Впереди вражеский берег - Гай Гибсон

Самолет был слишком тяжелым. Прошло довольно много времени, прежде чем мы набрали нормальную скорость. Он плохо слушался рулей и все время норовил свалиться на крыло. Через некоторое время я сумел пристроиться к Вилли Снайту, и мы взяли курс на кафедральный собор Линкольна. Я с трудом услышал, как Джек Уорнер говорит:

«О'кей, курс 80 градусов по магнитному компасу, скорость 160».

Но мои мысли были слишком далеко, я лишь следил за уносящимися под крыло лугами. Мне с трудом верилось, что я покинул Англию и лечу в Германию, чтобы сбросить бомбы. Это было просто невероятно. Много раз мы проводили учебные налеты, но всегда твердо знали, что вернемся. Мы были уверены, что в столовой нас уже ждет кружка пива. Теперь все обстояло иначе. Поля были просто прекрасны — иногда можно любоваться даже графством Линкольн. Мне не хотелось покидать его, все время тянуло повернуть назад. Я даже захотел, чтобы у «С Чарли» что-нибудь сломалось и мы могли повернуть на законных основаниях. Но нам не повезло. Мотор молотил, как швейная машинка, черт бы его побрал. Потом, далеко впереди, показался берег. Вскоре мы пролетели над летним лагерем возле Скегнесса. Всего 2 месяца назад я вместе с остальными летчиками звена находился здесь, и мы все от души веселились. Но вскоре лагерь растаял в дымке, до Германии было еще 2 часа полета.

Время тянулось медленно. Мы летели на малой высоте, всего 1000 футов. Волны под нами выглядели гораздо более мрачно, чем раньше. Но, скорее всего, это были шутки воображения.

Маленький Вилли смотрел прямо вперед. Я думаю, он все внимание сосредоточил на том, чтобы держать правильный курс. Я сам вертел головой, как на шарнире. От одного из летчиков, прошедших прошлую войну, я слышал, что это единственный способ выжить. Возможно, излишняя сосредоточенность Вилли и стала причиной того, что он не заметил германскую летающую лодку, которая пролетела в 500 футах ниже нас. Это был Do-18. Немецкий самолет тотчас повернул влево, и я отчетливо увидел белые испуганные лица германских пилотов, смотрящих на меня сквозь стекло кабины. Возможно, они подумали, что мы их атакуем. Такая мысль у меня мелькнула, но во всех наставлениях записано, что главная задача бомбардировщика — атаковать цель и вернуться назад, а не гоняться за вражескими самолетами. Поэтому мы продолжали лететь прежним курсом.

Примерно в 40 милях от Вильгельмсхафена нижняя граница облачности неожиданно опустилась до 300 футов, начался дождь. Мы сомкнули строй. Я открыл окно, чтобы хоть как-то видеть Вилли, и тут же промок. Море под нами было довольно бурным. Находясь примерно в 10 милях от цели, мы увидели впереди разрывы зенитных снарядов. Это означало, что наши первые самолеты уже делают свое дело. Тучи теперь шли на высоте всего 100 футов. С моей точки зрения, это было просто прекрасно для атаки кораблей, поскольку при плохой видимости мы могли нанести внезапный удар и тут же скрыться в облаке от зенитного огня. Но, к моему изумлению, Снайт неожиданно начал поворачивать влево. Совершенно не понимая, что он делает, я повторил маневр. Я видел, как несчастный Росси растерянно оглядывается, следя за своим крылом. Ему мерещилось, что самолет в любую минуту может зацепить консолью волну. Затем лидер выправился, и я вдруг понял, что он повернул назад. Разумеется, он был совершенно прав, в этом не было сомнений. Все, что мы знали — мы идем примерно по курсу. Но разрывы с равной долей вероятности могли принадлежать и голландским орудиям, и немецким с Гельголанда. Снайт не собирался рисковать тремя самолетами, чтобы провести неудачную атаку. Разочарование было ужасным, но дисциплина взяла верх. Нам было приказано не ломать строй, а приказы нужно выполнять.

На обратном пути мы снова встретили все ту же летающую лодку. Я думаю, она патрулировала, чтобы засекать приближающиеся к Германии самолеты. Но мы уже сбросили бомбы в море и из бомбардировщиков превратились в истребители. Я не видел причин, которые помешают мне сбить эту штуку. Я вызвал по радио командира и сообщил ему о контакте. Но ответа не последовало, и мы упустили прекрасную возможность сбить первый вражеский самолет в этой войне.

Мы снова пересекли линию берега уже в темноте возле Бостона. Все маяки были выключены, и штурман Вилли полностью потерял место. Мы болтались над Линкольнширом почти два часа, прежде чем сумели определиться. Лишь когда взошла луна, мы заметили канал, ведущий к самому Линкольну, и повернули на север к базе. Наконец мы все-таки приземлились. Это была моя первая ночная посадка на «Хэмпдене», однако она прошла благополучно. Но какое разочарование, что наш вылет кончился ничем! Несмотря на все опасности, которым мы подвергались, его нельзя считать налетом, и тем не менее мы испытали все положенные ощущения, если не хуже.

Первое, что я увидел, войдя в столовую, были удивленные лица парней, державших кружки с пивом.

«Мы думали, что тебя сбили. Радист „Z Зебры“ видел, как ты шел вертикально вниз, прямо в море. Что случилось?»

Я сказал им, что совершенно не понимаю, о чем идет речь, и отправился спать. Теперь все это просто смешно вспоминать, мы были желторотыми мальчишками, за одним исключением. Я был из тех, кто никогда не идет вертикально вниз, неважно — в сушу или в море.

Таким оказался первый рейд. Да, он оказался неудачным. Да, мы не провели атаку. Но в те дни мы вообще не знали, как это делается, и можно лишь удивляться, как мы сумели продраться сквозь зону плохой погоды и вернуться назад. Мы видели разрывы вражеских зенитных снарядов, только на горизонте, но стреляли все-таки по нам. Тогда я подумал, что если и дальше это будет выглядеть так же, то дела пойдут неплохо.

Хотя мы потерпели неудачу, «Бленхеймы» 2-й группы добились своего и сумели повредить «Фон Шеера». Они вылетели на 2 часа раньше нас и смогли обнаружить противника. Атаковав с малой высоты, они всадили одну бомбу в надстройки немецкого корабля, разбив катапульту и уничтожив стоящий на ней самолет. На следующий день газеты только об этом и трезвонили. Много говорилось об экипаже, который выполнил удачную атаку, и майор авиации Доран, который сейчас находится в плену, был награжден Крестом за летные заслуги. Награда была вполне заслуженной.

В Америке и других нейтральных странах этот рейд стал хорошей пропагандой. Он показал, что все обстоит не так мрачно, как казалось, и старый лев еще способен наносить серьезные удары.

Немцы тоже не теряли времени в пропагандистской войне. Они заявили, что мы бомбили мирных граждан, и вскоре нас постигнет жестокое возмездие. Геринг и Гитлер просто дымились от злости. Толстый люфтмаршал желал немедленно отправить бомбардировщики на Лондон, но Гитлер пока удержал его. Геббельс, эта маленькая вонючка, открыл новый способ ведения психологической войны. Он заставил одного из наших сбитых летчиков участвовать в передаче на Англию, которую вел лорд Хау-Хау. Беседа, насколько я помню, выглядела примерно так:

Вопрос: «Скажите мне, сержант, с вами все в порядке?»

Ответ (нерешительно): «Да, все нормально».

Вопрос: «С вами хорошо обращаются?»

Пауза, потом ответ: «Да, все очень добры ко мне».

Вопрос: «Как вы питаетесь?»

Долгая пауза, потом ответ: «Чудесно, прямо как дома».

Дурной спектакль! Я так и вижу пистолет, приставленный к голове несчастного парня.

На следующий день я стал второй военной жертвой. Я отправился забрать из самолета свой парашют. Когда я вошел в столовую, то увидел крупного черного Лабрадора, сидящего в зале. Я люблю собак, и потому решил подойти к нему, чтобы потрепать по голове и сказать, как мы рады видеть его в столовой. Но Лабрадор имел свое мнение на сей счет. Его огромные челюсти сомкнулись у меня на руке, и я помчался в умывальную комнату. Из прокушенной руки лилась кровь, а из брюк был выдран огромный кусок. Между прочим, брюки были новыми. Когда этот монстр гнался за мной, намереваясь цапнуть еще раз, в паб вошел Питкэрн, который был обут в тяжелые летные сапоги. Пит был человеком решительным, и его меткий удар подбросил бестию в воздух. Собака удрала. В моей несчастной руке зияли сквозные дыры, и хотя я никому не признался, мне было очень больно. Мы все хотели казнить преступника без суда и следствия, но оказалось, что он принадлежит полковнику авиации, поэтому он получил прощение. Полковник пришел ко мне, когда мне накладывали пятый шов. Он тяжело отдувался, так как его оторвали от ленча.

«Я слышал, у вас были небольшие неприятности с Симбой? Жаль. Вы должны следить за ним».

Следить за ним! Я еле сдержался. Бедный старый Симба позднее сполна заплатил за свои преступления. После того как он одержал 2 достоверные победы и 4 вероятные, его посадили на цепь. Может быть, сегодня его счет увеличился?

Командование эскадрильей принял подполковник Джордан, который предоставил мне отпуск на 36 часов «по болезни». Джордан был прекрасным командиром, в считанные дни он перезнакомился со всей эскадрильей и завоевал общее уважение. Большую часть времени он кричал. Я припоминаю один день, когда я прибыл в его кабинет, и он разговаривал по двум телефонам сразу. Командиру группы он объяснял, что имеет всего 19 самолетов, причем девятнадцатый неисправен. По другому телефону он разговаривал с кухней, выясняя вопрос о гнилом картофеле, который подали на ленч. Пока я гадал, как он ухитряется не спутать два телефона, адъютант поспешно закрыл дверь. Джордан никогда не боялся принимать решения, и этот 36-часовой отпуск для меня он просто выдумал, так как подобный случай не был предусмотрен никакими уставами.