Карьера Никодима Дызмы - Тадеуш Доленга-Мостович

Обедали вдвоем, потому что дамы уехали на автомобиле за покупками в Гродно. Кухня в Коборове была отличная, еда обильная, и не мудрено, что после обеда, когда они перешли в кабинет и сели за черный кофе, Дызме страшно захотелось спать. Зато неугомонный Куницкий не переставал рассказывать о коборовском хозяйстве. Он открывал шкафы, ящики, вынимал какие-то реестры, счета, письма и говорил, говорил… Никодим был близок уже к отчаянию. Наконец старик, кончив словоизлияния, подошел к нему с кипой бумаг.

— Вижу, вы немного устали, да и в самом деле, после дороги полагается отдохнуть. Если разрешите, я пошлю все эти материалы к вам в комнату, а вы, может быть, вечерком их посмотрите. Хорошо?

— С удовольствием.

— Не вздремнуть ли вам сейчас, дорогой пан Никодим, а?

— Да, пожалуй…

— Приятного сна, приятного сна, я вас провожу. Будьте добры, обратите внимание на даты в переписке с дирекцией казенных лесов. Ведь это безобразие — не отвечать по три месяца только потому, что… Ну, об этом после. Отдыхайте. Ужин в восемь.

Никодим снял ботинки и растянулся на диване, но заснуть не мог. Одна и та же мысль настойчиво лезла в голову. Что делать? Что делать?.. Может быть, одним махом покончить с этим и признаться старику в своем невежестве… Попробовать разобраться в этом сложном клубке?.. Если б это ему удалось, он бы смог продержаться в Коборове месяца два, а то и три… Потому что дольше не протянешь. Ясно одно: старик пригласил его с тем, чтоб он добился уступок у министра…

«Хитрющий старик — и так влопался… Что же делать? Узнает — еще удар хватит».

Двухчасовой отдых измучил его больше, чем дневные занятия. Дызма выкурил не меньше десятка папирос. Дым начал досаждать ему. Он встал и перешел в смежную комнату — маленький кабинет. Там на письменном столе громоздилась уже груда конторских книг и документов, с которыми ему предстояло познакомиться.

Дызма мысленно выругался и вернулся обратно. Потом вдруг вспомнил, что можно открыть дверь на террасу и выйти в парк.

Парк содержался в образцовом порядке. Никодим все шел и шел, а конца парку не было. Среди старых дубов, каштанов, лип и кленов разбегались во все стороны ровные, похожие одна на другую как капли воды дорожки.

«Тут и заблудиться недолго, — подумал Дызма и огляделся. — Во всяком случае, дом в северной стороне».

Под развесистыми деревьями стояли каменные и деревянные скамейки. Побродив с четверть часа, Никодим выбрал одну из них, в густой тени, и сел. Тотчас явились назойливые мысли: что делать, как выпутаться, что придумать?

Кто-то приближался посвистывая. Дызма оглянулся. По узкой аллее шел изысканно одетый молодой человек со сверкающим моноклем в глазу. За ним по пятам следовал на кривых лапках миниатюрный пинчер-крысолов с головой нетопыря. Собака заметила Дызму и залаяла на него. Молодой человек остановился, смерил Дызму взглядом с головы до ног и направился к нему. Незнакомцу было, вероятно, около тридцати. Худой и высокий, он казался еще выше благодаря несоразмерно длинной шее. Его маленькое, как у ребенка, бледное личико странно противоречило презрительному и ироническому взгляду больших голубых глаз с воспаленными веками. Молодой человек бесцеремонно уставился на Дызму, смутив его.

«Что за черт!» — подумал Дызма.

А молодой человек вытянул по направлению к нему необычайно длинный указательный палец и строго спросил:

— Кто такой?

Не зная, как быть, Дызма приподнялся.

— Я… управляющий, новый управляющий.

— Фамилия?

— Дызма, Никодим Дызма.

Не переставая лаять, собачонка неуклюже прыгала у ног своего хозяина.

— Дызма?.. Слышал. Я граф Понимирский. Садитесь. Тубо, Брут! Видите ли, пан Дызма, я дал собаке бессмысленную в наших условиях кличку, да и почему, собственно, собачья кличка должна иметь смысл? Садитесь.

Дызма сел. Этот граф вызывал в нем сложное чувство: страх, брезгливость, любопытство, сострадание.

— Слышал… — протянул граф, облизывая кончиком языка нервные бескровные губы, — слышал. Вероятно, этот негодяй привез вас сюда потому, что в вас нуждается. Считаю своим долгом как джентльмен предостеречь вас относительно воровской натуры моего милейшего зятя.

О ком вы говорите, граф? — удивился Дызма.

О ком? Ну конечно, об этом хаме, Леоне Кунике.

— О пане Куницком?

— Какой там Куницкий? — закричал граф. — Ко всем чертям! Какой Куницкий? Почему Куницкий? Куницкий — славная шляхетская фамилия, которую этот паук присвоил себе. Украл, понимаете? Украл! Звать его попросту Куник. Я сам проверил. Мать — прачка Геновефа Куник, отец неизвестен. Да, сударь, графиня Понимирская, внучка герцогини де Реон, отныне пани Куник.

— Не понимаю, — осторожно начал Дызма, — значит, вы, граф, шурин пана Куницкого?

Понимирский вскочил как ужаленный. Бескровное лицо побагровело.

— Молчите! Молчите вы, вы…

— Простите, — испугался Дызма.

— Не смейте никогда в моем присутствии называть его иначе как Куник, мерзавец Куник, авантюрист Куник. Никоим образом не Куницкий!.. Мой зять — гнусный ростовщик и мошенник Куник! Незаконнорожденный прохвост! Куник! Ку-ник! Ку-ник! Повторите: Ку-ник! Ну?

— Куник, — пролепетал Дызма.

Понимирский успокоился, сел, даже улыбнулся.

— Не знали? Мой Брут тоже не знал и даже ластился к моему зятьку, пока тот не пнул его. Скотина!

Он задумался и добавил:

— Скоты оба: и Куник и собака… Впрочем, и я скотина…

Вдруг он расхохотался:

— Простите за откровенность, но и вы скотина!

Он все еще хохотал, и Дызма мысленно решил: «Сумасшедший».

— Думаете, я сумасшедший? — схватил вдруг Дызму за руку Понимирский и приблизил свое лицо к его лицу.

Дызма вздрогнул.

— Нет — возразил он неуверенно. — Что вы! Боже избави…

— Не спорить! — крикнул граф. — Я знаю! Впрочем, наверняка Куник предупредил вас. А может быть, сестра? Признайтесь. Рано или поздно и она опустится морально, живя с этой свиньей, этим шакалом. Что вам говорила Нина?

— Мне никто ничего не говорил.

— Никто?

— Даю слово, — заверил его Никодим.

— Предполагали, что вы не удостоитесь чести познакомиться со мной. Известно ли вам, что они запретили мне входить в дом! Велели подавать мне пищу отдельно! Запретили отлучаться из парка, Куник велел прислуге бить меня палками, если выйду.

— Но почему?

— Почему? Потому что для них я неудобен, мои шляхетские манеры невыносимы для этого выскочки, этого подкидыша. Потому что здесь господином должен быть я, а не этот прохвост, он никак не может примириться с мыслью, что настоящий владелец Коборова — это я, что в нашем родовом гнезде хозяином должен быть я!

— Так, значит, пан Куник… пан Куник взял Коборово в приданое за вашей сестрой, граф?

Понимирский закрыл лицо руками и замолк. Дызма увидел, как по длинным, тонким пальцам текут слезы.

«Что за черт?!» — удивленно подумал он.

Собачонка принялась неистово скулить и попыталась вскочить на колени к Понимирскому. Тот вынул надушенный шелковый платок и вытер глаза.

— Простите, — сказал он, — у меня нервы не в порядке.

— Пожалуйста… — начал было Дызма.

Лицо графа искривилось в насмешливой улыбке.

— Что значит «пожалуйста»? Вы — как вас там — вы нравитесь мне, поэтому я и плачу. Англичане говорят в таких случаях… Впрочем, вы, наверно, не понимаете по-английски?..

— Нет.

— Вот и чудесно, — обрадовался граф. — Не буду вас огорчать: вы мне нравитесь! — Кончиками пальцев он похлопал Дызму по плечу. — Как только мне захочется обругать вас, я сделаю это по-английски. Хорошо?

— Хорошо, — покорно согласился Никодим.

— Но не это главное. Имейте в виду: хоть Куник и мошенник, хоть он присвоил себе наше Коборово, обкрадывать его нельзя, потому что в будущем я предъявлю к нему иск и отниму имение, его самого — в тюрьму, а Нину возьму под свою опеку. Который час?

Дызма вынул часы.

— Половина восьмого.

— Как? Уже? Мне надо скорей в павильон, а то мне не дадут ужина. До свидания. Жаль, я хотел вам еще много чего рассказать. Приходите завтра в это же время. Придете?

— Приду.

— И еще одно. Не говорите никому, что видели меня. Дайте честное слово!

— Честное слово.

— Ну, верю вам, хоть и фамилия и наружность говорят, что вы низкого рода, а у плебеев чести нет. До свидания!

Он круто повернулся и стремительно зашагал по дубовой аллее. За ним неуклюже прыгала собака.

— Сумасшедший, — громко сказал Дызма, когда они скрылись за поворотом. — Наверняка сумасшедший. Ну и наговорил же он всего!.. У богатых господ всегда за душой какое-нибудь свинство… Может, он и правду сказал… Черт возьми… Куник! Уверяет, что негодяй… А мне-то какое дело?..

Никодим махнул рукой и закурил. Издали донесся глубокий басовитый раскат гонга. Ужин. Встав со скамьи, он направился к дому.