! Вы понимаете? Выгоды огромны: во-первых, стабилизация цен, во-вторых, увеличение денежного обращения, ибо облигации не должны быть, разумеется, именными. Ведь таким образом государство выбросит на внутренний рынок новых сто миллионов, такая сумма восполнит острый недостаток в наличных деньгах, который мы ощущаем. Золотой мой! Вы непременно должны об этом поговорить с министром Яшунским…

Мы уже не раз говорили с ним насчет этого. Кто знает…

Про себя Никодим подумал: «Толковая башка, черт побери, у этого старика. Такой, пожалуй, может быть и министром».

Размахивая в волнении кнутом, Куницкий трещал все быстрее и шепелявил все больше. Он приводил доказательства, делился сомнениями, выставлял возражения, потом опровергал сам себя своими же доводами.

Дорога между тем повернула, и они въехали в высокий сосновый бор. На огромной поляне вдоль узкоколейки громоздились штабеля леса. Пыхтел и шипел крохотный паровозик, силясь сдвинуть с места десятка полтора платформ, груженых бревнами. Рабочие с обеих сторон подталкивали состав.

Люди сняли шапки, но в приветствиях чувствовалась неприязнь, если не явное недоброжелательство. Загорелый мастер в серой куртке подошел к коляске и заговорил было с Куницким, но тот его оборвал.

— Пан Старкевич, поздоровайтесь: это пан Дызма, наш новый управляющий.

Мастер снял шапку и внимательно посмотрел на Дызму. Тот ответил ему кивком.

Пока Куницкий расспрашивал Старкевича о делах, Никодим не без интереса смотрел на груды дерева вокруг, на сколоченные из досок бараки. Кругом визжали пилы и ухали топоры. Стоило двинуться в путь, как Куницкий затеял целую лекцию о породах дерева, о состоянии лесов, о том, как трудно получить разрешение на вырубку даже на собственном участке, о положении лесного хозяйства в здешних местах. Он сыпал параграфами уставов, цифрами, ценами, поглядывая по временам на спутника, физиономия которого выражала, казалось, сосредоточенность и внимание.

В действительности Дызма струсил. Он чувствовал себя как человек, на которого упал вдруг стог сена. Все эти проблемы, о которых он до сих пор не имел понятия, обрушились на него, точно нарастающая лавина. Он потерял ориентировку и сознавал, что ему никак не разобраться во всем этом собственными силами, не овладеть положением настолько, чтобы не скомпрометировать себя, не опозориться и, попросту говоря, не засыпаться.

Когда посетили опытную лесную станцию в казенном лесу, лесопилку возле железной дороги, фабрику мебели, почти готовое здание бумажной фабрики и побывали на строительстве складов, неразбериха в голове у Дызмы дошла до того, что он думал только о бегстве. Перед ним громоздился чудовищный ворох непонятных дел, связанных друг с другом самым таинственным образом. Он познакомился с людьми, которые руководили этими делами и говорили о них с такой осведомленностью, столь кратко, что он был не в состоянии уловить в их словах хоть какой-нибудь смысл.

Утешало Дызму только то, что Куницкий, насколько он мог подметить, принимает его подавленное состояние за сосредоточенность человека, осматривающегося на новом месте. По-видимому, Куницкий был настолько поглощен задачей как можно подробнее проинформировать своего управляющего, что даже не заметил его растерянности.

Было уже около трех, когда они вернулись домой.

— Как видите, — сказал Куницкий, отдавая вожжи конюху, — хозяйство немалое. Немалое, и, ей-богу, задумано толково, с установкой на хороший и постоянный доход. Если па практике иногда что-то не получается, то это из-за нашей бюрократии, из-за неустойчивости экономической политики. Но и в этих условиях можно много, очень много сделать, а это уж ваша задача и ваша забота, дорогой пан Никодим.